Чтение 24–й страницы книги ~Без пощады~

Таня, правда, не танцевала - сказывалась врожденная стеснительность. Но почему бы не поддержать аплодисментами и улыбками более раскованных товарищей? Именно там, на Вешней, Таня выпила первые в своей жизни литры "сангрии".

Во время этих праздников жизни Никита Андреев, как правило, сидел рядом с Таней. Поправлял плед, в который Таня закутывалась (по вечерам даже вдалеке от моря становилось прохладно). Подливал ей в кружку вина. Подносил к сигарете зажигалку. И вообще вел себя как кавалер. Впрочем, ничего фривольного Никита себе не позволял, что Таню в общем-то радовало.

Тем не менее уже на четвертый день Таню и Никиту все начали считать "парой".

Таня не возражала, Никита - тем более. Впрочем, каждый вечер, расходясь по своим палаткам, они обменивались вполне целомудренным рукопожатием.

А потом Таня залезала в свой спальник и мгновенно засыпала.

Утром одиннадцатого дня они вскрыли вторую камеру, расположенную под первой, на семь метров ниже уровня пола, - Штейнгольц оказался прав, их было две.

В лаконичных, но убедительных выражениях Башкирцев попросил участников экспедиции, кроме Катенина и двух габовцев - Горяинова и Шульги, - возвратиться в Деревню и заняться своими делами. Дескать, дальше мы и без вас управимся.

Все сделали понимающие лица. Никита Андреев легонько пихнул Таню в бок. Дескать, что я тебе говорил?

- Какие могут быть вопросы! - с деланным равнодушием отозвался Казимир Лях.

Он извлек из воды похожий на железный одуванчик на длинном стальном стебле аппарат (что это такое, Тане в университете не объясняли, а спросить у Никиты она все время забывала) и, поднимая брызги, решительной походкой направился к берегу, держа свой "одуванчик", как хоругвь.

За ним потянулись и другие.

Подошло время обеда. Сияющий Тодо Аои в высоком белом колпаке поставил перед рассевшимися вокруг стола археологами широкое блюдо с тушеной капустой, водрузил перед каждым салатницу с греческим салатом и с воистину самурайской неспешностью принялся разливать по тарелкам наваристый суп с фрикадельками. Над столом распространился тонкий аромат гвоздики и домашний запах укропа. Суп золотился в лучах заходящего солнца. А фрикадельки походили на гранитные валуны, омываемые теплым течением.

Однако на прелестные фрикадельки никто даже не смотрел. Археологи молча подносили к ртам ложки, нехотя жевали - словно бы присутствовали не на обычном обеде, а на поминках по уважаемому и любимому человеку.

- Что ито было происходить, скажите, пожалуйста? Почему, скажите, пожалуйста, вы не есть с аппетитом? - спросил Тодо. - Я наклал в еду слишком большую соль?

- Да нет, соли достаточно, - вежливо отозвалась Арина Анатольевна.

- Где ушли остальные? - не унимался Тодо, имея в виду, конечно, Горяинова, Башкирцева, Катенина и Шульгу.

- Они сказали, что поедят потом.

- Гм... - Тодо озадаченно нахмурился. - Зачем?

- Они заканчивают исследования, - процедил Никита.

- Исследования есть важный очень вещь, говорю уверенно... Но когда в желудке много вкусной еды, в голове сразу делается много мыслей!

- Они неголодны, Тодо, - сказала Арина Анатольевна холодно. И посмотрела на повара "со значением".

Стараясь не выказывать обиду, Тодо спешно ретировался к плите. Как и Таня, семнадцатилетний Тодо, рожденный в семье русских японцев на Сахалине, был в экспедиции первый раз. Увы, Никита Андреев не взял на себя труд объяснить ему, что почем в мире полевой ксенологии. И что техногенные объекты - вещь деликатная, секретная.

Обед закончился в полном молчании - чувствовалось, нервы археологов напряжены до предела. Что там происходит, возле арсенала? Не угрожает ли жизням их товарищей опасность? Мало ли что там, во второй камере?

Но, как говорится, бог миловал.

К вечеру в лагере появились мокрые, измотанные Башкирцев и Катенин. Они волокли за собой защитные костюмы и вполголоса о чем-то спорили. Казалось, за эти часы Башкирцев постарел на десять лет.

