то есть море и пустыня, исключались, а на востоке опасность наткнуться на
"младших братьев" и задержаться из-за этого. Съел сахар, что был в первом
мешочке - невыразимое наслаждение после целого месяца сырой рыбы, которой
тоже не вдосталь, и побежал. Легко было. Всю первую половину дня не бег, а
отдых. Когда-то занимался я и марафоном, был даже участником Всесоюзного
первенства. А тут бежишь не на скорость, только на выносливость. При таких
обстоятельствах главное - чем-то занять голову. Тогда и время незаметно,
быстро пойдет. Стал думать о себе и о Вьюре. Конечно же, я виноват, что
поплыл с ней на остров. Но ведь в ее власти было мне приказать, чтобы
никому больше не показывал, и самой сохранить свое открытие втайне. Однако
не молчала, тут же подняла весь город, а сейчас, похоже, не раскаивается,
при всех несчастьях, переносимых горожанами, становится все более гордой и
властной. Почему?.. Пожалуй, поняла, что при машине иакаты, иждивенцы
великой технологии ушедших лет, все равно обречены на вымирание.
смотреть на солнце, глянуть только в самом конце пути, чтобы сразу видна
была разница между тем, как выглядит светило в городе и каково оно вдали.
Медленно катился день, не торопясь бежал я, но небосвод впереди над
горизонтом все оставался и оставался черным. К вечеру сверху показался
край солнца, я опустил глаза к сырому песку под ногами, Начал уставать,
пришло второе дыхание, на нем одолел еще с десяток километров, опять
почувствовал утомление, тело начало капризничать, плохо подчинялось.
почти целиком, заходя на юг и север своими удаляющимися боками. Середина
солнца была совсем рядом, уже светило не висело над планетой, маленькой в
сравнении с ним, а чуть ли не садилось на Иакату. Ясно видны были какие-то
струйные течения дышащих гранул на экваторе. Легко, в подробностях,
смотрелись три ближайших пятна: внешний приподнятый обвод каждого в виде
круглого вала, широкий пологий спуск и четкая вертикальная стеночка уже до
дна. Высота ее в натуре была, может быть, двести-триста тысяч километров,
но сейчас смотрелась как сантиметровая. Три пятна выглядели неглубокими
вдавлениями, которые вытеснили, выжали часть солнечного материала,
образовав эти самые валы. Багровое солнце уже заваливалось за горизонт, и
в неконтролируемом животном страхе я поверил, что ближайшая к нам сторона
светила сейчас заденет обращенный к ней бок Иакаты. Повалился на спину,
зажав ладонями глаза.
Не было, конечно, страшного удара, солнце не задело Иакату. И вообще
ничего не было - в том смысле, что ничего не было видно. Полная тьма.
Такая окончательная, будто ты в совсем другом мире. Ощущал сырой песок под
собой, обонял запах моря, слышал едва-едва уловимый шелест зыби.
часов мрака? Еще, что ли, одолеть десяток километров? Пошел так, что левая
нога в воде, правая на суше. Потом побежал - все равно тут наткнуться не
на что. Вот уже километр позади, вот два...
Беру слегка вправо (здесь же, черт возьми, должен быть берег, с которого
только что сошел!). Шаг, другой, вода поднимается до колен. Еще два шага,
дно круто уходит вниз. Снова шагаю, дна нет. Понимаю, что так можно
неизвестно куда уплыть. Лег в воде на спину, несколько осторожных гребков,
опускаю ноги вниз. Слава богу, дно!
конца ночи. Нет окрестного мира. Не вижу, не ощущаю, не обоняю, не слышу.
"Строгая сенсорная депривация" - так называется эксперимент, в ходе
которого человека лишают всех пяти чувств.
пятьдесят бежал не по самому берегу, а по длинной отмели, отделившей от
пустыни небольшой глубокий заливчик. Сахар, о котором часто вспоминал,
предвкушая, как буду утром лакомиться, конечно, растаял.
земли поднялась фигурка.
собрать людей на митинг. Позвали активистов из соседнего дома, из башни,
разделили город на районы, договорились, что обойдут все дома.
побольше десяти тысяч - пятая часть городского населения.
солнце над нами. Никто не отваживался посмотреть вверх.
Общественного Действия отчетливо понимает природу пугающих явлений в небе,
что они вызваны выбросом в воздух сахарной пыли.
в самом крайнем случае, послезавтра там наверху тучи будут разогнаны
ветрами. Мы увидим солнце таким, какое оно всегда было. Станет тепло,
пауки и другие животные уберутся в пустыню.
переглядываться, отыскивая на лицах друг друга подтверждение своим
неуверенным надеждам.
питаться рыбой. Ее очень много за пределами городского берега. Кто
сильнее, должны идти подальше на восток и на запад. Надо оставить ближние
участки тем, кто совсем ослаб.
стихла на мгновение, потом разом вздохнула. Стоящие на трибуне выглядели
куда хуже тех, кто заполнял площадь. Потому что в отличие от других
накатов члены СОДа и Продовольственной Комиссии заготавливали и таскали
сахар, выдавали его, ковали, пилили, строгали, бегали и ходили по разным
поручениям, то есть работали все голодное время. Даже я был поражен видом
своих коллег, особенно женщин. Мужчины вместе купались по утрам и как-то
привыкли к тому, что все мы - кожа да кости. А женщин видели лишь одетыми.
Да еще теперь эти наросты.
руки, ноги, которые я прекрасно помнил по острову и так часто себе
представлял, - неузнаваемы.
и, может быть, кто-то еще погибнет. Но мы спасем наших детей. Они
останутся живы, и в них мы пребудем. Машина уже исправляет себя. Если
около башни приложить ухо к земле, слышен стук и ровная работа механизмов.
нравственности и знаний, но по лености и неразумию утерял все. Что дети
вырастут другими, построят новое общество, где человек не будет рабом
технологии.
своим соседям, что слышали здесь сегодня. От имени Совета еще раз
торжественно заверяю вас, что все будет так, и Совету никогда не придется
брать свои слова обратно.
произошло. (Со страхом я вспоминал чернильную тучу, что видел с корабля у
северного полюса планеты.) Солнце продолжало расти, становясь при этом все
более багровым и менее жарким. В своих тонких курточках иакаты мерзли.
Лишь немногие отваживались ходить по утрам на берег за рыбой, остальные же
отсиживались по квартирам, семьями собирались где-нибудь в углу плотной
кучей, стараясь обогреть друг друга. Совет, активисты носили по домам
сахарную пыль для маленьких, пытались вытащить взрослых на море за пищей,
но, как правило, безуспешно. Люди предпочитали умирать дома, но не
выходить в красный, словно кровью покрытый, умирающий город на холод под
огромное солнце и черное небо. Среди одиноких участились случаи нервных
припадков, самоубийств. Человек выбрасывался с отчаянным криком с третьего
или четвертого этажа, либо на улице разбегался и головой об стену. Мужчины
из Совета превратились в похоронную команду - на окраинах оттаскивали
мертвых в пустыню, в центре закапывали во дворах. Горестная работа была
настолько тяжелой, что, собравшись к ночи в общежитие, все молча валились
спать - и говорить не о чем, и сил не хватало. Вообще по вечерам в
состоянии крайней усталости легче было что-то сделать, чем произнести
несколько слов. Когда возникала необходимость, объяснялись знаками,