Чтение 225–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

- Но господин де Нарбон - в меньшей степени аристократ, чем кто бы то ни
было: никто даже не знает его отца.

- Это потому, что люди не смеют смотреть на солнце... - Господин Жильбер!
Как всякая женщина, я люблю сплетни: что поговаривают о господине де
Нарбоне?

- Говорят, что он развратник, что он отчаянно смел и умен.

- Меня интересует его происхождение.

- Рассказывают, что когда партия иезуитов изгнала Вольтера, Машо,
д'Аржансона, - одним словом, философов, ей пришлось сразиться с маркизой де
Помпадур; обычаи, унаследованные от Регента, были известны: все знали, на
что способна родительская любовь, подкрепленная другой любовью; тогда выбор
пал - а иезуиты весьма тонко разбираются в такого рода выборах, - на одну из
дочерей короля, и от нее добились, чтобы она пожертвовала собой в вступила в
кровосмесительную связь; вот откуда появился очаровательный кавалер, отец
которого никому не известен, как говорит ваше величество, но не потому, что
тайна его рождения кроется во мраке неизвестности, а потому, что она слишком
очевидна.

- Так вы, стало быть, не думаете, как якобинцы, как господин де
Робеспьер, к примеру, что господин де Нарбон связан со шведским
посольством?

- Как же, как же, вот именно так; только он связан с будуаром жены, а не
с кабинетом мужа. Предполагать, что госпожа де Сталь играет в этом деле хоть
сколько-нибудь серьезную роль, значило бы верить в то, что он - муж
собственной жены... О Господи! Да нет же, это не предательство посланника,
ваше величество:, это слабость любовников. Нужно по крайней мере, чтобы
любовь, это великое, вечно существующее ослепление, толкнула женщину на то,
чтобы она вложила шпагу Революции в руки этого легкомысленного развратника.

- Вы говорите о той шпаге, которую целовал господин Инар в Якобинском
клубе?

- Увы, ваше величество, я говорю о той шпаге, что занесена над вашей
головой.

- Значит, по-вашему, господин Жильбер, мы были неправы, назначив
господина де Нарбона военным министром?

- Было бы лучше, ваше величество, если бы вы немедленно назначили того,
кто должен прийти ему на смену.

- Кто же это?

- Дюмурье.

- Дюмурье, выслужившийся из рядовых?

- Ах, ваше величество! До чего это несправедливо!.. Да еще по отношению к
тому, кого это может оскорбить!

- Разве господин Дюмурье не был простым солдатом?

- Мне отлично известно, ваше величество, что господин Дюмурье не
принадлежит к придворной знати, которой все приносится в жертву; господин
Дюмурье, дворянин из провинции, не имея возможности ни купить, ни получить
полк, поступил на службу простым гусаром. В двадцать лет он едва не был
изрублен шестью противниками, но не сдался, однако, несмотря на такое
мужество, несмотря на тонкий ум, он прозябал в нижних чинах.

- Да, он развил свой ум, когда служил шпионом у Людовика Пятнадцатого.

- Зачем называть шпионажем то, что в других обстоятельствах вы зовете
дипломатией? Мне известно, что без ведома министров короля он поддерживал с
его величеством переписку. Какой свитский офицер не делал бы того же?

- Сударь! - вскричала королева, против воли выдавая глубокое понимание
политики, в подробности которой она входила. - Это человек, лишенный всякой
морали! У него нет ни принципов, ни чести! Герцог де Шуазель говорил мне,
что Дюмурье представил ему на рассмотрение сразу два проекта о корсиканцах:
в одном он предлагал их поработить, в другом - освободить.

- Это правда, ваше величество; однако герцог де Шуазель забыл вам
сказать, что был принят первый проект и Дюмурье храбро сражался, дабы он
удался.

- В тот день, когда мы назначим господина Дюмурье министром, мы тем самым
объявим войну Европе.

- Ваше величество! В глубине души каждый уже готов к войне! Известно ли
вам, что в этом департаменте уже составлены списки добровольцев? Их шестьсот
тысяч! В горах Юры женщины заявили, что отпускают всех мужчин и что ежели им
раздадут пики, они сами смогут охранять свой край.

- Вы только что произнесли слово, заставившее меня вздрогнуть! - заметила
королева.

- Прошу прощения, ваше величество, - отозвался Жильбер, - скажите мне,
какое это слово, чтобы я не допустил повторения подобного несчастья.

- Вы произнесли слово "пики"... О, эти пики восемьдесят девятого года! У
меня так и стоят перед глазами головы двух моих несчастных телохранителей,
надетые на пики!

