двигался среди пенящихся волн. Я в навигации разбирался слабо, а в том,
как он двигался, словно оснащенный крыльями, не было ничего такого, что я
мог бы связать со своей работой. Просто прибытие этого парусника было для
меня знаком, что прогулку на молу пора кончать.
пошел дождь. Погода, до сих пор ветреная, переходила в бурю. Когда стало
уже совсем темно, показались скутеры. Тот, самый быстроходный, был виден
очень хорошо, так как его белые паруса выделялись на темном фоне моря.
Высокие волны хлестали с такой силой, что за несколько минут вся одежда на
мне промокла, но какое-то непонятное чувство не позволило мне уйти. Ветер
все усиливался, пронзительно воя, а поверхность моря то поднималась, то
опадала. Все скутеры убрали паруса, только тот белый кораблик шел под
всеми парусами, даже поднял новые, и был похож на белую, по грудь
погрузившуюся в волны птицу, пытающуюся взлететь могучим взмахом крыльев.
Быть может, картина была вовсе не такая уж поэтическая, но я уже сказал,
что я сухопутная крыса и с навигацией совершенно не знаком. Когда я
увидел, как этот кораблик, подняв паруса и набирая скорость, приближается
к остальным, обгоняет их и уходит в туман и мглу, со мной произошло
что-то, заставившее меня немедленно вернуться домой. Я решил, что организм
у меня менее вынослив, чем голова: она жаждет каких-то сильных
впечатлений, а он требует только отдыха. Вернувшись домой, я собрал свои
карточки и - пусть посмеется над этим, кто может! - решил выписать новую
литературу, чтобы как можно скорее с ней познакомиться. Так, с пером в
руке, я уснул за письменным столом на половине недописанного слова. Мне
приснился удивительный сон.
пожалуй, ничего. Удивительно было то, что вели они себя так, словно их
обдувал сильный ветер. При этом ветре они укладывались не так, как им было
положено, - вернее, как требуют формулы из справочников, - а как вздутые
паруса. Чем сильнее дул ветер, тем шире раскидывались цепи, а между ними
летала одна цепочка, удлиненная, словно челнок на ткацком станке,
пробегающий сквозь основу. Челнок? Нет, это был белый кораблик, - и вот
получалась большая кристаллическая сеть. Боясь забыть свой сон, я, едва
проснувшись, тотчас же начал записывать и не без радостного удивления
увидел, как под пером рождаются формулы...
улыбнулся, как бы извиняясь. - Не могу назвать их иначе: необыкновенно
прекрасные. Едва записав последнюю, я кинулся к двери, схватил в передней
пальто и без шапки, с непокрытой головой, под потоками дождя помчался
бегом в институт. Было четыре часа утра. Я разбудил лаборантов. Пораженные
моим появлением и видом, - вода текла с меня, как с утопленника, - они не
решались даже переглянуться. Я бегал, кричал, просил и молил их вспомнить,
не было ли здесь в нижнем этаже год назад, когда в этом помещении работали
Йенш, Браун и Геллер, какого-нибудь сильного электронного прибора, большой
вакуумной лампы, вроде круксовой, или, может быть, нового электронного
микроскопа. И, наконец, после получасовых расспросов этих сонных,
удивленных, флегматичных гамбуржцев, старший из них, Вольф, - да будет
благословенно имя его! - вспомнил, что в залах ничего не было, но примерно
за месяц до окончания испытаний в подвале был установлен линейный
ускоритель типа "В", то есть вертикальный, с отвесной выходной трубкой.
После двухдневных опытов пришлось его установить в другом здании, так как
излучения оказались настолько сильными, что проникали сквозь все этажи и
могли вредно повлиять на людей, работавших в залах.
вынул из ящика ключи, кинулся в лабораторию и через несколько минут я
проник в великую тайну. Именно в тот день, когда работал ускоритель, были
получены образцы под номерами от 6419 до 6439. И мой образец, мой чудесный
образец, - он значился под последним номером, - тоже оказался никуда не
годным, как и все прочие. По окончании рентгеновской съемки все ушли из
лаборатории, оставив этот кусочек каучука в горячей печи. В это время,
пользуясь тем, что наверху никого нет, техники приступили к испытаниям
ускорителя. Поток выброшенных им частиц электричества, пробив три этажа,
проник внутрь еще горячей камеры и поляризовал полистирены так, что
получился силиконовый каучук.
образец на склад хлама как не представляющий ценности.
заставляющим атомы располагаться в кристаллическую структуру, был поток
электрических частиц. Таким образом возник заводской метод, называемый
иногда методом Райнера... А помогли мне в этом маленький кораблик с
отважной командой и красивой оснасткой да буря в этот вечер в Гамбургском
порту. Я никогда никому об этом не рассказывал. На Земле, среди коллег, я
не стал бы хвастать этим, но здесь...
