один из профессоров спрятал от бомб свою библиотеку. Он позволял мне брать
любую книгу и читать во время бомбежек.
чувствовал ужаса. Я читал... Мои родители не могли мне дать образование.
Отец - железнодорожник, мать всю жизнь кухарила. Но я начитался книг,
голова у меня распухла, и я, естественно, решил, что мое место в искусстве.
Франсиско Орей ушел со съемочной площадки в бар - был перерыв, он имел
право уйти. Но перерыв кончился, свет поставили, а его все не было. Меня
послали за Ореем в бар. Он неторопливо попивал виски. "Поди и скажи, -
попросил он, - чтобы на тебе поставили свет, мы с тобой одного роста". Я
передал режиссеру просьбу Орея.
потом заставил меня стать на площадку и начал прикидывать вместе с
оператором свет на моем лице. А потом, забывши, что я не Франсиско Орей,
он сказал: "Ну давайте ваш монолог". И я начал говорить монолог, я знал
его. И вдруг режиссер сказал:
считаю, что меня не было бы как актера, не будь рядом со мной Чехова,
Ремарка, Достоевского, не будь одной из самых моих любимых книг "Хулио
Хуренито" Ильи Эренбурга, не будь Веласкеса, Пикассо, Рембрандта. Я
полюбил и Сальвадора Дали, но теперь мы разругались - я не терплю шатаний
в человеке... Я отношу себя к тем идиотам, которые не отделяют художника
от гражданина... Ты спрашиваешь, кто мой любимый режиссер? Бенюэль. Он
заражает всех вокруг своей гениальностью. Очень люблю Бардема... Советские
фильмы? Я видел один советский фильм. Это было в Риме.
пальцами, а потом прибежали кинорепортеры и стали снимать меня. А я ничего
не мог с собой поделать. Закрыл лицо руками и плакал.
два худеньких старичка, внимательно слушая текст, который записывал Пако.
Они слушали текст еще более внимательно, чем режиссер Ниньо Кеведа.
монархе.
них избыток денег, и они решили вложить их в кинематограф, это сейчас
выгодно.
грохотал:
эту реплику! Не буду!
чему-нибудь еще и закроют фильм. Им выгоднее закрыть картину, чем получить
политический скандал...
та, которая была раньше! Вдумайтесь, сколько серьезного воспитательного
смысла сокрыто в тех словах, которые сейчас произнес наш великий актер...
самого начала, с ним будут считаться. С Феллини считается папа, его
антиклерикальная картина "Сладкая жизнь" была отмечена премией Ватикана.
Старики "ковроделы" - умные люди, они понимают, что слова, обращенные
против тирана XVIII века, рикошетом ударят по тиранам века XX, а они -
верноподданные диктатора, тот гарантирует их прибыли.)
впечатлением о встрече с двумя старцами, которые так вкрадчиво и пристойно
убивали режиссера Ниньо Кеведа и актера Пако Раваля.
что все его произведения должны быть прочитаны иноземцем, прежде чем они
станут фолиантом, доступным владыкам и философам.
главы об изменнике Алкивиаде, и поэтому рассеянно ответил ликтору,
принесшему эту просьбу наместника, вежливым и рассеянным согласием.
жульничеством, потому что автор обязательно становится актером и улучшает
написанное точно проставленными контрапунктами, дикцией и чувством.
Плутарх обычно наблюдал за тем, как его читают друзья. Он внимательно
следил за их лицами, и это наблюдение было для него работой, ибо он знал,
кто из его друзей на какой строке и на каком слове улыбнется: друзья
историка думали так же, как и он сам. Правда, Плутарх давал смотреть свои
новые работы и некоему Девсону, которого все считали дураком. Так оно и
было на самом деле. Тем не менее Плутарх приблизил его к себе и
внимательно следил, в каких местах книги Девсон смеялся или плакал. Потом
он переписывал эти куски наново, находя их чересчур прямолинейными, если
смысл их был очевиден даже для такого ценителя, как Девсон.
рассказывал про состязания на весенней траве. В отрывке соперник Алкивиада
кричал: "Что ты царапаешься, как баба?!" Алкивиад ответил: "Дурак, я
царапаюсь, как лев!" Глядя на хохочущего Девсона, Плутарх решил, что этот
кусок придется переписать и более точно расставить акценты. Не
перерабатывая ничего наново, Плутарх отправился назавтра к римскому
наместнику, желая заполучить еще одного ценителя. Однако римская стража не
пустила его во дворец. Начальник охраны извинился перед Плутархом в
слишком цветистых выражениях, которые свидетельствовали о его незнатности.
вы не известили нас заранее о своем визите, поэтому наместник не может
прервать своей беседы с коллегами из армии. Но ваш труд я передам ему
немедля.
красочен, вино подавали терпкое, с гор, очень легкое. Плутарх вообще мало
пил, а если и пил, то лишь легкое вино. Поэтому говорил он друзьям: "Я и в
зрелости греховен, как юноша, и силен, словно борец".
городу, посидел на берегу, опустив ноги в воду, и отправился спать.
Засыпал он сразу, едва только голова его касалась подушки. Во сне он
увидел много дерьма и проснулся счастливым, потому что видеть во сне
дерьмо - к богатству.
Они так и сказали: "Просим пожаловать во дворец на послеобеденную беседу".
Плутарх был добрым человеком и поэтому не рассмеялся в глаза пришельцам -
он не любил напыщенности.
историка, он усадил его возле окна, сам устроился рядом, и поначалу они
говорили друг другу обычные приветствия, принятые теперь в Риме, который
стремился сочетать самый широкий демократизм с утонченным аристократизмом.
Плутарх отметил для себя, что наместник одет подобно простому солдату;
суровая ткань его одежды подчеркивала развитые плечи атлета. Свою речь
наместник пересыпал как острыми словечками, так и хорошими отрывками из
речей классиков Рима и Греции. Плутарх легко подделался под его стиль,
потому что он был гением, а гений - это обязательно артист и хитрец.
Наместник же решил, что он расположил Плутарха и тот готов к
откровенности. Поэтому он отошел к столу, принес рукопись историка и
сказал:
мало там хороших строк, если я смог доставить тебе только минуты радости!
измеряем историю минутами, ибо сражение проигрывается или, наоборот,
выигрывается не в час, но именно в минуту.
суров и резок в своей правоте.
откровенности тиранов, - но ответил он сдержанным согласием.
думал?
обманывать меня! В твоем труде обнажена бренность и суетность
человеческого бытия - будь человек гением, будь он болваном. Вот в чем
суть твоей работы. И ты хочешь, чтобы воин пошел в бой, на смерть за мое
дело, прочитав твой труд? Ты думаешь, он пойдет сражаться с Персией,
познакомившись с твоим спокойным юмором? Я уже не говорю о том, что
главное действующее лицо в твоей работе не герой или борец, но зависть.
Почитай тебя - так выходит, что взлеты и падения героев следствие только
одного - человеческой зависти?! И ты хочешь, чтобы это читали мои
легионеры? У тебя все погибали от зависти - все до одного! А где же законы
развития? Где логика борьбы?! Где предначертания богов?!