два других, в наушниках, контактируют с сосцевидными отростками височных
костей за ушами. Пенопластовые подушечки смачивают соляным раствором, очки
надевают на пациента. Контролирующее устройство представляет собой
импульсный генератор, посылающий в ответственные за сон центры в таламусе и
гипоталамусе крайне слабые электрические импульсы, фактически в тысячу раз
слабее, чем требуется для обыкновенной лампочки.
пациентов. Надо просто регулировать силу и частоту на вот этих двух шкалах.
Третья включает и выключает прибор. Его достал для нас доктор Шерман и
научил меня пользоваться. Понимаете, каким бы ни было ее состояние, он
опасался давать ей снотворное из-за побочных эффектов. При чрезмерном
возбуждении мы вынуждены делать уколы, но обычно аппарата вполне достаточно.
мерцание в глазах. Не то чтобы неприятное. Я пробовала сопротивляться.
Говорила себе, что наверняка не усну.
хорошее чувство, как будто погружаюсь в горячую пенную и душистую ванну. И
заснула! А сон в самом деле чудесный. Освежающий, сладкий, глубокий. Как
только заснешь, очки можно снять. Индуцированный "Дормедом" сон попросту
превращается в абсолютно естественный. Или, вот как сейчас, я даю очень
слабый импульс, и она будет спать, пока не сниму очки. Мимо может
маршировать духовой оркестр, а она будет спать, как дитя. Замечательное
изобретение. Этот прибор портативный, укладывается в серенький
аккуратненький чемоданчик, где есть место для соляного раствора и прочего.
посмотреть на нее, проверяю, мигает ли маленький огонек. Он не должен ни
гаснуть, ни постоянно гореть. Только однажды она так дернула головой, что
очки съехали.
отступайтесь, ждите настоящего ответа. - Она бросила взгляд на часы. - И не
давайте мне спать дольше пяти часов. Ладно?
Легко пощелкивают и гудят маленькие реле и электроприборы - холодильник,
морозильник, кондиционер, термостаты, электрические часы. Сквозь закрытые
окна доносятся слабые звуки - дети катаются на озере на водных лыжах, жужжат
моторные лодки.
Тому Пайку небольшим домашним кабинетом. На антикварном столе пусто. Ящики
заперты на современные, великолепные, хитроумные замки, вскрыть которые
можно только в телевизионных драмах. В коридоре на телефонном столике я
увидел черно-белую фотографию в серебряной рамке. Хелена, Морин и Бриджит на
фордеке "Лайкли леди". Судовая одежда, свитеры для плавания в холодных
водах. Девочки Майка Пирсона, стройные, уверенные, улыбающиеся, с глазами,
полными любви, что может означать лишь одно: в объектив смотрит Майк, Майк
держит палец на спуске.
ступеньками, шагая через одну. В задней части дома закрытая дверь - не
заперта, открывается в хозяйскую спальню. Окна во всю стену с видом на
озеро, шторы задернуты. В одном конце камин, книжные полки. Огромная,
сделанная на заказ кровать царствует в другом конце. Кажется чересчур
сибаритской, не соответствует остальной обстановке дома. Две ванные, две
гардеробные. Его и ее. В ее туалетной глубокая квадратная темно-синяя ванна,
душевая отгорожена прозрачным стеклом. Стратегически расставлены зеркала,
так же как и на ближайшей к огромной кровати стене.
служит горничной, домоправительницей и кухаркой. В ванной Морин отсутствуют
личные вещи. В шкафах в гардеробной зимняя одежда. На туалетном столике
пузырьки духов, бутылочки с лосьонами, лишь чуть-чуть запылившиеся.
официальные. На одной вешалке пиджаки, брюки. На другой костюмы. На
встроенном стеллаже обувь. Шелк, кашемир, лен, ирландский твид, английская
шерсть, итальянские туфли. Ярлыки с Уорт-авеню, Нью-Йорк, Сент-Томас,
Палм-Спрингс, Монреаль. Вкус, цена, качество. Безличие, отчужденность,
корректность, какая-то стерильность. Явно никаких сантиментов по поводу
старых свитеров, древних поношенных мокасин, дряхлых спортивных слаксов,
мягкого потрепанного халата. Все, на чем остаются наглядные признаки носки,
изъято.
за исключением аспирина и "Алка-Зельцер". Записок в пиджачных и брючных
карманах он не оставляет. Кажется, нет у него ни единого хобби, отсутствует
оружие, книги только по экономике, законодательству, ценным бумагам,
недвижимости.
