бесплатного. Сразу не вызвал потому, что задрых непотребно - нарушение. Но
сморило, и вот утром обнаружил... человеческая в общем беда. Фердуева, как
старшая, объявит ему выговор, и в ближайшее застолье вместе весело
посмеются над происшедшим.
шутку, мозг, перегретый выпивкой, шептал о расплате, рисовал картины
зубодробительные. Конец Лильке Нос! И от жалости к себе, от нелепости
случившегося, голая, завернутая в простыню страдалица ревела и размазывала
слезы, с надеждой исподтишка поглядывая на Ваську, будто он облечен
властью вдохнуть жизнь в обмякшее тело; а еще Лилька содрогнулась, думая,
что гладила мертвеца - неизвестно же, когда именно случилось худшее - и
сворачивалась калачиком под толстым боком, и ногой натягивала одеяло на
выбившуюся наружу ступню мужчины, которого уже нет в живых.
под одеялом пламенеющим взором, похоже, надеясь так возродить биение
остановившегося сердца. Выдать звонок Фердуевой? Потревожить? Не стоит,
сам справится с бедой, заработает очко в глазах хозяйки, как человек, не
теряющий присутствия духа в переделках гибельных для слабонервных.
обтянутому кожей креслу, и только храп жил в холле и оповещал о здоровом -
или нездоровом - сне. Васька снова дотронулся до тела и удивился: все еще
теплое, не расстается с обогревом или... тут Ваське стало не по себе,
снова приложил ухо к сердцу: тишина или... не разберешь мешает храп
треклятый. Васька углядел сумку то ли девицы храпуна, то ли другой,
почивающей под копиркой, кивнул Лильке, та с собачьей преданностью
подтащила кожаную торбу; Васька выгреб начинку, отыскал пудреницу,
разломил пополам и зеркальную часть поднес ко рту умершего.
Лилька дико взвизгнула. Мужик-храпун на диване ожил, свесил ноги,
озираясь, не ведая по первому проблеску сознания, где обретается, кинулся
к Помрежу - обидчику души компании Лильки Нос.
наблюдая, как горе-защитник рушится на пол.
вашего не было. Мертвецу, когда проспится, на вашем месте я бы морду
набил.
душило негодование. Так испоганить ночь, расскажи - не поверят.
в приемную, прилип к краю стула, начал извиняться. Васька вознамерился
перебить: мол, чего виниться, каждый может умереть, дело житейское, но
рожа мертвеца отталкивала, припоминался жирный живот и все, что ниже; от
омерзения Помреж повернулся спиной к кающемуся грешнику и процедил сквозь
зубы:
непредвиденные действия, на всякий случай сжал кулаки, и совсем изумился,
когда мужик потопал к стеклянной двери, смущенно бормоча:
тогда твориться стало!
быстрым приходом, отрезал Ваську от мира, отогрел, осыпал сновидениями,
наделил мерным дыханием с посапыванием и так голубил до утра.
улицы, редкие машины проносились, как диковинные существа, не
притормаживая, похоже никем не управляемые. Зеленый глаз однажды мелькнул
вне пределов досягаемости, другие не появлялись. Акулетта была самой
неприступностью, будто Мишка совершенно незнакомый человек, поджимала
губы, выказывала каждым жестом презрение к словесам кругами обходящего ее
приставалы.
случавшемся: не на шутку распалился, завела подруга... Препятствия бодрят!
Похлопал по бедрам, пытаясь согреться, наскреб напора еще на один заход,
изумился, что, изменяя договоренности с собой же, предпринимает уже третий
- нет, четвертый окончательный штурм.
даже не протягивая руки, рассчитала, что сам вид ее не может оставить
равнодушным.
невидимую стену прямо у ног Акулетты. С ума сошла! В машине мужиков полк,
едва не выкрикнул мясник, но дверца уже захлопнулась, и путешественники с
непроницаемыми лицами умчали Акулетту.
Ночь преображала все: и деревья, и голые клумбы, и фонари, и газетные
витрины, и расклеенные на тумбах нестерпимо яркие при дневном свете, а
сейчас тусклые афиши. Мишка подумал, что надо крепко стоять на ногах,
чтобы без тени раздумий нырнуть посреди ночи в машину с четырьмя ездоками.
Вдалеке на противоположном конце аллеи мелькнула тень, прохожий медленно
приближался к Шурфу. Кто бы это мог быть? Куда и зачем продвигается? Мишка
невольно поднял воротник, поежился, сжал связку ключей, здорово
утяжеляющую кулак.
вышагивает мне навстречу? Куда и зачем?..
встречного, скорее всего, сжаты в кулаки. Всеобщая враждебность, посетовал
мясник.
на заднем сидении, деловито указала адрес.
путь держите? сразу адрес врубает меж глаз, а мы уж полтора часа колесим
по разным надобностям. Приустали. Надо ж... - не успокаивался неожиданно
говорливый сосед, - в таком городе, в разгар всеобщего ночлега налететь на
знакомца.
Отвертку? Укатила... в Эдинбурге теперь обретается, находка для Шотландии.
А Марочка в Бремене. Помнишь, представлялась толстопузому со слуховым
аппаратом: "Я не просто Марочка, я Бундесмарочка!" Роллекс второй год нары
утюжит. Помнишь его приколы? "Роллекс" - предмет туалета всякого
интеллигентного, процветающего мужчины! Послушайте, давайте без взаимных
обид и подозрений. Все сертифицировано, вот документы, коробка, сургуч,
"Роллекс" с иголочки и всего тринадцать штук! Дорого? Помилуйте! Это же
как золото, как камни, как ценные бумаги принимается в качестве платежей
где угодно. "Роллекс"-то всучить норовил фуфельный, только что не
штамповка...
с женщиной переговаривался.
соседа. - Крутим... педали в две ноги...
торчит на файв?
вышучивают профессионалов, - поди не легче, чем в деберц крапом
промышлять.
в назидание и для показа мужикам, что крут?.. Не стоит. Акулетта баба
злопамятная, концы имеет дай Бог, зачем враждовать. Четыре валета
прикончил размолвку мастерским анекдотом.
и сейчас Леха вез полночную странницу в район ему неизвестный, понукаемый
то и дело властными - вправо, влево, за углом на стрелку...
тепло пышущего жаром - не от шампанского ли Васьки Помрежа? - соседа
добило: дрема окутала Акулетту, и в конце пути звонкость команд сменилась
бормотанием. Шурф разъярил Акулетту: зачем же уши растопырил словно
пятерню? Зачем так нудно тянул до середины ночи, если выпроводить
собирался? Уязвленное самолюбие трепало, перемежая тычки в самые больные
места смешками, Акулетта любила подтрунить над собой тайно от других. Шурф
так участливо выслушивал жалостливый треп, так облизывал глазами икры и
колени под матово темневшими чулками, не верилось, что согласится
выпустить.
Леха выругался, Акулетта взметнула ресницы и обомлела: свет пробивался
сквозь плотные шторы в окнах ее квартиры, шел четвертый час ночи...
Акулетта потому так часто и меняла квартиры, что ее грабили с завидным
постоянством - несла крест за язык длинный и хвастовство. Акулетта
понимала, что вслепую по ночам не шарят, кто-то навел, и только теперь
стало ясно отчего Мишка Шурф растягивал резину ночных часов, тут же
вспомнилось, как неосторожно отпустив ее, тут же перепугался и вьюном
вился, лишь бы не уехала, а как только рыбка уплыла-укатила, ринулся в
сквер, наверняка к автоматам, звонить дружкам, бить тревогу - хозяйка
неожиданно выехала.