освобождения работал специальный агент шестого управления Клаус.
велись...
этом знали только три человека: вы, я и он...
состоится, насадка на крючок была вкусной, - он ехал медленно, кружа по
улицам, перепроверяя на всякий случай, нет ли за ним хвоста. Эту проверку
он устроил машинально; ничто за последние дни не казалось ему тревожным, и
ни разу он не просыпался ночью, как бывало раньше, когда он всем существом
своим чувствовал тревогу. Он тогда подолгу лежал с открытыми глазами, не
включая света, и тщательно анализировал каждую свою минуту, каждое слово,
произнесенное в беседе с любым человеком, даже с молочником, даже со
случайным попутчиком в вагоне метро. Штирлиц старался ездить только на
машине - избежал случайных контактов. Но он считал, что вообще изолировать
себя от мира тоже глупо, мало ли какое задание могло прийти. Вот тогда
резкая смена поведения могла насторожить тех, кто наблюдал за ним, а уж
то, что в рейхе за каждым наблюдали, - это Штирлиц знал наверняка.
на пустяках. Именно отработка мелочей дважды спасала его от провала.
тот "вандерер", что пристроился за ним возле Курфюрстендамм, продолжал
неотступно идти за ним. Штирлиц резко нажал на педаль акселератора,
"хорьх" сильно взял с места; Штирлиц понесся к Александерплатц, потом
повернул к Бергштрассе, мимо кладбища вывернул на Ветераненштрассе,
оглянулся назад и понял, что хвост - если это был хвост - отстал. Штирлиц
сделал еще один контрольный круг мимо своего любимого ресторанчика "Грубый
Готлиб" и здесь - время у него еще было - остановился.
А что могло случиться? Сейчас сядем, выпьем коньяку и подумаем, что могло
случиться..."
потому, что хозяин, встречая гостей, говорил всем - вне зависимости от
рангов, чинов и положения в обществе:
Пивная бочка, туша старой коровы, вымя больной жирафы, а не баба! Сразу
видно, жена! Небось вчера с хорошенькой тварью приходил! Буду я тебя
покрывать, - пояснял он жене гостя, - так я тебя и стану покрывать, собака
паршивая...
Грубый Готлиб ругал особо отборными ругательствами: в этом, вероятно, тоже
сказывалось уважение - уважение наоборот.
столику, за колонной, на которой были написаны ругательства мекленбургских
рыбаков - соленые и неуемно циничные. Это особенно нравилось стареющим
женам промышленников.
Связи я не жду - отсюда провала быть не может. Старые дела? Им некогда
управляться с новыми - саботаж растет, такого саботажа в Германии не
бывало. Эрвин... Стоп. А что, если они нашли передатчик?"
крепко затянуться, он не стал курить вовсе.
больницы - вдруг они ранены? Телефонам я зря поверил. Этим я займусь -
сразу после того, как поговорю с Борманом... Он должен прийти ко мне -
когда их жмут, они делаются демократичными. Они бывают недоступными, когда
им хорошо, а если они чувствуют конец, они становятся трусливыми, добрыми
и демократичными. Сейчас я должен отложить все остальное, даже Эрвина и
Кэт. Сначала я должен договориться с этим палачом".
природоведения. Туда, к отелю "Нойе Тор", скоро должен приехать Борман.
"вандерера" сзади не было.
Шлагом? - подумал он. - Тоже, между прочим, резонное объяснение. А может,
сдают нервы?"
тротуарах, пользуясь затишьем в бомбежках, детишки гоняли друг за другом
на роликах и звонко смеялись. К обшарпанным стенам домов жались очереди:
видимо, люди ждали мяса.
больничный парк, вышел к музею на Инвалиденштрассе. Здесь было тихо и
спокойно: ни одного лишнего человека на улице. Он специально выбрал именно
это место - здесь все просматривалось как на ладони.
Гиммлеру, так и будет сделано. А если он не стукнул, Гиммлеру, тогда его
люди будут шататься здесь, у входа, на противоположной стороне, изображая
научных сотрудников, не иначе..."
в большой роговой оправе и низко на лоб напялил берет, так что издали его
трудно было узнать. При входе в музей, в вестибюле, стоял огромный малахит
с Урала и аметист из Бразилии. Штирлиц всегда подолгу стоял около
аметиста, но любовался он уральским самоцветом.
там стоял макет диковинного динозавра. Отсюда он мог наблюдать за площадью
перед музеем и за отелем. Нет, все было спокойно и тихо, даже слишком
спокойно и тихо. Штирлиц был в музее один: сейчас это играло против него.
черепа. Череп N 8 - павиан, N 9 - гиббон, N 10 - орангутанг, N 11 -
горилла, N 12 - шимпанзе, N 13 - человек.
хмыкнул он про себя. - Хотя бы двенадцатый был или четырнадцатый. А нет,
на тебе - именно тринадцатый... Кругом обезьяны, продолжал думать он,
задержавшись около макета гориллы Бобби. - Почему обезьяны окружены такой
заботой, а?"
1928 года в возрасте трех лет. Умерла 1 августа 1935 года, 1.72 метра
высоты и 266 килограммов веса".
вроде и не жирная. Я выше ее, а вешу семьдесят два".
оказался возле большого окна, из которого был виден противоположный
тротуар Инвалиденштрассе. Штирлиц посмотрел на часы. До встречи оставалось
десять минут.
послал по его адресу шифровку сегодня утром - через секретариат. Все
знали, что он встречается с агентом в музее. Вызвав Клауса, он преследовал
две цели: главную - если Борман сообщит о письме Гиммлеру, а тот прикажет
прочесать весь район и все здания возле "Нойе Тор"; и второстепенную - еще
раз подтвердить, хотя бы и косвенно, алиби в деле исчезнувшего Клауса.
пусто. Здесь он задержался возле редкостного экспоната, найденного в лесах
Веденшлосс в восемнадцатом веке. Из куска дерева торчали рога оленя и
кусок размозженного черепа: видимо, сильное животное промахнулось во время
весенних любовных боев, и удар пришелся не в соперника, а в ствол...
"Облава!" Но потом он услышал детские голоса и обернулся: учительница в
старых, стоптанных, начищенных до блеска мужских ботинках привела учеников
- видимо, шестого класса - проводить здесь урок ботаники. Ребята смотрели
на экспонаты очарованно и не шумели, и быстрый шепот их был из-за этого
тревожен.
озорства. Они слушали учительницу сосредоточенно, очень взросло.
Как могло статься, что бредовые идеи обрекли детей на этот голодный,
стариковский ужас? Почему нацистам, спрятавшимся в бункере, где запасы
шоколада, сардин и сыра, удалось выставить своим заслоном хрупкие тела
этих мальчуганов? И - самое страшное - как воспитали в этих детях слепую
уверенность, что высший смысл жизни - это смерть за идеалы фюрера?"
не было. Задами Штирлиц пробрался к Шпрее, сделал круг, сел в машину и
поехал к себе в СД. Хвоста за собой он не увидел и на обратном пути.
бы ждал Борман, я бы не мог не заметить".
было много людей, а он стоял сзади, чуть левее фюрера. Он не мог уйти во