Чтение 23–й страницы книги ~Причесывая жирафу~

и нормы поведения. Маленький бог и неплохой черт. К тому же, у него есть
возможность, какой у других нет. Он может взять у вас наручные часы и
вынуть их из трусиков у королевы или герцогини. Это здорово, правда?

- Как это случилось, что вы еще не легли в такой поздний час? -
осторожно осведомился я, дуя на свой пунш, чтобы остудить его.

Он сардонически рассмеялся, и смех его был похож на карканье ворона,
которого охотник-дальтоник принял за фазана.

- Спросите у мисс Лолы.

Мисс Лола бросила на него восхищенный взгляд. - Профессор никогда не
спит, - пробормотала она.

- Как это так - никогда?

- Я - как лошадь, мой дорогой, - пояснил Пивуникони, - когда мне
хочется спать, я сплю стоя.

- Это, вероятно, очень практично, - заметил Берурье. - И это,
возможно, сослужило вам добрую службу в армии, особенно когда вы
находились на часах?

Я стремился поскорее убраться отсюда. Мне была ненавистна атмосфера
этого помещения. Все ненормальное мне противно. И еще, вид этой бледной
девушки нервировал меня. Она никогда не получала в подарок букета фиалок.
Магические фокусы - только это мог предложить ей этот пресыщенный кондор.
Ее любовь к Пивуникони могла бы заинтересовать психиатра. К тому же, этот
тип до такой степени принадлежит ей, что все остальные должны отступать.

А он требует от мисс Лолы лишь того, чтобы она кричала "браво" и
хлопала в ладоши. Если бы у меня было немного побольше времени, я бы
заинтересовался этой девушкой, но не так, как вы об этом думаете: я не
стал бы ее удочерять, на это я не способен. Но я хотел бы проделать с ней
собственные фокусы, вот!

Ну, вот... Я опять вас шокировал? До какой же степени вы можете быть
стыдливы, ну?

Я опорожнил свой стакан, а что касается Беру, то у него эта операция
была давно проделана, и мы распрощались с этими господами.

- Я не пожелаю вам доброй ночи, - сказал я Пивуникони, - потому что
вы не спите, а скажу: "Добрый день!"

Беру зевал так, как будто присутствовал на концерте Дебюсси.

- Скорее в постель, - сказал он. - Я очень рад, что нашел Медора. Он
согревает меня. Должен тебе сказать, он стоит настоящего одеяла.

- Почему ты зовешь его Медор, ведь это собачье имя! Если бы оно было
хотя бы кошачьим!..

Это замечание огорчило его. Он нахмурился.

- Вот уж не ожидал, что ты можешь быть таким формалистом.

Затем он внезапно понял справедливость моего замечания.

- В сущности, ты, возможно, и прав. А как же, по-твоему, я смог бы
его окрестить?

- Три Лансье, - предложил я.

- А может быть, Бисскот?

- Почему?

- Потому, что он из Бенгалии.

- Нет, это уж слишком длинно. Нужно, чтобы имя было резким и легко
произносилось. А у тебя есть намерения продолжать жить с этим животным,
Толстяк?

- Естественно. Я его усыновлю. Я куплю его у Барнаби и увезу его в
Париж вместе с нами, когда мы вернемся туда.

- Но мне кажется, что ты собрался подать Старику заявление об
отставке?

- Я это сказал так просто, чтобы что-нибудь сказать, но мое последнее
выступление заставило меня задуматься. Если я буду продолжать эту работу,
то кончится тем, что у меня не выдержит кишечник.

Наконец, мы оказались в своих апартаментах. Я ощупал стальные мускулы
Толстяка.

- Ты на самом деле хочешь спать, Беру?

- Немного, племянничек. У меня такое ощущение, как будто к моим векам
привязали пудовые гири.

- В таком случае, я отправляюсь один, - сказал я.

- Куда?

- В то место, куда Барнаби отвез свой таинственный товар.

- А что там делать?

Я удивленно посмотрел на него.

- Скажи, Беру, ты не вспоминаешь про то, что мы с тобой легавые,
проводящие определенное следствие?

- Мы должны заниматься кражами картин, а не другими вещами.

- А кто тебе сказал, что в этих коробках не картины?

Теперь наступила его очередь выразить удивление, не лишенное жалости.

- Ты можешь представить себе картину в футляре для флейт?

- Картина, вынутая из рамы, Беру, сворачивается как бретонский блин.

Убежденный, он опустил голову.

