Чтение 23–й страницы книги ~Репортер~

- Ты это сказал мне? Или себе?

- Не знаю. Меня объял ужас, когда Оля и ее мать получили сообщение от
этой самой Томы, что ты ворожишь над ее фотографиями... Нельзя любить
человека, если не веришь ему... И его друзьям...

- Я не друг... Я - женщина.

- Что, женщина не может быть другом?

Лиза закурила новую сигарету и, подняв на него свои серые глаза,
спросила:

- Думаешь, мне легко быть твоим другом?

- Хорошо постриглась.

- Ты же любил, чтобы я стриглась коротко...

- Времена меняются, Лисафет... Почитай стихи...

- Новые?

- Да.

Лиза читала очень тихо, как бы рассказывая:

Ты исчез очень рано,

Ты ушел на рассвете.

Негатив неудачи

Майским солнцем засвечен.

А костюм Коломбины

Брошен был на кровать,

Ночь исчезла бесследно,

Но не хочется спать.

Если с каждой потерей

Мы теряем по сну,

Я отныне, наверно,

Никогда не усну.

Иван вздохнул:

- Поедем на вокзал, а? Там пол-литра можно у таксистов купить... Так
захотелось жахнуть, что просто сил нет...

- Когда Оля должна рожать?

- Я по-вашему считать не умею...

- Наверное, в сентябре, - сказала Лиза. - У меня такое предчувствие.

Иван снова погладил Лизу по щеке; она круглолицая, щека словно отлита
для его ладони. Лиза мучительно оторвалась от его руки, попросила у
официанта еще чашку кофе, достаточно неестественно глянула на часы;
поняла, что Иван заметил это, усмехнулась:

- Знаешь анекдот про безалкогольную свадьбу?

- Нет.

- Встает тамада, обращается к молодым: "Дорогие супруги, милые гости,
ну-ка, нащупаем вены... Нащупали? Приготовим шприцы! Готовы? Горько!"

- Могильный юмор.

- Да уж, не Джером К. Джером... Где же Гиви?

- Я тоже начинаю волноваться...

- Не знаю почему, но мне кажется, что эта самая Тамара и те, кто с
ней связан, готовы на все. Ты нащупал какое-то средостение и, незаметно
для самого себя, скорее всего неосознанно, ступил ногой в гадючник...
Когда Тамара сказала: "Доченька, ты посоветуй своему дружку: не стоит меня
замать, это ему горем обернется", - мне стало не по себе...

Иван досадливо махнул рукой:

- Что она может сделать?

- Тебе - ничего. А Ольге?

Иван положил на край стола спичечный коробок и, резко поддев его
большим пальцем, посмотрел, какой стороной упал.

- Сходится, - сказал он. - Порядок... Если я не смогу вернуть Ольгу,
попрошу тебя снова стать моей подругой... Слово "жена" у меня теперь
прочно ассоциируется с понятием "несвобода".

- У меня тревожно на душе, Иван... Честное слово... При всех моих
недостатках - флегма, лишена склонности к истерии, - я ощущаю в воздухе
что-то тревожное...

И как раз в это время пришел Гиви.

- Люди, тут дают что-нибудь поесть? - спросил он. - Я намотался за
эти два часа, как олень...

- Яичницу, думаю, сделают, - сказала Лиза. - Рассказывай скорей, что
было...

...Тамара поехала в Мытищи, там зашла в клуб культуристов, поговорила
с тренером Антиповым и, не отпустив такси, вернулась домой. Бросив
занятия, Антипов отправился на Красноармейскую, в дом сорок, в квартиру,
где живет Бласенков, Виталий Викентьевич. Пробыл у него минут десять и
вернулся к себе; когда Гиви попросил записать его в члены клуба
культуристов, Антипов ответил, что здесь принимают только местных, "да и
потом, в вашем народе наш спорт не популярен, не выдержите нагрузок".

После этого Гиви поехал в милицию; заместителем начальника угрозыска,
по счастью, был однокашник, капитан Хмелев, он-то и помог справкой:
Бласенков Виталий Викентьевич, пенсионер, привлекался в сорок пятом по
недоброй памяти пятьдесят восьмой статье, пункт первый, измена родине;
судила, однако, не тройка, а трибунал; с сорок третьего по сорок пятый
Бласенков служил у Власова, был инструктором в пропагандистском лагере
Дабендорф Русской освободительной армии, освобожден по амнистии в
пятьдесят третьем...

Гиви говорил громко, жестикулируя, уплетал глазунью из трех яиц, и ни
он, ни Иван с Лизой не обратили внимания на двух молодых людей, которые
устроились возле двери, попросив кофе и пирожных; "наполеоны" ели
сосредоточенно, а вышли - расплатившись заранее - лишь после того, как
убедились, что беседа трех друзей закончилась.

(Молодые люди были культуристами Антипова; старшему было двадцать
четыре года, Антипов Игорь, брат тренера; младшему только что сровнялось
двадцать, Леня Шевцов, оба работали грузчиками в гастрономе.)

XVII

_____________________________________________________________________

"ВЧграмма Подполковнику Вакидову, угро МВД Узбекистана

Прошу предъявить к опознанию подследственному Рахматову

фотографию Кузинцова. По нашему мнению, его внешность близка тому

внешнему портрету, который дал Рахматов на очной ставке с

подследственным Чурбановым.

Полковник Костенко".

"ВЧГрамма Полковнику Костенко, угро МВД СССР

В предъявленных фотографиях Рахматов опознал гр. Кузинцова,

заявив, что этот человек свел его с Завэром во время открытия

выставки дизайнеров.

При этом Рахматов добавил, что Завэр - перед тем как отойти к

Кузинцову - беседовал с неизвестным мужчиной, крепкого телосложения,

очень высокого роста, русого, с волевым лицом и ямкой на подбородке.

Фоторобот создать не удалось, потому что Рахматов, по его

словам, видел означенного человека мельком, всего один раз, как и

Кузинцова.

Подполковник Вакидов".

XVIII Я, Иван Варравин

_____________________________________________________________________

Папку с донесениями отца, которые он отправлял в Москву из училища
пропагандистов РОА Власова в Дабендорфе (что в сорока километрах от
Берлина, между Рансдорфом и Клинике), принес мне работник архива; на нем
был черный сатиновый халат, в таких у нас ходят уборщицы, но опирался он
на элегантную трость с дорогим набалдашником слоновой кости.

Я остался один в комнате, где стояло несколько письменных столов;
чернильницы были школьные, неразливайки, сделанные из металла; у нас такие
были только в первых классах, потом заменили на современные.

Я открыл папку, сразу узнал округлый почерк - хоть и стремительный,
летящий, но в то же время твердый, буква стоит отдельно от буквы; сердце
сжало не только от тоски по отцу, но и от бесконечного ощущения
невосполнимости, которое возникает, когда навечно ушел человек, не
доделавший то, что мог сделать только он.

Сначала я пролистал все странички, их было двенадцать; я представил
себе, как же невероятно трудно было ему писать, находясь среди тех, кто
окружал его те долгие годы, подумал о людях, которые несли эти странички
по улицам гитлеровского Берлина, передавали другим, тем, кто отсылал их
дальше; возникали видения холодной затаенности, лезвие бритвы, один
неверный шаг - и пытки в подвалах...

"Власов не сразу предложил свои услуги немцам, - писал отец. - В
течение нескольких недель с ним работал капитан армейской разведки