Чтение 23–й страницы книги ~Улица темных лавок~

Завсегдатаи бара, бывшие жокеи, вспоминали былое, показывая друг другу
старые, замызганные фотографии лошадей, давно уже не участвующих в
скачках.

Двое мужчин у стойки разговаривали вполголоса. Один из них был в пальто
цвета палых листьев, доходившем ему почти до пят. Как и большинство
посетителей, он был невысокого роста. Он повернулся, вероятно, для того,
чтобы посмотреть на часы, висевшие над входной дверью, и его взгляд упал
на мое лицо.

Он смертельно побледнел. И уставился на меня, разинув рот, вытаращив
глаза.

Нахмурившись, он медленно подошел ко мне. Остановился перед моим
столиком.

- Педро...

Он помял ткань моего пиджака у плеча.

- Педро, это ты? - Я не решался ответить. Он, видимо, смутился. -
Простите, - сказал он. - Вы не Педро Макэвой?

- Да, - сказал я быстро. - А что?

- Педро, ты... ты не узнаешь меня?

- Нет.

Он сел напротив.

- Педро... Я... Я Андре Вилдмер... - Он был потрясен. Он взял меня за
руку. - Андре Вилдмер... Жокей... Ты меня не помнишь?

- Извините, - сказал я. - У меня провалы в памяти. Когда мы с вами
встречались?

- Но... ты же прекрасно знаешь... Я, Фредди...

Это имя словно током ударило меня. Жокей. Бывший садовник в Вальбрезе
рассказывал мне про какого-то жокея.

- Странно, - сказал я. - Один человек говорил мне о вас... В
Вальбрезе...

Глаза его увлажнились. Из-за того, что он был навеселе? Или просто
разволновался?

- Но послушай, Педро... Ты что, не помнишь, как мы с Фредди ездили в
Вальбрез?..

- Смутно. Садовник в Вальбрезе мне как раз про это рассказывал...

- Педро... но, значит, ты жив?

Он крепко сжал мне руку. До боли.

- Да. А что?

- Ты... ты в Париже?

- Да. А что тут такого?

Он смотрел на меня потрясенный. Ему трудно было поверить, что я жив.
Что же все-таки произошло?

Как бы мне хотелось все наконец узнать, но он, видимо, не решался прямо
заговорить об этом.

- Я... Я живу в Живерни... в департаменте Уаза... - сказал он. - И...
редко приезжаю в Париж... Выпьешь что-нибудь, Педро?

- "Мари Бризар".

- Идет, я тоже.

Он сам, не торопясь, разлил ликер в рюмки, и я подумал, что он нарочно
тянет время.

- Педро... Так что же произошло?

- Когда?

Он разом осушил рюмку.

- Когда вы с Дениз пытались перейти швейцарскую границу.

Что я мог ему ответить?

- Мы так и не получили от вас никаких вестей. Фредди очень
беспокоился... - Он снова наполнил рюмку. - Мы решили, что вы заблудились
в этих снегах...

- Не стоило волноваться, - сказал я.

- А что с Дениз?

Я пожал плечами.

- Вы хорошо помните Дениз? - спросил я.

- Что ты, Педро, конечно... И потом, почему ты со мной на "вы"?

- Извини, старик, - сказал я. - Последнее время я что-то в плохой
форме... Пытаюсь вспомнить те годы... Но все как в тумане...

- Понимаю. Это было так давно... Ты помнишь свадьбу Фредди?

Он улыбнулся.

- Не очень.

- В Ницце... Когда они с Гэй поженились...

- С Гэй Орловой?

- Ну разумеется, с Гэй Орловой... На ком еще он мог жениться!

Он был явно огорчен, что свадьба Фредди не вызвала у меня никаких
воспоминаний.

- В Ницце... В русской церкви... Венчание... Без гражданской
регистрации...

- В какой русской церкви?

- В маленькой церквушке с садом...

В той, о которой говорит в своем письме Хютте? Бывают все-таки
загадочные совпадения...

- Ну конечно, - сказал я, - конечно... русская церквушка на улице
Лоншан, с садом и приходской библиотекой...

- Так, значит, ты помнишь? Мы четверо были свидетелями... Держали венцы
над головами Гэй и Фредди...

- Четверо?

- Ну да... ты, я, дед Гэй...

- Старик Джорджадзе?

