Чтение 24–й страницы книги ~Прововедник~

с Ласси и довольно часто у полковника. Не могу сказать, что я стал его
личным другом, но, несомненно, знал о нем больше, чем любой другой землянин
на Новой Андромеде.

Как-то он спросил меня:

-- Как вы думаете, если бы я отпустил вас, то смог бы через вас
договориться с "Анреко"?

Я пожал плечами:

-- Государство задолжало компании двести миллионов кредитов. Только три
месяца назад Деннер предоставил Президенту заем на пять миллионов, чтобы тот
мог достойно отпраздновать замужество своей дочери. Вы всегда обещали
аннулировать эти кредиты, а заодно и конфисковать собственность компании.

-- Я мог бы и не делать этого, -- сказал полковник. -- Если я конфискую
имущество сторонников Президента, у меня будет достаточно добра, чтобы
раздать его моим сторонникам.

Я поглядел на него и ответил:

-- Это хорошее предложение, но думать об этом следовало в самый первый
день, когда компания еще колебалась, кем меня объявить. А теперь Деннер
назначил за мою голову награду, и, признаться, это то самое, о чем он всегда
мечтал. Так что вряд ли его удастся переубедить.

Как-то раз полковник принялся расспрашивать меня о ван Роширене. Я
сказал, что, по моему мнению, это очень хороший человек, но рецепты его
несколько устарели. Если тебя ударят по правой щеке, можно подставить левую,
но если в тебя выстрелят из гранатомета, то подставлять что-нибудь будет уже
поздно.

Между тем власти опять оставили ван Роширена в покое, и он продолжал
проповедовать.

То, что говорил ван Роширен, было ужасной глупостью: этим можно было
соблазнить разве что неграмотных крестьян Галилеи. Но беда в том, что
большинство населения Асаиссы находилось как раз на уровне развития этих
самых галилейских крестьян.

Президент сначала взбеленился: это привлекло к ван Роширену внимание.
Президент опомнился и оставил его в покое. Потом он опять обиделся, услышав
про папу Льва и язычника Атиллу. Почему-то Президент решил, что под Атиллой
имеют в виду его, а не полковника. Полковник тоже обиделся: он решил, что
под Атиллой имеют в виду его, а не Президента.

В ван Роширена стреляли: пуля попала в крест, и многие люди повесили
себе кресты на шею как новейшее средство против пуль и стрел. Вскорости
одного имевшего крест на шее зарезали в кабачке. Ван Роширен поторопился
разъяснить, что, если человек носит на шее крест, а в Того, кого носит на
кресте, не верует, то толку никакого не будет. Ван Роширен сказал, что тот,
кто имеет веру хоть с горчичное зерно, может сдвинуть гору и, уж конечно,
остановить пулю. Люди стали веровать в Христа. Впрочем, некоторых из них все
равно убивали, и это, несомненно, происходило потому, что эти люди веровали
недостаточно.

Раньше, когда бог в мешочке на шее не защищал их от пули, они бранили
бога в мешочке на шее. Теперь они бранили себя.

Вышвыривать его из страны было уже поздно, потому что трудно сказать,
что сделала бы преданная ему толпа, если бы его вышвырнули из страны.

Одиннадцатого числа я продемонстрировал полковнику возможности моей
системы.

Полковник спросил меня:

-- Рано или поздно моих людей поймают с этой штукой в руках. Что тогда
сделает компания?

-- Пожалеет, -- сказал я, -- что выбросила меня на свалку, как
устаревшую модель.

Полковник повертел рацию в руках.

-- Вы создали себе хорошую рекламу, -- сказал он. -- Потом, когда вы
уедете от нас и станете работать на "Харперс".

Постепенно, чувствуя свою силу, ван Роширен начал защищать меня и
Ласси. Я именовался раскаявшимся циником, холодным, расчетливым
представителем среднего класса, в душе которого, несмотря на безбожие
окрестного мира, теплился божественный огонь. Мое поведение показывало, что
Бог действует через всех -- и через тех, кто ему покорен, и через тех, кто
ему противится. "Если Денисон мог раскаяться, почему не может раскаяться
Президент?" -- вопрошал ван Роширен.

Ласси именовался раскаявшимся террористом. Полиция доказала, что это
Ласси через четыре дня после покушения на Президента учинил безобразие в
департаменте полиции.

Ван Роширен обвинил полицию в подлоге.

Я и Ласси стали весьма популярны.

В воскресенье семнадцатого числа ван Роширен проповедовал в Кипарисовой
долине, возле холма Четырех Коров, в пяти милях от моей фермы. Он произнес
короткую проповедь о Христе, пострадавшем безвинно за наши грехи. Он
напомнил, что вера без дел мертва.

