Чтение 23–й страницы книги ~Противостояние~

зимы и семгу едим, и вяленое мясо.

- Он с Минчаковым вдвоем промышлял?

- С кем?

- С Минчаковым?

- Не слыхал о таком... Я ж говорю - сыч, он всегда с а м. Есть такие
люди, которые сами по себе. Гриша - такой.

- Хороший человек?

Цыпкин снова пожал плечами:

- Хороший. Ни на кого телег не писал, не завидовал, не болтал
лишнего.

- Ну а если на трассе у кого поломка - остановится?

Цыпкин вдруг поднял глаза на Костенко, и лоб его собрало морщинами:

- А почему он должен терять заработок?

- Потому, что вы назвали его "хорошим человеком". Вы б остановились?

- Это вы философию начинаете.

- Философия сложней, Цыпкин. Вот вы, лично вы, могли бы проехать мимо
товарища, у которого поломка?

- Как же я остановлюсь, когда у меня пассажир сидит?

- Вдвоем с пассажиром быстрее б и помогли.

- Вы христову политграмоту не проводите, не надо, тут детей нет.

- Вы так задиристо говорите оттого, что я попал в точку: Милинко
никогда не останавливался, он проезжал мимо, разве нет? Не злитесь. Вы не
на меня и не на Милинко сейчас злитесь, вы на себя в досаде. Мы ведь
Милинко в убийстве подозреваем, про трупик-то небось разрубленный слыхали?

- Слыхал, - ответил Цыпкин и вдруг явственно вспомнил, как однажды
Милинко - было это накануне Нового года, ночью - рубил топором мороженое
мясо.

- Отчего задумались?

- Да так...

- Захотите что рассказать - загляните к майору Жукову в угро...

- Было б чего рассказывать.

- Про хорошего человека всегда есть что рассказать...

- Ну и нет! Мы про дрянь - от всего нашего сердца, все вывернем,
с-под ногтей грязь выколупаем, а хорошие - они и есть хорошие, чего их
трогать, и так - наперечет.

- Меланхолия вас одолела. Плохо. Милинко, кстати, пил?

- Рюмашку. Пригубит - и все.

- Это как - "пригубит"?

- А разве непонятно?

- Непонятно. Можно сделать глоток и передать другу, можно отставить
рюмку, сделав глоток, а можно выпить рюмку маленькими глотками, не
закусывая...

- Вот я про это и говорю.

- Маленькими глотками, без закуси? - уточнил Костенко.

Цыпкин хмуро улыбнулся:

- Без закуси, это точно.

- Так у нас редко пьют...

- А вообще-то - да, он пил водку странно, будто смаковал...

- Топор у него был какой?

- Топорик - чудо, им бриться можно, в руке лежал что надо.

- Наш?

- Нет. Заграничный. У кого-то из моряков, видать, подфарцевал.

- А карабин?

- На такие вопросы я не отвечаю, - отрезал Цыпкин.

- Вы уже ответили. Если у Милинко карабина не было, вы б так и
сказали. Тем более что мы имеем данные из отделения милиции.

- Чего ж тогда спрашиваете?

- Потому что вы помните, как он разбирал карабин и в чем возил его в
тайгу, - ответил Костенко.

- У пего красивый ящик, алюминиевый, внутри с поролоном, а сверху
вроде б пробка, чтоб не утонул, если лодка на пороге перевернется...
Карабинчик-то у него именной, с фронта, на планочке все честь честью
сгравировано...

- Не помните текст?

- Что-то за геройство в борьбе против немецко-фашистских
захватчиков...

- А подписал кто?

- Командование... Вроде бы командование воинской части... А неужели
вы Гриню серьезно подозреваете?

- Не стоит?

- Да нельзя просто-напросто... Он человек тихий, калымил прекрасно -
зачем ему на себя горе брать? Нет, нет, вы его зря подозреваете, точно
говорю...