Спустя полчаса на окраине Деревни материализовались Горяинов и Шульга. За ними следовали анонсированные Никитой самодвижущиеся чемоданы, конструкция которых, опять же, если верить Никите, позволяла содержимому уцелеть даже в эпицентре ядерного взрыва. Чемоданов было два - синий и белый.

При виде начальства пилот планетолета Алекс Нарзоев, здоровяк и молчун, тут же отставил в сторону одноразовый стаканчик с черным кофе и вскочил на ноги, всем своим видом выражая готовность идти куда скажут.

Горяинов ответил Нарзоеву легким кивком. И вот уже все трое зашагали в сторону горы Хуанита, у подножия которой в старом, основательно заросшем по верху капонире расположился планетолет "Счастливый".

Участники экспедиции завистливо смотрели троице вслед. А когда Горяинов, Шульга и Нарзоев скрылись из виду, экспедиция просто-таки взорвалась поздравлениями и радостными воплями. Потому что всем было ясно: цель, сколь бы загадочной она ни была, достигнута! И каждый - даже повар Тодо - вложил в ее достижение свою лепту!

А еще все знали: теперь два дня отдыха - и домой!

- Сегодня наверняка будет гулянка, - довольно потирая руки, сказал Никита.

- Но мы же еще не закончили! Штейнгольц говорил, мы должны провести замеры и съемку руин Терракотового Колумбария...

- Подумаешь, на полчаса работы! - отмахнулся Никита.

- А еще в плане значится проведение исследовательских работ на косе Динна.

- Туда поедут Катенин, Киприанов и Арина Анатольевна... Нам там вообще делать нечего! - парировал Никита. - Не наш профиль!

- В таком случае как мы должны поступать?

- Радоваться хорошей погоде. Пить вино. Танцевать. - Никита подмигнул Тане. Он старательно культивировал имидж жуира и бонвивана от науки. - А кому не нравится моя жизненная программа имени старика Эпикура, - продолжал Никита, подразумевая Таню, - те могут хоть сейчас садиться за написание статьи "Реконструкция города Сеф-Се методом культурфункциональной экстраполяции по Людичу".

Но Таня даже не улыбнулась ему в ответ. Она все еще находилась в плену у своих мыслей. Ее мучило страстное любопытство. Ей невероятно хотелось знать, что же все-таки лежит в чемоданах.

- А если я их спрошу, что там?

- Кого это их?

- Ну, хотя бы Катенина...

- Зачем?

- Я же имею право знать, что мы нашли? Ведь я тоже принимала в этом участие!

Никита не сразу понял, что именно имеет в виду Таня. А когда понял, лицо его сразу стало недобрым и взрослым.

- Знаешь, Танек... Я тебе не советую ничего спрашивать. Как друг. Понимаешь? С государственными тайнами лучше не связываться. Дольше проживешь.

- Но ведь это важно! - убежденно выпалила Таня. - Может быть, этот вопрос будет мучить меня всю оставшуюся жизнь!

- Скажешь тоже - всю оставшуюся жизнь! - заулыбался Никита. - Да что там в принципе может лежать! Ершик для космического унитаза, страшно радиоактивный и обладающий антигравитационными свойствами? Репеллент, убивающий инопланетных комаров размером с альбатроса, а в качестве побочного эффекта - и всю земноподобную фауну в радиусе десяти километров? Все эти штуки только называются очень внушительно - "ансамблями", "констелляциями", "обоймами". А на самом деле это всего лишь мусор! Опасный для нашего здоровья техногенный мусор, побочный продукт цивилизаций, о которых мы не знаем ровным счетом ничего, кроме того, что они были другими! Короче говоря, выбрось эту чушь из головы.

- Татьяна Ивановна, будьте добры подписать здесь. - Рядом с Никитой и Таней, чаевничающими под раскидистым деревом, появился Казимир Лях. В руках он держал электронный планшет. Планшет голубел неким официальным документом (будь там текст научной статьи, фон был бы нежно-салатным, а если художественная проза - бумажно-желтым).

- Что это? - спросила Таня.

- Так нужно. Подписывай. Я тебе потом объясню, - процедил ей в ухо Никита.

Но Таня решила не оставлять объяснения на потом. Она пробежала глазами по тексту.

"Я, нижеподписавшаяся...", "сохранять в тайне...", "не допускать и не способствовать распространению информации о характере раскопок...", "оповещена, что нарушение вышеперечисленных правил влечет за собой административную и уголовную ответственность в соответствии с действующим законодательством РД...".