Он сказал, что подлинная власть дается только от Бога, и ни насилие ни
кровопролитие еще не дают права властвовать. После этого он напомнил, что
истинному христианину не подобает противиться власти с оружием в руках.

Он сравнил меня и Ласси с мучениками, которых какой-то Диоклетиан
бросал на съедение львам. Толпа заволновалась. Он опять повторил, что не
призывает противиться власти. Вместо этого он предложил толпе пойти в сады
двух невинных страдальцев и собрать урожай.

Люди пришли в наши сады и стали собирать урожай.

Власти заволновались: в середине дня из-за холма перед садом показались
два броневичка. Толпа вышла на дорогу. Из броневиков закричали, чтобы люди
убирались по домам. Люди взялись за руки и остались. Броневики, дробя в
клочья старый асфальт, приближались к ним. Те стали петь песни, которые им
объяснил ван Роширен. Из броневиков закричали, что у них есть приказ
стрелять. Толпа стала садиться на дорогу.

Ван Роширен поднял в руки крест и пошел навстречу броневичку.
Бро-невичок остановился перед крестом, из него высунулся разъяренный
лейтенант и стал орать. Ван Роширен помахал крестом. Лейтенант смутился и
нырнул обратно в люк. Ван Роширен поднял крест еще выше и пошел на
броневичок. Броневичок же при радостных криках толпы и на глазах телекамер
попятился от креста.

Весь день пришедшие на проповедь собирали вирилею: одни собирали,
другие веяли и отвозили в амбар, третьи вели репортажи. Броневички забросали
цветами. Из города приехали люди с едой. Молодой лейтенант опять вылез из
броневичка и на этот раз заговорил вполне печатным языком. Он сказал:

-- Президент приказал нам подавить бунт. Но я не думаю, что сбор
вирилеи можно считать бунтом. Если сбор вирилеи считать бунтом, что же такое
не бунт?

Хозяин харчевни из соседнего городка объяснил:

-- Когда я услышал об этом деле, я подумал: ага! Если там есть люди,
значит, они хотят есть. Если они хотят есть, значит, они заплатят по кредиту
за сандвич.

-- Но вы раздали сандвичи даром? -- уточнил репортер.

-- Ну, -- развел руками трактирщик, -- а иначе я был бы совершенной
сволочью, правда?

Вечером в моих и Ласси амбарах лежало сорок тонн упакованной в мешки
вирилеи. Кто бы, вы думали, взял на себя обязанности координатора? Джек
Митчелл, мой сосед. Журналист спросил его: "В доме ничего не пропало?"
"Ничего, -- ответил Митчелл и, сконфузившись, махнул рукой на лесок за синей
канавой, -- только вон лесок весь загадили".

Вечерние газеты выходили с аршинными заголовками: "Христианский колдун
останавливает танки", "Президент объявляет бунтом сбор вирилеи", "Президент,
покайтесь!".

Следующий день я провел на одной из военных баз полковника в горах. Я
показывал людям, как пользоваться "Павианом-2".

На обратном пути мы узнали, что моя жена вернулась на ферму. У ворот
фермы поставили охранников. Князь Бродячего Перевала, заступаясь за
обиженных и ограждая слабых, взял ее под свою защиту. Это, впрочем,
означало, что он имел право на "долю благодарности" от урожая.

Когда я вернулся, полковник сказал:

-- Что вы за это хотите?

-- Ласси спас мне жизнь. Это подарок для Ласси.

-- Воспитанный человек не оставляет подарков без ответа, -- сказал
полковник. -- Что вы хотите?

-- Освободите мою жену и сына, -- сказал я.

-- Хорошо.

-- Я хочу сам принять в этом участие.

-- Вы настолько не доверяете нам?

-- В доме есть документы, которые только я могу отыскать. Я бы хотел
забрать их с собой в "Харперс".

Через два дня в десять часов утра я вылез из машины во дворе моей
фермы.

Под травяным навесом стоял маленький трактор. Местная полицейская
машина уткнулась носом в его колесо. Не было ни малейшего ветерка, но дерево
вирилеи у ворот слегка шелестело листьями: это время от времени срывались с
ветки и взлетали в небо розовые шарики. Утреннее солнце отразилось в большой
капле росы на листе толокнянки и недоуменно вытаращилось на меня.

Я был одет в форму майора президентской гвардии. Волосы мои были
покрашены в каштановый цвет, и особый крем, каким пользуются актрисы и
террористы, наложенный накануне на ночь, стянул кожу на моем лице и
совершенно изменил его черты. За соседним холмом на всякий .случай стояла
еще одна машина -- зеленый "пикап" с людьми полковника. Ласси, однако,
полковник со мной не пустил -- риск и так был слишком велик.

У ворот моего дома скучали два охранника. Они отдали мне честь.

Двое моих спутников поднялись со мной наверх. Я постучался и вошел в