- Я не рассматривал проблему под таким аспектом.

Он задумался.

- Хорошо, я буду сопровождать тебя, - проговорил он в порыве горячей
дружбы. - Мы доставим себе удовольствие утром. Я прошу у тебя только
десять секунд, чтобы пойти к Медору и дать ему сахару.

По дороге я рассказал ему о деле Градос. Его Величеству не понравился
мой рассказ.

- Видишь, какова жизнь, - вздохнул он. - Ищут вора картин, а находят
торговцев наркотиками: это как Генрих IV на вокзале Аустерлиц: ты ждешь
грущи, а появляются боши.

Турин почти пуст. Это как раз то время ночи, когда те, кто
возвращаются домой, встречаются с теми, которым рано выходить на работу...
И те и другие падают от недосыпания...

Темнота так же плотна, как испанское вино. Несколько капель дождя
упало на асфальт.

- Видишь, - пробормотал Беру, - если у тебя есть порок, ты за него
платишь. Каприз мадам Кабеллабурна, ее шофер, Градос, другой парень, о
котором ты говоришь, и его мышка, если бы они были нормальными, то в
настоящий момент они были бы живы.

- Да, но время относительно! - вздохнул я. - Человеческая жизнь так
коротка, Толстяк! Так ненадежна!

- Я дам тебе посмотреть на мою... если она ненадежна, - возмутился
булимик.

Наши шаги гулко раздавались по пустой улице.

- Разве ты не чувствуешь, до какой степени настоящее мимолетно,
Берурье Александр-Бенуа? Ты не ужасаешься при мысли, что каждая секунда
промелькает раньше, чем ты сумеешь ее прочувствовать?

- Ты в настоящий момент занимаешься тем, что декальцинируешь свой
мозг, - изрек Скромный. - Настоящее - это не секунды, которые мелькают,
Сан-Антонио, ты здорово ошибаешься. Настоящее - в том, что ты жив и хорошо
себя чувствуешь в своей шкуру и что есть... другая половина человечества.

Убедительно, а? Это разговор двух французских фликов в конце ночи на
улицах Турина. Беру, в своем роде, это думающее животное.

- Барнаби был здесь, - сказал он мне, указывая на низкую дверь в
облупившемся фасаде дома.

Я осмотрел окна. Они были темны, как намерения садиста. Надо войти в
этот дом.

Я достал свой "сезам" и начал работать над замком.

Мы проникли в прохладное место, в котором пахло салом, вином и
макаронами.

Я включил свой карманный фонарик и в его свете обнаружил, что мы
находимся в складе лавочника. Бочки и фляги с вином, коробки, круги сыра,
бутылки с оливковым маслом заполняли низкое помещение.

Я продолжал осмотр и обнаружил другую дверь. Перед нашим взором
открылся еще один склад. Огромные окорока ветчины и сосиски были привязаны
к потолку. Огромное количество соленых сардинок и селедок занимало это
помещение.

- Это пещера Люстикрю! - пошутил я и осторожно чиркнул несколько
спичек, так как у меня много ума.

Треть следующего подвала была занята картофелем. Огромная куча
поднималась до самых потолочных балок.

Его Величество поставил ногу на одну из картофелин, выбранную
случайно. Он покачнулся и упал, а картофель стал осыпаться. Большая куча,
богатая крахмалом, из семейства пасленовых, употребление которых
распространено во Франции, стала разваливаться под тяжестью увальня. Это
падение открыло черную вещь, спрятанную среди картофеля. Вещь, о которой я
говорю, имела вид ящика с закругленной крышкой - футляр от кларнета.

- Признайтесь, что мне здорово везет! - торжествовал Храбрец. - То,
что я не чую носом, я нахожу при помощи ягодиц: это признак упадка, не так
ли?

Я открыл футляр: он очень легко открывался.

Поднимая крышку, я был готов к худшему. И что же я увидел...
аккуратно уложенное на подстилку из бархата цвета синего южного моря...
Догадайтесь. Вы не угадали? Противное меня бы унизило. Ну, сделайте
усилие. Нет?

Итак, в футляре для кларнета лежал - кларнет! Я его вынул, осмотрел,
подул в него... Это кларнет. Была только одна интересная деталь: он весил
очень много, гораздо больше, чем обыкновенный кларнет. Меня осенила идея,
и я стал кончиком ножа скоблить инструмент. Это платина! Кларнет из
платины... Парни, я не знаю, отдаете ли вы себе отчет о стоимости этого