- Ну да, Джорджадзе...

Фотография, где я снят в обществе Гэй и старого Джорджадзе, была
наверняка сделана по этому случаю. Надо ему показать ее...

- А четвертый свидетель был твой друг Рубироза...

- Кто?

- Твой друг Рубироза... Порфирио... Доминиканский дипломат...

Он улыбнулся, вспомнив этого Порфирио Рубирозу. Доминиканский дипломат.
Может, именно его я замещал в миссии.

- Потом мы пошли к старику Джорджадзе...

Я вдруг увидел, как мы идем по Ницце в полдень, по обсаженной платанами
улице. Светит солнце.

- И Дениз была там?

Он пожал плечами:

- Конечно... Нет, ты действительно ничего не помнишь...

Мы все семеро - жокей, Дениз, я, Гэй Орлова, Фредди, Рубироза и старый
Джорджадзе - беспечно шагаем по Ницце. В белых костюмах.

- Джорджадзе жил в угловом доме, у самого Эльзас-Лотарингского сада.

Пальмы, возносящиеся высоко в небо. Дети, съезжающие с горки. Белый
фасад дома с оранжевыми холщовыми шторами. Наш смех на лестнице.

- Вечером твой друг Рубироза, чтобы отпраздновать свадьбу, повез нас
ужинать в Эден-Рок... Ну что, вспоминаешь?

Он перевел дух, словно после тяжелой физической работы. Его, казалось,
изнурили воспоминания об этом дне, когда венчались Фредди и Гэй Орлова,
дне, полном солнца и беззаботности, который был, наверное, одним из лучших
дней нашей юности.

- В общем, - сказал я, - мы с тобой так давно знаем друг друга...

- Да... Но сначала я познакомился с Фредди... Был жокеем у его деда...
Недолго, к сожалению... Старик все потерял...

- А Гэй Орлова... ты знаешь, что...

- Знаю... Я жил совсем рядом с ней... У сквера Алискан...

Большой дом, окна, из которых Гэй Орловой открывался, наверное,
прекрасный вид на скаковое поле Отея. Уолдо Блант, ее первый муж, сказал,
что она покончила с собой, боясь старости. Я думаю, она часто смотрела из
окна на эти скачки. Ежедневно после полудня по нескольку раз десяток
лошадей берут старт, мчатся по полю ипподрома и, случается, падают, не
сумев перемахнуть через барьер. Но и тем, кому удается преодолеть
препятствия, не суждено долго бегать, всего месяц-другой, пока они тоже не
исчезнут навсегда. Тут нужны все новые и новые лошади, они вытесняют
старых. И без конца повторяется одно и то же - предельные усилия, которые
кончаются ничем. Такое зрелище неминуемо вызывает тоску и отчаяние, и, кто
знает, может, именно потому, что Гэй Орлова жила так близко от скакового
поля, она... Я хотел спросить Андре Вилдмера, что он об этом думает. Он-то
должен понимать. Жокей как-никак.

- Грустно это все, - сказал он. - Гэй была шикарная девочка...

Он наклонился и приблизил свое лицо к моему. У него была красная рябая
кожа и карие глаза. Правую щеку до самого подбородка рассекал шрам. Волосы
каштановые, только надо лбом зачесана назад седая прядь.

- А ты, Педро...

Но я не дал ему закончить фразу.

- Ты знал меня, когда я жил в Нейи, на улице Жюльен-Потен? - спросил я
наугад, ибо хорошо помнил адрес, указанный на карточке Педро Макэвоя.

- Когда ты жил у Рубирозы?.. Ну конечно...

Опять этот Рубироза.

- Мы часто приходили туда с Фредди... Пьянки были каждый вечер...

Он рассмеялся:

- Твой друг Рубироза заказывал оркестр... до шести утра... Помнишь две
мелодии, которые он нам всегда играл на гитаре?

- Нет.

- "El Reloj" ["Часы" (исп.)] и "Tu me acostumbraste" ["Ты меня
приручаешь" (исп.)]. Чаще всего "Tu me acostumbraste". - Он стал
насвистывать первые такты. - Ну?

- Да... да... вспоминаю... - сказал я.

- Вы достали мне доминиканский паспорт... Но он мне не пригодился...

- Ты бывал у меня в миссии? - спросил я.

- Да... Когда ты вручил мне паспорт.