Чтение 24–й страницы книги ~Легион Безголовый~

- И с Пономаревым...

Лети, русская песня! Достигни самых дальних кладовок и подвалов! Доберись до каждого настоящего русского уха. Вставай, народ! Пришла беда, откуда не ждали. День простояли, ночь простояли, кому как не вам стоять все остальное время суток?!

- Воспрянет род людской!

Потолок над головой содрогается от мощного взрыва. На голову летит сырая штукатурка и куски бетона.

- Облава! - вопит Садовник, разбивая ящиком фонарь. - Охотники! Уходим черным ходом!

Может, и зря мы песни горланили, но спетого не перепеть. Поднять народ на справедливую борьбу легко, труднее не выдать шумовыми эффектами своего местоположения.

Чувствую, как в темноте меня хватают за рукав. Крепкие руки, возможно, и баобабовские, волокут куда-то, постоянно стукая об углы и другие бетонные выступающие части. Впереди и сзади тяжелый топот, легкая перебранка и сбивающееся дыхание. В голове возникает образ спасающихся от ястреба тушканчиков. Несемся куда попало и не знаем, что ждет нас впереди.

Ночное небо вспыхивает над головой яркими звездами и не менее яркой луной. Первые не затмевают красоты второй, а вторая не имеет ничего против первых. Свежий воздух пьянит после сырого и провонялого мочой и крысами подвала. Жить хочется так, как не хотелось жить ни одному загнанному в поле тушканчику.

- Пригнись, дурень!

Верный напарник и прапорщик Баобабова силком прижимает меня пониже к асфальту. Тотчас чуть выше макушки противно свистят шмели, осы, пчелы и прочие больно жалящие гады. Замечаю краем глаза, как чуть в стороне, не обращая внимания на загипсованную ногу, ловко петляет по улице Садовник. За ним, так и не расцепившись, бегут Пей-пиво и Монокль. Прочие - здоровые и не совсем - бойцы городского сопротивления рассредоточены по всей улице. Кто-то падает, сраженный хоть виртуальной, но вполне ощутимой пулей. Кто-то спотыкается и затаптывается ногами товарищей. Паника - вот что это такое.

- Вправо уходите! В подворотню! - на бегу кричит Садовник, резко меняя маршрут.

Мы ему верим. А кому еще верить в наше трудное время?

Звуки стрельбы понемногу стихают. По словам Баобабовой, которая знает всегда много и обо всем сразу, Охотники неспособны передвигаться быстро на длинные дистанции. Задыхаются и падают без чувств. Так что если всегда быстро бегать, то и среди агрессора жить можно. На что Пейпиво справедливо замечает, что всегда бегать ног не напасешься. Садовник, умело лавируя в темных переулках, в проходных подъездах и черных подворотнях, ведет нас к месту аварийного сбора.

К некоторому моему удивлению, это не старый металлургический завод и не заброшенная военная база, а вполне неприметное на общем городском фоне здание художественного музея. Одноэтажное, с огромными витражными окнами, занавешенными толстыми шторами. Помнится, в период обучения в третьем классе средней школы, нас, тогда еще сопляков, водили сюда на экскурсию полюбоваться копиями творений маститых художников прошлого и мазней современных живописцев.

В просторных залах, среди картин и чугунных скульптур, уже бродят психи из клиники Монокля. Встречаются, правда, и охранники с потухшими взглядами, но психов больше. Задумчиво останавливаются у полотен, любуются, о чем-то тихо переговариваются. Между ними мечется чудом уцелевшая в этом аду старушка-смотрительница. Я только не понимаю, что в темноте можно рассмотреть? - Плохое место, - озирается Машка и недовольно морщится. - Мы здесь как в ловушке. Если Охотники сюда сунутся, всем крышка.

- Не сунутся, - Садовник, символично прислонившись к мраморному мальчику, разглядывающему пораненную ногу, дышит тяжело, с перебоями. Старость, даже в сером правительстве, - не радость. - Мне это место Монокль показал. Говорит, давно заметил, что туристы, ну... те, кто с той стороны приходил, куда угодно ходят, а в такие места, где красота, где краска или растворители, ни ногой. Боятся чего-то.

- Ясное дело, чего боятся, - светлая мысль оседает на мозгах, как тина в аквариуме. - У меня давно идейка в голове крутилась, все сказать забывал. Это только в народной мудрости краска к краске не липнет и не тонет. А в жизни все иначе. Что самое страшное для рисованного человека? Самое страшное - быть перерисованным. Заляпанным, если хотите, на всю жизнь другим цветом.

Садовник так устал, что даже не понимает всей глубины только что услышанного. Зато Баобабова крепко задумывается, подмигивает, мол, я тебя, Пономарев, с полуслова поняла. Подходит к ближайшей картине в золоченой рамочке, на которой виден силуэт колхозника и, обслюнявив палец, варварски портит лицо этого самого колхозника, превращая задумчивую и где-то даже философски настроенную личность в грязное пятно.

- Был человек - и нет человека.

Старушка-смотрительница, не успев вовремя добежать до прапорщика, посягнувшего на имущество музея, без чувств валится на пол.

- Чего это она? - Машка, не найдя ничего лучшего, вытирает окрашенные пальцы о шторы.