- А ведь это женщина и мать предложила открыть подписку на изготовление
пик.

- А кто заставил ваших якобинцев принять кроваво-красный колпак? Тоже
женщина и мать?

- Вы впадаете в заблуждение, ваше величество! - отвечал Жильбер. - Мы
хотели закрепить равенство каким-нибудь символом; мы не могли обязать всех
французов ходить в одинаковом платье; тогда для большей простоты мы решили
принять лишь часть обязательного для всех костюма: колпак бедных крестьян;
мы остановили свой выбор на красном цвете, но не потому, что это цвет крови,
а, наоборот, потому, что этот цвет веселый, яркий, любимый цвет толпы.

- Ну хорошо, доктор, - кивнула королева, - я не теряю надежды, раз вы
приветствуете новые начинания, увидеть однажды, как вы входите к королю
пощупать пульс в красном колпаке и с пикой в руке.

Горько усмехнувшись при мысли о том, что ей не удалось задеть доктора,
королева удалилась.

Принцесса Елизавета хотела было последовать за ней, однако Жильбер почти
умоляюще проговорил:

- Ваше высочество, вы ведь любите своего брата, не так ли?

- О, я не просто его люблю, я его обожаю! - отозвалась принцесса
Елизавета.

- Готовы ли вы передать ему хороший совет, совет друга?

- Говорите! Ежели совет в самом деле хорош...

- С моей точки зрения это отличный совет.

- Так говорите, говорите!

- Когда его министр-фельян падет, - а это произойдет очень скоро, - пусть
назначит министра, искренне принявшего и надевшего тот самый красный колпак,
который так пугает королеву.

Низко поклонившись принцессе Елизавете, он вышел.

Глава 6

ЧЕТА РОЛАНОВ

Мы передали разговор между королевой и доктором Жильбером, чтобы
ненадолго прервать несколько монотонное историческое повествование и оживить
хронологическое изложение событий, а также картину соотношения политических
сил.

Министерство Нарбона продержалось три месяца.

Его убила речь Верньо.

Как Мирабо сказал когда-то: "Я отсюда вижу окно...", так и Верньо,
прознав о том, что русская императрица заключила договор с Турцией, а
Австрия и Пруссия подписали 7 февраля в Берлине договор о взаимном
ненападении, вскричал, поднявшись на трибуну:

- Я тоже могу сказать, что вижу с этой трибуны дворец, в котором
замышляется контрреволюционный заговор, а также предпринимаются меры для
того, чтобы отдать нас Австрии... Настал день, когда вы можете положить
конец всем этим проискам и спутать карты злоумышленникам; в древние времена
из стен этого дворца нередко исходили ужас и террор от имени деспотизма;
сегодня ужас и террор вернутся во дворец именем закона!

Мощным взмахом руки великолепный оратор словно отогнал от себя двух
неистовых дочерей Страха и Ужаса.

И они в самом деле возвратились в Тюильри, а Нар-бон, поднявшийся на
волне любви, был сметен ураганным ветром.

Это падение произошло в начале марта 1792 года.

Прошло всего три месяца со дня встречи королевы с Жильбером, когда к
королю Людовику XVI вошел невысокий человек, расторопный, бодрый, подвижный,
с живыми горящими глазами; ему было пятьдесят шесть лет, хотя выглядел он
лет на десять моложе; его обветренное лицо загорело в военных походах.

На нем была офицерская форма.

Он не более минуты находился в гостиной, куда его ввел дворецкий, после
чего дверь отворилась и вошел король.

Они впервые видели друг друга.

Король бросил на посетителя тусклый тяжелый взгляд, не лишенный, впрочем,
наблюдательности; невысокий человечек пристально взглянул на короля; в
глазах его ясно читались недоверчивость и ненависть.

В гостиной не было никого, кто мог бы доложить о незнакомце; это
свидетельствовало о том, что о незнакомце доложили заранее.

- Вы - господин Дюмурье? - молвил король. Дюмурье поклонился.

- Как давно вы в Париже?

- С начала февраля, государь.

- Вас вызвал господин де Нарбон?

- Да, он прислал мне назначение в Эльзасскую армию вместе с маршалом
Люкнером, а также сообщил о том, что я буду командовать Безансонской
дивизией.

- Однако вы не уехали?

- Я принял назначение, государь; однако я счел своим долгом заметить
господину де Нарбону, что поскольку приближается война (Людовик XVI заметно
вздрогнул), угрожая принять всеобщий характер, - продолжал Дюмурье, будто не