медленными глотками, все так же раскачиваясь из стороны в сторону. Инебел
знал, что тому, кто не пьет добровольно, скоки вливают питье насильно -
вершина слишком высока, Спящие Боги отдыхают где-то поблизости, и ни в коем
случае нельзя допустить, чтобы вопль ужаса и отчаянья потревожил их
священный покой.
опрокинули на груду мешков (еда и благовония - дар Богам), два факела
воткнулись в рыхлую груду - и костер запылал. С оглушительным треском
рванулись вверх ритуальные летучие огни, а вниз, скатываясь по ступеням,
низвергся такой смрад горелой тухлятины, что толпа, не дожидаясь конца
жертвоприношения, ринулась по домам.
быстрее всех мог очутиться дома, возле едальни с притушенным по набату
очагом. Хорошо, с утра уже поставлены горшки с мучнистыми кореньями, которым
большого жара не надо - в теплой золе они как раз допрели. И еще творог
вчерашний...
одни срамные мысли в голове и сосание под ребрами. За спиной - костер,
человек горит заживо, а на уме одна еда... Уж не потчует ли он этим зельем
всех своих блюдолизов? То-то стыд потеряли, что посреди улицы жевать
начали...
Это надо ж, при его коротеньких колесообразных ножках - догнать маляра,
которого еще в детстве прозвали "ходуль-не-надо".
- сладко завел горшечник, с трудом ловя воздух от быстрой ходьбы. - Не
воспарим и, не возомним, а исполним веление, кое изречено было внятно и
всеплощадно, - "смотреть без вожделения и не поучаясь"! А коли велено нам,
то пойдем и посмотрим.
гончара. Ишь как распинается посреди улицы! И не заподозришь, что ночью,
возле собственной едальни, в кругу презрительно усмехающихся сыновей и этих
рыбаков-тугодумов с отвисшими челюстями уминают сокрытое от жрецов.
города, к Светлому Обиталищу. Видно, после того, что произошло вчера, не
доверял гончар даже стенам собственной глинобитной ограды.
легкость, с которой Инебел нес свое худощавое тело, давалась ему через силу.
Отупляющий голод и нескончаемый круговорот непривычных, свербящих мыслей
довели его до изнеможения. Рядом с ним румяный, благообразный Арун выглядел
праздничным сдобным колобком. Он быстро катился вниз по улице, сложив ручки
под передником и придерживая ими складки круглого животика. Улица наконец
оборвалась, разбегаясь множеством полевых тропинок. Те, что ныряли под
невидимую стену Обиталища, уже изрядно поросли травой. Арун круто забрал
вправо, огибая светлый колокол, но не подходя к нему до разумной близости.
Теперь Нездешние оказались совсем близко; не будь стены - сюда долетали бы
искры от их костра.
горшечник. - На таком огне три обеда сготовить можно, а они, глядь, и не
жарят, и не пекут. Боги!
тепло, присел. Жестом пригласил маляра опуститься рядом.
елейным голосом проговорил Арун.
Смотрел, насупясь. Смотреть ему было тяжело. В тесном кружке Нездешних,
расположившихся возле костра, было какое-то неизъяснимое согласие, словно
они пели хором удивительной красоты гимн, который ему, Инебелу, не дано было
даже услышать. А когда кто-нибудь из них наклонялся или, тем паче, касался
той, что была всех светлее, всех воздушнее, и которой он не смел даже
придумать имени, - тогда Инебелу казалось, что скрюченные костяные пальцы
вязальцев вытягивают из него сердце вместе с печенью.
прутьях - это мясо.
красно, мед желтоват, зерно бело. На прутках - благовония: нагревши,
подносят к устам, но не едят, а нюхают. Незорок глаз твой. Но я сейчас не о
том.
круглые, как винные ягоды, глазки, потом обернулся к Инебелу и, глядя на
него в упор, спросил:
сокровеннее.
- Боюсь больше смерти.
стену! Пробовал, головой бился - бесполезно. Стена отталкивала упруго и даже
бережно - чужой боли, как видно, им не надобно... Так и улетят себе, так и
провалятся сквозь землю, так и растают туманом предутренним; никого не
обогрели, никого не обожгли - точно солнышко вечернее.
и шепотом, словно Нездешние могли услыхать, доверительно сообщил:
Порывшись в двухслойном переднике, он бережно вынул громадный, хорошо
пропеченный пласт рыбной запеканки. Могучее чрево горшечника, к которому она
была прижата весь вечер, не дало ей остынуть, и из трещин на корочке резко
бил запах болотного чеснока. Инебел принял свою половину безбоязненно -
присутствие жующего Аруна больше его не смущало.
темные куски, отправляли их в рот, запивали из гладких черных кувшинов. Руки
отирали о белые лоскуты - богато жили... Прав, выходит, был маляр.
Удивительный был сегодня Арун, и учителем не хотелось его называть. Но
назавтра его непонятная тревога минет, и снова станет он холодным и
насмешливым, словно болотный гад-хохотун.
гончар. - И правильно сделал. Занесся малость мой Сиар. Того не считает, что
ему до тебя - как вечернему солнцу до утреннего.
кто подначивал Сиара. Но виду не подал, словно пропустил мимо ушей слова
Аруна.
разумение не берешь, что ежели по-моему выйдет, то ведь новая жизнь
начнется, но-ва-я! По законам новым, праведным. Ты вот сколько отработал,
пока жрец верховный тебе бирку выкупную не снял? Год, небось? Пока спину
гнул, разлюбить успел. Да не обижайся, я тебе не Сиар, на меня не надо. Я
думаю, когда говорю. Много думаю, мальчик ты мой несмышленый. И о тебе тоже.
отбою нет, сам видал. И все-таки мне очень хотелось бы, чтобы ты был со
мной. Именно ты.
детишки без счету - много ли детенышу на прокорм надобно? Самую малость.
Пока мал, разумеется. А потом все больше да больше. А когда их орава...
шевелиться недоумение - действительно, во всех домах людей вроде бы и
поровну, но там и стар, и млад. А вот у Аруна дряхлые да бесполезные
почему-то не заживаются, хлеб у малых не отнимают. Да и детишки не так уж на
шее висят, все к делу приспособлены - кто глину носит, кто месит. И что это
нынче гончар прибедняется, на что ему жаловаться?
Инебелу сил недоставало за Гончаровой мыслью угнаться. Сонмище Нездешних
плыло перед глазами в лиловом дыму костра, и белое платье светилось
нераскрывшейся кувшинкой...
- продолжал Арун. - Ну, ну... Я бы на месте Неусыпных наших так не
радовался. Живые "нечестивцы" ведь и вправду могут новый закон объявить. И
начнет город расти, улицы длиться, дома возводиться, чтобы всем было от
нового закона вольготно и весело. Воды маловато? Озеро рядом. Голодно? А кто
это сказал? Вон, на каждом всесожжении - мешок на мешке, и все уже сгнившее,
перепрелое. Закрытый Дом от запасов ломится. Это от пригородных пастбищ. А
ежели деревья под корень ломать, а не одни только ветки, да корни огнем
жидким вытравить, да землю из-под пожарища разделать - это по всему лесу
таких новых полей да пастбищ поразвести можно, два города прокормишь! И
мыследейство не запрещать, почему это оно Богам не угодно? Очень даже
угодно. Одаряют же они этим даром одних только избранных! Вон два рыболова,
один лесолом, травостригов три или четыре наберется; Инебел щедрее всех
одарен...
Акунин Борис
Мичурин Артем
Никитин Юрий
Мороз Александра
Орлов Алекс
Шилова Юлия