ничего, только чаши ее грудей, отвердевшие под ее собственными пальцами
соски. Блестящий от пота живот, полураскрытые, смоченные слюной губы,
розовый язычок, мелькавший между зубами. Синие глаза были полны страсти,
ноздри раздувались. Не существовало ничего, кроме этого образа, пылавшего в
его сознании, и его собственного отвердевшего пениса.
внутренней стороне бедер начали болеть. Но это тоже было прекрасно. Он
должен платить за удовольствие, которое наступит, за божественные
содрогания, которые скоро поглотят его. Чем больнее он себе делает, тем выше
плата, и тем сладостнее то, что наступит в конце.
бедра ее вращались все быстрее, груди вздрагивали, она скребла длинными
ногтями живот.
последует потом, и берег свое семя для этого. Но танец Кэтлин стал таким
неудержимым, ее крики и стоны такими настойчивыми, что он почувствовал, как
воля его тает под напором неудержимого желания.
пропотевшие нейлоновые штаны. Спортивные трусы его вздыбились.
непроницаемым с ее стороны, Кэтлин повернулась и, нагнувшись, раздвинула
руками ягодицы и прижалась тем, что было между ними, и бедрами, к стеклу.
видел перед собой, освободили его.
Кэтлин. Он громко закричал, и, соскользнув с тренажера, упал на колени перед
ее недоступным образом, челюсть его отвисла, покрытая потом грудь тяжело
вздымалась.
***
переплете, которую он взял с книжной полки Джона Холмгрена. Это был ?Моряк,
который вступил в разлад с морем?. - Говорят, Юкио Мишима был настоящим
гением, - он взглянул на Трейси. - А ты как думаешь?
терпеть не мог твои риторические вопросы.
риторический вопрос. Просто я никогда не читал эту книгу, - он наугад открыл
страницу. - Я понятия не имею, о чем она. А ты?
нарисованные мелом, обозначенные клейкой лентой указывали на положение тела,
в котором оно было найдено, положение, в котором, как надлежало думать, Джон
скончался. Рядом стоял деревянный кофейный столик с серебряным подносом, на
подносе - гравированный серебряный кофейник, пара фарфоровых чашечек, блюдца
и позолоченные ложечки. Знакомый квадратный графин с грушевым бренди,
наполовину пустой, маленькая ваза с гниющими остатками фруктов. Трейси
подумал о теле друга, из которого тоже ушла жизнь.
тип.
традиционалисте, который пошел не по тому пути. О человеке, который нарушил
свои клятвы и которого поглотил рок.
достал. Но злоба - нехороший признак. Он ступает на темную и неопределенную
тропу. Его постоянно будут подвергать испытаниям, и чувства его должны быть
остры и ничем не замутнены, чтобы вовремя заметить даже малейшие отклонения.
В такой ситуации ты должен быть уверен в том, что действуешь на оптимальном
уровне, иначе вообще утратишь всякую уверенность.
на твой вопрос - ты же хотел знать, о чем книга.
английский.
на Кима.
шкафчик с бронзовой отделкой. На нем - подставка для курительных трубок.
Около дюжины осиротевших трубок...
лилиями. Раньше здесь всегда были свежие цветы, их каждый день ставила
горничная Энна. Теперь цветы завяли и поблекли, головки их склонились, от
них исходил запах тления.
все четыре спальни, две ванных комнаты, кухню, комнату служанки, гостиную,
подвал, но ничего не обнаружил. Он прикрыл глаза. Инстинкт подсказывал ему,
что если правда о смерти Джона Холмгрена когда-нибудь и будет найдена, то
произойдет это здесь, в комнате, в которой он умер.
этой чепухой. Трейси глянул на Кима в упор.
Только это - моя территория. Не твоя. - Ким молчал. - Ладно, мы - здесь, а
тело кремировано. Так что надо исходить из того, что у нас есть, и стараться
добиться максимума.
взгляд. Но он тщательно ощупал все швы на подушках дивана и кресел, чтобы
убедиться, что их не вскрывали и не распарывали.
обнаружить полосы загнувшихся в одну сторону ворсинок или пыль - это бы
подсказало, что в комнате делали что-то непривычное.
перешел к письменному столу, осмотрел его, шкафчик, книжные полки. Через час
с четвертью он рухнул в кресло возле кушетки и кофейного столика. Ким налил
себе неразбавленного бренди и пил мелкими глотками, будто думал лишь о том,
как расслабиться перед сном.
он проделал всю работу, а Ким только потягивал бренди да толковал о Юкио
Мишиме.
ориентализм, - Трейси подался вперед. - Загадочный Ким, непроницаемый,
полный восточной мудрости, непонятный для белых! Это дает тебе ощущение
собственной уникальности здесь, на Западе.
что ты думаешь о кхмерах, - губы его презрительно искривились. - Любишь ты
их или не любишь - это твое дело. Что может чувствовать западный человек? Ты
- чужой, ты - посторонний. Ты не можешь понять нашей боли, которая не
оставляет нас ни на минуту. Она стучит в нас, словно второе сердце.
вьетнамец, чья семья погибла во время войны, - говоря это, Трейси продолжал
оглядывать комнату. И вдруг что-то неопределенное, какая-то неуловимая
странность привлекала его внимание. Он продолжал говорить, но уже совсем не
думая: склонив голову, он внимательно всматривался, в голове его зазвучал
сигнал тревоги.
заметил, если бы Ким не взял графин, чтобы подлить себе в стакан. Маленькая
лежащая на дне груша перевернулась, и что-то на ее боку очень заинтересовало
Трейси.
кухни разделочный нож.
еще толком не мог объяснить, что именно его заинтересовало, потому что
сквозь толстые стенки графина и густую жидкость видно было плохо.
и вылил туда бренди.
стеклянный сосуд.
воздух и резким, точным движением опустил ногу прямо по центру свертка. Звук
получился негромкий, словно кто-то сломал сухую ветку.
хотя ему ужасно хотелось сдернуть его одним движением. Взял у Кима
разделочный нож и кончиком счистил с груши стеклянные крошки.
грушу, переложил сморщенный фрукт на серебряный поднос.