множество разноплановых процессов одновременно происходит у человека в
мозгу. Я бы сравнил это с тем, что происходит, когда по улице, где-то
далеко, проезжает тяжелый грузовик, а в горке, полной стеклянных и
фарфоровых сосудов, отзовется вдруг один из них и тихонько, лениво
зазвенит. Этот ответный звук - очевидно, резонанс, но именно так и было с
вашим корабликом, коллега Райнер. И как в комнате необходима тишина, чтобы
услышать тихий звон сосуда, пробужденного далеким грохотом, так и вам
необходим был сон. Он прервал и разъединил глубоко проторенные, замкнутые
круги, в которых кружилась, билась ваша мысль, и это помогло ей найти
совершенно новые пути. Ваше подсознание уже давно додумывалось до чего-то,
когда вы с упорством, достойным лучшего применения, уверяли себя, что
ничего не знаете. То-есть, конечно, вы не только уверяли себя, вы
действительно тогда не знали...
часы, покачал головой. - Половина четвертого, - сказал он. - Думаю, что
нам давно уже пора спать, не так ли?
Райнера что-то важное для себя, и каждому хотелось остаться наедине со
своими мыслями.
ночи, друзья, - произнес Арсеньев, выпрямляясь во весь свой огромный рост.
Мы молча разошлись по каютам. Корабль мчался, но звезды на экранах стояли
неподвижно. Я еще раз взглянул на них, потом голова моя, еще полная
всевозможных впечатлений, коснулась подушки. В эту ночь мне снился мой
первый полет.
МЕРТВЫЙ МИР
часть ее поверхности становилась видимой. На семнадцатом часу полета она
достигла наибольшего диаметра. Страшно было смотреть на эту огромную
глыбу, от которой лился тяжелый белый свет. А потом произошло то, о чем
говорил мне Солтык, но чего нельзя понять, не увидев своими глазами:
деление мира на небо и землю исчезло, так как сама Земля начала
становиться частью неба, одной из его звезд, - сначала это был огромный,
закрывающий три четверти горизонта шар, потом его выпуклость стала заметно
уменьшаться, свет начал тускнеть, и в семь часов утра это был уже
мутно-белый диск с темными пятнами океанов, весь умещавшийся на экране
телевизора.
облетим ее сбоку, оставив ее справа от себя; но, оторвавшись от своих
записей, я увидел, что Луна движется на экране телевизора, и в конце
концов нос корабля оказался направленным на ее северный полюс.
Арсеньев. Они устанавливали перед экраном огромный фотоаппарат с
телеобъективом. "Космократор" должен был пролететь всего километрах в
пятистах от Луны, и, пользуясь этим случаем, астроном хотел сделать серию
снимков.
его режущий глаза ртутный блеск, похожий на холодное свечение кварцевой
лампы. Начиная с одиннадцати часов, темные пятна и полосы на поверхности
стали отделяться от фона: это были все яснее различимые кольцеобразные
горы с центральными вулканическими конусами. Неподвижно пылающее полушарие
Луны словно вытеснило с экранов черное небо. К двум часам мы приблизились
к Луне на тридцать тысяч километров. Хотя двигатели снова заработали,
притяжение Луны все же ощущалось. Началось изменение веса окружающих
предметов и собственного тела, и это было очень неприятно, так как порой
вызывало головокружение. Когда расстояние уменьшилось до двадцати с
небольшим тысяч километров, Солтык выключил двигатели и приостановил
вращательное движение корабля. Неприятные ощущения сменились ощущением
необычайной легкости: желая опереться о подлокотник кресла, я вдруг
взвился в воздух, так как тело мое теперь весило вшестеро меньше, чем на
Земле. Я не обратил на это внимания, поглощенный удивительным пейзажем,
расстилавшимся под нами. В то время как раньше движения ракеты вообще
невозможно было заметить, сейчас, когда нас отделяло от Луны всего около
двадцати тысяч километров, полет, если всматриваться в этот выпуклый диск,
производил впечатление головокружительного падения. Мы были над Алтайскими
горами. Они производили впечатление окаменевшей грязи с застывшими следами
копыт. В действительности же это были кратеры диаметром во много сот
километров, но в поле нашего зрения не было видно ничего, что позволило бы
правильно определить их размеры. Двигатели не работали. Пользуясь
Херберт Фрэнк
Маркеев Олег
Свержин Владимир
Конюшевский Владислав
Влодавец Леонид
Каргалов Вадим