- Уголовную?.. Ответственность?.. - повторила ошарашенная Таня.

- Именно так, Татьяна Ивановна, - кивнул Казимир Лях, всем своим видом (а также обращением - обычно он называл ее "Танюшей") выражая крайнюю степень официальности.

- А если я случайно... ну... случайно проболтаюсь подруге, что мы тут были и что-то нашли?

- Пойдете под суд, Татьяна Ивановна. Это серьезное дело. Разве вас не предупреждали, когда вы подавали документы на работу в наш сектор, что такие ситуации возможны?

- Наверное, предупреждали... Просто я не думала... Не думала, что такие ситуации наступят... так скоро.

- Мужала молодость в боях, - хохотнул Никита. Как показалось Тане, несколько нервозно.

Таня, конечно, мазнула по экрану своей неказистой (Тамила говорила - "дитячьей") подписью. А что было делать?

А потом были свободные - как и предрекал Никита - дни. Выходные.

Их Таня провела почти беззаботно. Они с Никитой слонялись по окрестностям, часами швыряли в воду камешки и дважды ходили в гости к ребятам с базы Альта-Кемадо. Мачос и впрямь проявили свое легендарное латиноамериканское гостеприимство. Вниманию Тани и Никиты были предложены деликатесный вареный петух, оказавшийся национальным аргентинским блюдом, хрустящие бобы, а также божественные бархатные вина - красное "Малбек" и белое "Торронтес". В качестве десерта было подано вечернее построение, по безалаберности и голосистости чем-то напоминавшее карнавал в Рио.

А еще были долгие разговоры.

Душевные.

Идиотские.

И душевно-идиотские.

Шагая вдоль погружающегося в закатные сумерки берега, Никита долго и путано рассказывал Тане о своей жизни, старательно напирая на темы "несчастная любовь" и "одиночество". Не забыл даже младшие классы и свою Первую Любовь. На второй день Никита переключился на так называемую молодость (в свои тридцать два он чувствовал себя уже мужчиной, умудренным жизнью). И Тане пришлось выслушать историю его Самой Большой Любви во всех подробностях. Нужно сказать, некоторые из этих подробностей были, на Танин придирчивый вкус, довольно-таки неприглядными.

- И тут я понял, что у нее с этим человеком не просто дружба, - рассказывал Никита, сердито раздувая ноздри. - А нечто большее. Это она мне рассказывала про дружбу. За дурака меня держала! А на самом-то деле она с ним трахалась! Да-да, трахалась! Наверняка! Она так на него смотрела! На друзей так не смотрят! Уж я-то знаю! Она ходила на все его концерты, черт бы его побрал! Аплодировала как сумасшедшая! Экзальтация, бог ты мой! Носила ему цветочки, дрянь такая... В общем, после этого случая на концерте я дал ей пощечину и ушел, не дожидаясь второго отделения. Больше мы с ней не виделись.

- Что, вот из-за какого-то взгляда взял - да и ушел? - переспросила Таня.

- Ты думаешь, одного взгляда мало? Ты бы видела этот взгляд! Взгляд похотливой сучки!

- Так что, получается, ты так и не узнал точно, у нее с ним что-то было или нет?

- Мне достаточно того, что у меня возникло такое подозрение, Татьяна!

- Ну, мало ли, подозрение... Мы же все читали в школе "Отелло". И знаем, чего стоят некоторые подозрения, - проворчала Таня.

- Да при чем тут "Отелло"? То вымысел! А это - жизнь! Здесь есть разница!

- Знаешь, бывает такой вымысел, который больше говорит о жизни, чем сама жизнь, - уклончиво ответила Таня.

После этого рассказа Таня стала относиться к новому товарищу настороженно. Ведь из курса психологии она знала, что самые записные ревнивцы, как правило, и есть самые большие развратники, проецирующие на того, кого они ревнуют (как Никита на свою Алену), желание поиметь все, что движется.

И еще Таня знала: если человека действительно любишь, ты никогда не уйдешь, поддавшись шепоту демона ревности. Любовь - это не только чувство, но и навык. Умение понимать вопреки всему.

Самое ужасное на свете, думала Таня, вышагивая вдоль загаженной сине-бурыми водорослями полосы прибоя, - быть таким, как Никита, и не понимать, сколь ты убог. "А ведь эта Алена небось рыдала потом, после концерта, до самого утра... Как моя Тамилка после того случая с Владимиром Владимировичем".

