виноваты, ребята, - думал о наблюдении Славин, - вините себя. На меня не
сердитесь, не надо, я не нагличал, я просто-напросто повернул назад... В
следующий раз оставляйте машину сзади, зачем полезли вперед? Не надо так
однолинейно думать о том, за кем вас поставили смотреть..."
остановил его. Жара была невероятной, солнце раскалило автомобиль, асфальт
был расплавлен, казалось, что идешь по весеннему льду на последней
рыбалке, когда особенно хорошо клюют щуки возле Завидова, только там
ощущаешь холод и запах свежепростиранного белья, а здесь дышать было нечем
и пятки жгло через подошвы ботинок, будь этот экватор трижды неладен...
спросил потный полицейский.
лицензию, пожалуйста...
машинально отметил Славин. - Возможностьа паоамаиалаоавааатаьа угодна
национальному характеру, прав Федор Михайлович, высоко прав".
работал, духота была немыслимой; старик полицейский, выполнявший, судя по
всему, роль дежурного, с трудом боролся с дремотою.
мой внук, тоже есть воздух.
Славин, - он не рассердится на меня?
пьяны ли вы, не страдаете ли болезнью зрения, не принимали ли вы
снотворных лекарств накануне...
но в то же время как-то округло, словно тело ее было скреплено шарнирами,
придававшими заданную пластику каждому жесту, даже тому, когда она указала
Славину на стул в углу медицинского кабинета, где было еще более душно,
оттого что два маленьких окна были зашторены толстой черной материей.
вынуждена лишить вас лицензии.
косоглазие... Давайте пока что палец...
сожалеюще:
Садитесь в угол, зажимайте левый глаз, называйте буквы на щите,
пожалуйста.
диссонансом с той постоянной округлостью движений, которыми Славин так
восхищался. - Закон бесстрастен, хотя служители его тоже имеют сердце.
Славин. - Он мог испугаться, что его лишат прав, и он метался по ночному
Луисбургу, чтобы собрать денег. В общем-то все сходится, дай бог, чтобы
сошлось, - у Никишкина он в ту ночь одолжил пятьдесят долларов, а у
Проклова - семдесят пять. Добавил свои двадцать пять - полтораста долларов
вполне могли смягчить сердца бесстрастных служителей закона с
человеческими сердцами..."
астигматизмом? Носит ли очки? Если - да, то какова степень поражения
зрения? Хроников здесь лишают прав по суду.
любви, которые позволяют продлевать нежность, заново радоваться встрече,
ждать ее, чем дальше, тем меньше кажутся мне истиной в последней
инстанции. Это обидно, потому что всякое отступление от обожания - та
микротрещина, в которую попадает вода, а зимой ударяет мороз, и вода
делается льдом, который взрывает монолит - рано или поздно.
следовать духу буквы, то мне не от чего уходить, ибо любовь - не есть
брак, ее не надо расторгать, она кончается сама по себе.
себе оправдание - какое там оправдание, щит! - в том, что правда угодна
тебе, ты всегда говорил мне об этом, и нечего мне скрывать от тебя то, о
чем я думаю.
молодые, красивые, с длинными ногами, так, кажется, писал Ильф. По-моему,
так. "Хочу быть молодым, стройным и кататься на велосипеде". Вообще-то,
надо писать так, как он, - перед смертью, а не я - после пляжа. Но мне там
стало страшно, я увидала тама вараеамая. Девушки и ребята лет двадцати -
сколько же их, и как красивы они, и я в свои тридцать два показалась себе
старухой, но я не сразу испугалась этого, я этого испугалась, когда нашла
местечко рядом с толстой сорокалетней бабой, а возле нее лежали дети, две
девочки и мальчик, и она себя старухой не чувствовала, она была матроной,
она не боялась ни морщин, ни живота, ничего она не боялась - рядом дети.
слушать музыку. Не обижаются, когда отказываешься. Один, правда, начал
читать Гумилева. Читал хорошо, но у него ужасно тонкие пальцы, я такие
каждый день вижу под рентгеном, что-то у нас пошел костный туберкулез,
очень странно.
побуждение - ринуться на кухню. Но потом я вспоминаю... Нет, я не
вспоминаю... Потом меня ударяет... И снова неверно. Ничего меня не
ударяет. Меня просто вдавливает понимание того, что тебя нет рядом, и я
спокойно - тебя ведь нет - закуриваю и вспоминаю Алексея Толстого:
"Затяжка натощак - чисто русская привычка". Только великие врачи и
писатели умеют ставить диагноз в одной строке.
вторая? Натура - это набор привычек. Вторая натура, если только она
существует, - это дисциплина.
бархатных костюмах пели старинные русские песни. Я заревела. Кокошник,
конечно, замечательно, по это уже из сферы декораций, а может и не
декораций, а музейных экспонатов. И ничего с этим не поделаешь. А петь
русское многоголосье в современных элегантных костюмах - это значит
сберечь старинную песню для нашего поколения.
что скоро ты вернешься. Я ответила, что по голосу слышу - говорит
неправду, не все у тебя хорошо, и вернешься ты не скоро. Он очень смеялся,
и тогда я решила, что я просто-напросто сама себя накручиваю. Все бабы
такие. Истерички чертовы. Так что не вздумай меня бросить из-за того, что
я сочиняю тебе унылые письма, - лучше не найдешь, мы все совершенно
одинаковы, только некоторые умеют подольше притворяться.
злость, и своя доброта, и своя зависть. Мы так не умеем.
женщина. Нельзя называть мужчину мужем и так говорить о нем. Это же себя