Жуков покачал головой:

- Нет, он никогда карабин не регистрировал - официально заявляю.

- Вы как на кавказском застолье, - усмехнулся Костенко, - "официально
заявляю"...

- А что? Хорошие люди и отменно застольную выспренность чувствуют, а
я не против.

- Я - против.

- Как же так? За чувство и против выспренности? Корни ведь одни.

Костенко молча снял трубку и заказал Тадаву.

Тот ответил сразу же - Костенко показалось, что он и ночевал в
кабинете.

- Ну что у вас? - спросил Костенко.

- Владислав Николаевич, полный мрак. Все то, что вы мне передали в
прошлый раз, - в работе; результатов пока никаких. Очень жду писем или
записок Милинко - эксперты без его почерка как без рук.

- Думаете, я его писем не жду? Не меньше вас жду. Нет писем. Нет.
Только в Израиле...

- Что, что?!

- В Израиль он пишет, нам не хочет, - ответил Костенко. - Карандаш у
вас под рукой?

- В руке.

- Записывайте: срочно связаться с Кокандом; там в одном из отделений
связи Милинко получал письмо из Тель-Авива от Ивана Журкина. Смотреть надо
начиная с ноября по март - апрель и далее. Теперь: можно ли установить,
кто, когда и кому вручал на фронте именные карабины, очень небольшие по
размеру, хорошо укладывающиеся в чемоданчик, сделанный из металла, по виду
похожий на алюминиевый, по сверху забран пробкой, чтобы не тонул.
Посмотрите по аналогам, перелопатьте данные "Интерпола" и немедленно
выходите на связь.

Костенко положил трубку, спросил:

- Ну а что ваши милинковские знакомцы рассказали?

- Хороший, говорят, мужик.

- Полезная информация.

- Да уж... Один, Лыков, помянул Петрову: "Мол, какая-то баба у него
есть, с образованием, очки носила, он ее раз подвез к магазину".
Петрова-то как раз очки носила, хотя это ее не портило, наоборот,
сослуживцы говорят, делало привлекательной, глаза казались большими, как у
совы.

- Вы глаза у совы видали?

- Ну и въедливый вы...

- Это как? Хорошо или плохо?

- Хорошо. Так вот, изо всех опрошенных знакомых Петровой только одна
подруга знала о ее романе с Милинко.

- Конспираторы...

- Мотивировка занятная: "Если хочешь, чтоб мы были счастливы, -
говорил он, - молчи про нашу любовь, иначе она - как бельмо на глазу,
зависть одолеет".

- А что? Лихо мужик заворачивал. Профессионально, сказал бы я. С
точным учетом женской психологии: единственное, что может остановить их
откровения, - боязнь потерять любимого. Долгий он парень, этот Милинко,
о-очень долгий...

- Теперь по поводу Коканда... Вы сказали, что он там письмо получал?

- Получал.

- Петрова родом из Коканда - вот в чем штука-то...

- Адрес установили?

- Запрос передал во Всесоюзный адресный стол, ждем.

- Нет, вы лучше звоните в Коканд, так вернее будет.

Капитан Урузбаев из Кокандского угро приехал к Клавдии Евгеньевне
Еремовой поздно вечером, извинился, перешел сразу к делу:

- Когда же племянница ваша вернется? Мне надо ей письмо передать из
Магарана. Ей и Григорию Милинко.

- Кому, кому? - удивилась старушка. - Какому Григорию? Лапушка ко мне
одна в январе приезжала. Погостила и отправилась на работу, она теперь в
Сибири работает...

- Где?

- На БАМе... А что?

- Да нет, ничего, вы мне хоть адрес скажите, я ей письмо перешлю - и
гора с плеч.

- Так она мне адрес не оставила... Молодежь... Обещала написать, да
вот до сих пор и пишет. На БАМе, на северном участке, очень хорошие
оклады, масса льгот, лучше даже, чем в Магаране.