Так что в тот вечер Таня мысленно вымарала Никиту из списка мужчин, с которыми у нее (Тамилино выражение) потенциально могло что-то быть. Отныне и навеки Никита Андреев был прописан в категорию "приятели".

А вот Никита после своих откровений, напротив, стал относиться к Тане с нежностью. А может быть, эти откровения были следствием нежности - не разберешь.

Сам Никита Таню о ее прошлом почти не расспрашивал. А когда расспрашивал, слушал рассеянно, вопросов почти не задавал. И даже, показалось Тане, тайком позевывал в кулак.

Впрочем, Танины истории и впрямь были пресны, если не сказать занудливы. Ведь раскрываться перед человеком на второй неделе знакомства она не привыкла. Не рассказывать же почти постороннему мужчине о поэтических перипетиях с Мирославом Воздвиженским, о Холодном Звере, который касался ее бледных щек своей мордой из ледяного плюша, про мафлингов и дружбу с Тамилой?

Впрочем, в ночь, когда они возвращались в деревню с базы Альта-Кемадо, вдоволь надегустировавшись "пучеро аргентино" и заморских вин, она все же заикнулась кое о чем для себя существенном.

- Понимаешь, Ника, - говорила Таня, беря товарища под руку, чтобы не споткнуться в темноте на ухабистой тропе, - мне иногда кажется, что в моей жизни чего-то не хватает.

- Это понятно, - с готовностью откликнулся Никита. - Тебе, как и мне, не хватает любви. Жизнь без любви - как булка без изюма.

- Да нет, я не это имела в виду. - Танин голос зазвучал смущенно. - То есть любви мне, говоря по правде, тоже не хватает. Но не так сильно, как чего-то другого.

- По-моему, тебе еще рано задумываться о ребенке. Нанянчишься еще.

- Я не об этом. Да я и не очень детей люблю, если по правде. Может быть, это придет потом. Ну, со временем.

- Тогда что ты имеешь в виду? - Никита, кажется, действительно недоумевал.

- Понимаешь, Ника, мне кажется, в жизни у каждого человека должна быть цель. Высокая цель. Нужно хотеть чего-то несбыточного, очень важного, волшебного.

- Ну и?.. - Никита с трудом сдерживал скепсис.

- А у меня такой цели нет. И это очень плохо. - Ее голос дрогнул.

Остаток дороги до спящего лагеря они прошли в многозначительном молчании. Не то чтобы Никите Андрееву нечего было сказать об идеалах и высоких целях. Он принадлежал к породе людей, которые за словом в карман не лезут. Просто Никита никак не мог решить, стоит ли пригласить Таню на ночную прогулку по берегу сегодня или благоразумнее подождать до завтра. Он очень боялся спугнуть птичку.

На следующий день Никита все же набрался храбрости. Он предложил Тане переночевать на берегу в спальных мешках.

- А что - это довольно-таки романтично! Подумай сама - ты спишь, а у твоих ног шумит прибой! - прочувствованно провозгласил Никита и посмотрел на Таню испытующе.

Он уже мысленно приготовил остроумную репризу на случай, если Таня сейчас затянет что-нибудь вроде "Да я бы с удовольствием, но только что скажет Арина Анатольевна? И Башкирцев, и другие...". Реприза, сочиненная Никитой, начиналась словами: "Послушай, но мы же с тобой взрослые люди!"

Однако вопреки опасениям Никиты Таня не вспомнила об общественном мнении.

- Хорошая идея! На Екатерине я обожала спать в саду! Вот только...

- ???

- Только спать будет жестко.

- Да что ты как старая бабка! Жестко, не жестко, какая разница! - старательно скрывая радость, отвечал Никита. Его сердце наполнилось дурманом сладких предчувствий.

Однако этим предчувствиям не суждено было сбыться.

Они глядели на чужие звезды, пили наипростейшее пищевое каберне из литрового пластикового пакета и обсуждали общих знакомых. А потом Таня старательно расчесывала свои волосы, которые в свете Малахитовой Луны олунчей казались уже не платиновыми, как днем, но отлитыми из бронзы, чтобы заплести их на ночь в две косы.

Не то луна, делавшая Танино лицо таким отстраненным и при этом зовущим, была во всем виновата, не то вино разгорячило кровь, но все чаще Никита многозначительно умолкал, глядя на Таню тяжелым магнетическим взглядом.