комнате Морин. Она все так же глубоко дышала, даже не пошевельнулась. Руки
вытянуты вдоль тела поверх одеяла. Маленький оранжевый огонек на контрольном
приборе "Дормеда" по-прежнему помигивал. Я подошел сбоку к кровати,
осторожно приподнял ее левую руку. Она была теплой, сухой, полностью
расслабленной и поэтому тяжелой, как рука свежего трупа. Тыльная сторона
исцарапана, искусана насекомыми. Перевернув руку, подставив под свет, я,
наклонившись, сумел разглядеть белый шрам, пересекающий сеть голубых вен под
чувствительной кожей. Уложил обратно, посмотрел на Морин. Из-за массивных
очков казалось, будто глаза у нее завязаны. На горле медленно и размеренно
бился пульс. Даже искусанная, исцарапанная, испещренная высохшими
оранжево-белыми пятнами лосьона, она выглядела ухоженным и роскошным,
сладостно-чувственным животным.
отражением в зеркалах буйной девчонки, волнующая возня со стройным
возлюбленным-мужем. Потом рай искажается, образ становится смешным и
страшным. Две внезапные катастрофы - вместо младенцев два маленьких
окровавленных комка плоти, слишком быстро исторгнутых из безопасного,
теплого, темного лона. Мир становится странным, как в быстро забытом
полусне. Пружинистая кровать сменяется матрасом, брошенным на пол в
чуланчике гаража для грузовиков, где ты, мертво-пьяная, охромевшая,
искалеченная, служишь жестокую службу братьям Телаферро. Прости меня, милая,
за обыск в комнате, куда тебя изгнали. Я ищу ответы на еще не придуманные
мной вопросы. Один, впрочем, есть: правда ли, что тебе хочется умереть?
запертый. Несомненно, с лекарствами. Видимо, в ванной и в спальне не
оставили ничего, чем она могла бы пораниться. Каждый выдох Морин
заканчивался легким урчанием. Диафрагма вздымалась и опадала в глубоком
дыхании глубокого сна.
кому, предшественницу смерти.
громкость, понаблюдал, как двадцать два очень крупных молодых человека
сбивают друг друга с ног под радостный тысячеголосый рев. Наблюдал, но
ничего не видел. Просто оживленная мешанина цветов, движений и звуков.
обнаженная, в красном свете солнца Эксумы, спотыкается о брусок, умудряется
не потерять равновесие, ныряет в черно-серую воду бухты у Шрауд-Ки, а потом
на поверхности появляются блестящие, как у котика, волосы, облепившие
изящную головку. Пенни Берц прижимается ко мне в ночи с влажными от трудов
спиной и плечами, тихонько урчит от удовольствия, все медленнее дыша. Бидди
громко всхлипывает, торопясь в мою ванную, спотыкается, жалкая, некрасивая,
неуклюжая, тяжеловесная. Пальцы и память. Вскрывающие вены, не прыгают в
окна, а висельники не режут вены. Двадцать тысяч высокому мужчине. Бармен
Джейк желает счастливого пути. "Бама-Гэл" выскакивает на солнечный свет
после многих недель в мутной глуби. Том Пайк открывает закрытое руками лицо,
из глаз текут слезы. Майк стучит увесистым кулаком по обшивке кабины,
демонстрируя честную конструкцию "Лайкли леди". Мори вытирает жирные пальцы
об округлые упругие фарфорово-золотистые бедра. Рик Холтон разгибает и
растирает запястья, с которых я снял жесткую тугую проволоку. Синие кольца
кухонных ножниц. Запах Пенни. Пятьдесят шелковых галстуков с золочеными
ярлычками. Мигает оранжевый огонек - янтарно-оранжевая мошка, меньше
десятицентовой монетки. Скорчившаяся обнаженная девушка в гогеновских
джунглях.
похлебку. На ощупь ничего не найти. Ждешь, пока как-нибудь упорядочится,
обнаружится некая связь в хаосе всплесков и пузырьков на поверхности. А
потом - эврика! Причем веришь, что это холодный, чисто логический процесс.
ровно шесть. Я осторожно снял очки, отложил в сторону, выключил "Дормед".
Последил, готовый идти будить Бидди, если Морин проснется. Несколько минут
она не шевелилась. Потом перекатила голову из стороны в сторону, что-то
промурлыкала, совсем перевернулась на бок, подтянула колени, сунула обе
руки, сомкнув ладошки, под щеку и вскоре задышала так же глубоко, как и
прежде.
Сел в качалку возле кровати, наблюдая за спящей женщиной, думая, что,
наверное, на этом месте обычно сидит Бидди, глядит на нее, размышляет о
браке, о своей собственной жизни.
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия