наиболее интересны именно женщины. Когда я читаю прозу, меня интересует
не сюжет, не новеллистика, а просто литература, писание. Всегда следует
разграничивать, с кем вы имеете дело -- с автором романа или с
писателем. В счастливых случаях имеет место совпадение. Но слишком
часто роман становится целью писателя. В то время как целью писателя
должно быть нечто иное: выражение мироощущения посредством языка. А
вовсе не посредством сюжета. И с этой точки зрения меня приводит в
восторг проза Джин Стаффорд, Джанет Фланнер, Джин Рис. Это все
замечательные авторы, по-русски пока что совершенно неизвестные. Их
английский язык удивителен. Почитайте, придете в полный восторг!
[Волков:]
разочаровывают? Я имею в виду теоретические исследования. Работы
Эйхенбаума и Виноградова, при всем их блеске, посвящены частным
вопросам. Изданная в 1977 году книга Жирмунского, охватывающая весь
путь Ахматовой, довольно-таки поверхностна.
[Бродский:]
"Преодолевшие символизм". Эта статья, кстати, нравилась и Ахматовой.
Там содержится одна чрезвычайно существенная мысль. Жирмунский говорит
о Гумилеве, Мандельштаме и Ахматовой и приходит к выводу, что Гумилев и
Мандельштам так и остались символистами. В конечном счете, Мандельштам
-- это гиперсимволист. С точки зрения Жирмунского единственным
подлинным акмеистом являлась именно Ахматова. И я думаю, что это
справедливый тезис.
[Волков:]
себя к акмеистской школе, причем до последних дней. Обыкновенно бывает
наоборот: большой поэт открещивается от породившей его школы. Ахматова
же очень огорчалась, скажем, когда люди, читавшие "Поэму без героя",
чего-то в ней не понимали. Она говорила: "Я акмеистка. У меня все
должно быть понятно". С другой же стороны, она гневалась, когда ее
пытались, как она говорила, "замуровать" в десятых годах. Ахматовой
казалось, что на этот счет существует какой-то специальный заговор.
Особенно подозревала она в этом иностранцев и русских эмигрантов. И
поэтому, в частности, так нападала на некоторых эмигрантов.
[Бродский:]
эмигрантов Ахматова относилась чрезвычайно уважительно. Стравинского,
например, она обожала. И я помню несколько разговоров с Ахматовой о
Набокове, которого она высоко ценила как прозаика.
[Волков:]
Западе, публиковали о русских поэтах. И скажу откровенно, поначалу мне
казалось, что вы чуть ли не сознательно дистанцируетесь от Ахматовой.
[Бродский:]
известна здесь чрезвычайно широко. В то время как Цветаева была почти
совсем неизвестна. Я старался привлечь к ней внимание. Мандельштам тоже
известен здесь менее, чем Ахматова. Сейчас ситуация с Мандельштамом
меняется. Правда, я не знаю, за что местные люди хватаются...
[Волков:]
Насколько я могу судить, проза вдовы здесь далеко превосходит по
популярности все, что было написано самим Мандельштамом.
[Бродский:]
Яковлевны. Ведь Мандельштам переведен на английский из рук вон плохо,
да? Но тем не менее его образность цепляет поэтов здесь довольно
сильно.
[Волков:]
любовные стихи в переложении на английский выглядят безумно
сентиментальными. Чего в подлиннике нет и в помине.
[Бродский:]
конгениальное отношение к английскому языку. А это, как правило, в
среде переводчиков встречается чрезвычайно редко.
[Волков:]
Ахматовой в английском переводе Judith Hemschemeyer?
[Бродский:]
[Волков:]
в число лучших книг года. Я понимаю, что вряд ли они прочли все стихи,
туда включенные -- все-таки два толстенных тома! Но как жест со стороны
американского литературного истеблишмента это, мне кажется,
свидетельствует о пиетете по отношению к Ахматовой. И, я думаю, самой
Ахматовой узнать о таком было бы приятно.
[Бродский:]
от этих текстов было бы очень нехорошо. Я просто знаю, как Ахматова на
такие вещи смотрела. И на подобные номенклатурные жесты ей было глубоко
наплевать.
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
упрощенным образом. И когда они в этом фильме дают кусок разговора с
вами, то получается сильный перепад. Поскольку вы по поводу Ахматовой
высказываете вполне эзотерические соображения, которые вряд ли дойдут
до того зрителя, на которого этот фильм, по-видимому, рассчитан.
[Бродский:]
снимали они меня довольно долго, а в фильме из этого оказалось всего
две-три минуты.
[Волков:]
недавно показывали по телевидению.
[Бродский:]
ты смотришь на себя, да? Разве ты можешь сам себе понравиться? Но
несколько моментов в этом фильме для меня оказались чуть-чуть
душераздирающими. Все, связанное с родителями. И особенно, когда
показывают фотографию Ленинграда, сделанную моим отцом. Уж не знаю, как
они ее разыскали.
[Волков:]
Ахматовой в современной России. Ее творчество и в Советском Союзе было
достаточно популярно. Но все-таки на пути к широким читательским массам
оставались какие-то барьеры, воздвигнутые властями. Сейчас об этом
многие уже забыли. А я еще помню то время, когда мои сверстники,
студенты Ленинградской консерватории, об Ахматовой мало что знали. А
ведь это были не сталинские времена, а середина шестидесятых годов.
Теперь же, когда власти в России уже не регулируют общение читателя с
литературой, Ахматова по степени популярности выходит, пожалуй, на
третье место -- после Пушкина и Блока.
[Бродский:]
в этой, так сказать, области с Блоком. Да и вообще современную
российскую реальность я в этом плане не так уж ясно себе представляю.
Но мне кажется, что подобный свободный доступ читателя к литературе в
России уже существовал давным-давно -- до 1917 года, не так ли?
[Волков:]
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Березин Федор
Юрьев Сергей
Никитин Юрий
Афанасьев Роман