Впрочем, одна вещь не на шутку смущала Никиту Андреева.

Лаская привычным взглядом длинные, обтянутые черным гимнастическим трико Танины ноги, вытянутые в сторону остывающего моря, взбегая вверх по скобке живота на соблазнительные холмики ее груди, он не мог отделаться от одной навязчивой мысли: если Таня не сделает первый шаг, не проявит, так сказать, инициативу, он не сможет... ну или не сумеет... Никита даже не знал, как сказать... словом, он не посмеет даже прикоснуться к мизинцу на ее ноге, не то что поцеловать ее в губы.

Таня, сидящая на берегу, овеянная прохладным, не имеющим запаха ветром планеты Вешняя, казалось, была окружена непроницаемым коконом, почти зримой защитной оболочкой, проникнуть сквозь которую без насилия, при помощи нехитрых трюков из арсенала ловеласа-любителя просто невозможно. Старайся не старайся...

Они вновь умолкли. Дневная экспедиция на косу Динна уже была обсосана до косточек. Новых тем не предвиделось. Никита затаил дыхание. Вот сейчас...

Таня глубоко вздохнула. Потянулась. Посмотрела на него своим обычным, немного нездешним взглядом и сказала:

- По-моему, Ника, нам пора спать. У меня уже глаза слипаются.

С этими словами она забралась в свой спальный мешок. Взвизгнула змейка.

- А я, пожалуй, пойду немного прогуляюсь, - с притворной непринужденностью бросил Никита, вставая.

Когда он возвратился, змейка на Танином спальном мешке была расстегнута - ей стало жарко. Ворот клетчатой ковбойки распахнулся, мистически отблескивал в лунном свете золотой нательный крест, виднелась черная бретелька бюстгальтера. Грудь Тани мерно вздымалась.

Никита присел. Наклонился. Прикоснулся губами к Таниным сухим губам.

От них пахло молоком и эвкалиптовой жевательной резинкой.

Никита поцеловал девушку еще раз, с тягучим, проникающим усилием.

Но она не ответила ему, не обвила его шею своей теплой рукой. Она даже не проснулась.

В то утро их разбудило само солнце. Впоследствии, вспоминая, как все было, Таня пришла к выводу: это была помощь свыше.

В конце концов, кто, как не олунчи, от культуры которых было неотделимо их пребывание на Вешней, называли свое солнце "Учителем", "Отцом", "Защитником" и "Предупреждающим о бедах"? Вот и Таню с Никитой оно предупредило. И в конечном итоге защитило, избавило от смерти.

Солнце жарило с таким остервенением, что даже Никита, любитель понежиться в постели до последнего, не выдержал и выполз наружу в 6.15 по местному времени.

Бодрая, неспешная Таня встретила его пробуждение дружелюбным мычанием - она чистила зубы при помощи электрической щетки с принудительной подачей воды у самой кромки прибоя.

- Взмок в спальнике - как мышь! Жарища какая-то казахстанская прямо! - проворчал Никита. Клюющими движениями собранных в щепоть пальцев он пытался отодрать от груди пропотевшую майку. - Ну, милая, как тебе спалось?

Никита старался, чтобы в его словах не проскользнуло никакого намека на подтекст, он очень хотел не выглядеть обиженным детсадовцем, которому родители, одержимые воспитательной манией, не разрешили наесться мороженым до треска в кишках. Но у него не получилось. Спросонья вообще плохо получается играть, подтвердит любой профессионал сцены!

- Фовофо... - промычала ему в ответ Таня. Она сплюнула розово-синий пенящийся ком зубной пасты, которой тут же занялся прибой. И повторила: - Хорошо спалось!

- Хорошо, что хорошо, - с наигранной живостью бросил Никита.

Забравшись в тень, они перекусили фруктами, которые прихватил из лагеря предусмотрительный Никита (он рассчитывал пустить их на закуску ко второму пакету каберне, до которого дело так и не дошло).

До завтрака оставалось целых два часа, и Таня легко согласилась на Никитине предложение прогуляться по окрестностям. Ей было интересно. Тем более что на завтра был назначен отлет домой. Паром-улей "Блэк Вельвет" уже болтался на орбите, о чем сообщил Семен Шульга, пилот-дублер. Казимир Лях, отвечавший за казенное имущество, уже начал упаковывать аппаратуру.

Таня развернула бейсболку козырьком вперед (обычно она носила ее по-мальчишечьи) и зашагала вслед за Никитой. Они шли по северному склону горы Хуанита. На душе у Тани было светло.

У нее не было никаких предчувствий. Никаких. Когда небеса раскололись, она решила, что все это ей снится.

Впрочем, ощущение иллюзорности мира владело ею недолго. Прошло три минуты (которых флуггерам с лихвой хватило, чтобы превратить окрестности базы Альта-Кемадо в пропитанный жидким пламенем марсианский пейзаж), и на смену ему пришло другое, гиперреалистическое ощущение неотвратимости, абсолютной предзаданности происходящего.

Словно бы вся жизнь служила подготовкой к тому, чтобы бежать вниз по склону туда, где огненный смерч сплавил в одно пыльное бурое месиво тела дородной Арины Анатольевны, угловатого зануды Казимира Ляха, неразлучных габовцев Шульги и Горяинова, тощего повара Тодо Аои, меланхоличного Димы Киприанова, обаятельной Оленьки Белой и смешливой гулены Жанны Скрябиной.

Когда прилетели флуггеры, многие еще спали, ведь было всего 8.21 по местному времени.

Сони Оленька и Жанна так и лежали в своей палатке, крепко обнявшись. Обгорелые, безволосые, но узнаваемые.

"Может быть, они даже не успели проснуться. Так и умерли - во сне", - подумала Таня. Она добавила бы "от удушья" и оказалась бы права, но, к своему счастью, не имела ни малейшего представления о современных технологиях поражения незащищенной живой силы при помощи зажигательных смесей.

А вот Дима Киприанов наверняка читал книжку. Ранняя пташка, поутру он всегда читал - его не уставали вышучивать. Но что он читал - теперь не узнаешь. Книга сгорела. Вместе с палаткой.

Когда Таня и Никита добрались до Деревни, Киприанов был еще жив. Таня попробовала пульс - да-да, жив. Но не успела она прокричать Никите нечто маловразумительное со словом "аптечка", как пульс угас под ее рукой.

"Прощай, Дима", - сказала Таня одними губами.

А вот от Горяинова и Шульги почти ничего не осталось - прямое попадание.

Рука Горяинова - Таня узнала ее по именным золотым часам - лежала возле оплывшего пластикового контейнера непонятного назначения. А от Шульги осталась одна голова. И то не вся, а только половина, та, где смолисто-черные кудри.

Тодо Аои погиб прямо на рабочем месте. У плиты. Видимо, очень старался успеть к девятичасовому завтраку. Желтый, обтянутый спекшимся черным мясом труп Тодо они нашли среди останков кухни. В руках Тодо держал миксер. Пахло жженым мясом и концентратом мангового сока.

Странное дело, но Таня даже не заплакала.

А вот Никита - тот впал в настоящую истерику. Стоя на коленях перед лежащим на боку телом Арины Анатольевны (ног у тела не было, их отрезало осколками, судя по всему, она тоже умерла быстро), он прижимал к лицу ее острую черную руку и приговаривал: "Она была мне как мама! Танька! Ты понимаешь? Как мама! Если бы не она, я никогда бы не защитился! Да меня и в аспирантуру не взяли бы!"

Но Таню не пробирало. Вначале ее удерживали на границе между безумием горя и трезвостью яви надежды на то, что, возможно, кому-то еще удастся помочь.

Когда стало окончательно ясно, что помогать некому, Таня озаботилась судьбою тех, чьих останков они в Деревне не увидели. Что с Башкирцевым? Где Катенин и Нарзоев? И куда понесла нелегкая непоседу Штейнгольца?

А потом Таня долго смотрела на базу Альта-Кемадо, где вяло суетились уцелевшие люди.

Она знала: нужно туда пойти. Сейчас же пойти. Поработать если не медсестрой, то хотя бы... могилоустроительницей.

Но в то же время Таня твердо отдавала себе отчет в том, что силы ее духа недостаточно. При одной мысли о том, что там ее ожидает второй круг Ада, который, как и первый, Деревня, заполнен трупами знакомых людей - милого лейтенанта Лаурентиса, хохотуньи капитана Соледад, полковника Эксламы, с которыми еще вчера Жанна танцевала самбу, - ее начинала бить нервная дрожь.

Таня закурила.