Вплотную склоняюсь к бирке, где название картины, и, с трудом разбирая буквы, зачитываю:

- "Рубенс Питер. Слава, увенчивающая героя". Символично-то как. Маш, зря ты отпечатки свои оставила. Придет мирное время, статья за вандализм над Рубенсом светит.

- Когда придет, тогда и поговорим, - отмахивается Машка, но на всякий случай концом шторы затирает отпечатки.

Старушка, успев отойти от первого шока, заходит на вторую попытку. Вовремя подскочивший Пейпиво, осуждающе поглядывая на спокойную Баобабову, подсовывает под смотрительницу стул.

Отдышавшийся Садовник с интересом наблюдает за нами, вытаскивает из бездонных карманов ромашку и тщательно вырывает первый лепесток.

- Товарищи сотрудники отдела "Пи", а мне не доложите ваши соображения?

Докладываю я, как человек, которому первому пришла в голову гениальная мысль:

- Охотники краски должны бояться. А также всего, что может растворить ее. Ацетон, бензин, керосин. Даже лак для ногтей подойдет. Если наши предположения верны, то мы имеем совершенное оружие против нападающей стороны. Встретимся с Охотниками в чистом поле и применим тактику точечного поражения. Разобьем в два счета. Наверное.

- Не слышу уверенности, старший лейтенант Пономарев. А что, если ваши предположения неправильны? Вы готовы принять ответственность за проведение акции?

- Разве есть у нас другой путь?

Другой путь, я так думаю, у нас был. Собрать манатки и торопливо на Большую Землю. Там в больших и красивых зданиях сидят большие и красивые дядьки, получающие каждый месяц большие и красивые зарплаты. Путь разбираются. Но в глубине души я понимаю, что в конечном итоге с Охотниками будут воевать не они, а совсем молодые мальчишки, которые не то что не знают особенностей агрессора, но даже не представляют, с какой силой им придется сражаться. И разве смогу я спокойно отсыпаться в тишине и уюте, зная, что ничего не сделал, хотя мог, для того, чтобы ненужных смертей было меньше. Как мне тогда в глаза маме смотреть. Да и Машка по головке не погладит.

Вот и выходит, нет иного пути для молодых лейтенантов из отдела "Пи". Раз попал в переплет, полезай в водоворот. То ли народная мудрость, то ли по чистой случайности вылетела рифма.

- Если по уму дело организовать, все получится, - как можно увереннее говорю я, стараясь не отводить глаз от темного пятна, где по правилам находится лицо Садовника. - Есть, кроме предложенного плана, несколько идей. Так что трубите сбор командного состава. Не все же нам подушки смущенно теребить.

Боевую летучку проводим под копией "Черного квадрата" товарища Малевича. Пока поджидаем командиров пятерок, специально назначенных санитаров, способных держать в узде особо буйных бойцов сопротивления, Садовник, блестя эрудицией, рассказывает историю создания великой картины.

По его словам выходило, что давным-давно, когда меня еще не было на свете, он забежал в гости к тому самому товарищу Малевичу. Чайку с пече-нюхами попить, о девчонках поболтать, анекдоты потравить. И до того чаю нахлебались, что Садовник, в то время бывший простым секретным агентом, нечаянно опрокинул на автопортрет художника банку с краской. В результате Малевич, обругав Садовника "безруким болваном", замалевал картину черной краской, пообещав под настроение изобразить на ней что-нибудь патетическое. Да, видно, руки не дошли.

- Так творится история, товарищи, - подытоживает рассказ Садовник, ковыряясь ногтем как раз в черном квадрате. Ищет, видать, что скрыто за верхним слоем. Старушка-смотрительница в обморок больше не падает, привыкла.

Собрание решено проводить в укороченном режиме. Всех подробностей бойцам не раскрываем в целях секретности, ограничиваясь лишь короткими, но четкими инструкциями.

- Иван Силуянович! - Пейпиво, гордый оттого, что его еще помнят по имени-отчеству, преданно пялит глаза. - Вам предстоит очень важная миссия. Готовы ли вы подвергнуть свою жизнь опасности? Перед тем как примете решение, напоминаю, что, отказавшись, вы рискуете еще больше. Отлично. Мы знали, что вам можно доверять. Необходимо до наступления рассвета пробраться в расположение партизанского отряда, руководимого генералом. Место и пароли получите у прапорщика Баобабовой. Она же расскажет о кратчайшем пути. Вручите вот этот пакет лично в руки товарищу, у которого дубовые венки на пиджаке. Здесь просьба присоединиться к нам в последнем и решительном бою. А также настоятельная просьба доставить в штаб захваченного в плен Охотника. Именно он передаст противнику наш ультиматум.

Секретный пакет, склеенный из акварели "Зимние колядки" работы неизвестного художника, надежно укладывается за пазуху Пейпива.

- Вам, - перевожу взгляд на главного врача некогда психиатрической клиники, - поручается обеспечить бойцов оружием. Район знаете? Хорошо. Пошлите верных и надежных товарищей по спортивным магазинам, по хозяйственным отделам, и чтобы к утру совершенное оружие было готово. Отвечаете за милитаризацию головой.

Монокль понимающе ковыряется в носу.

- Остальным товарищам обеспечить круглосуточную охрану базы. Усилить посты до пяти человек на окно. Разрешается в свободное от несения караулов время написать письма близким и родным. И еще: если некоторые особо несознательные бойцы не перестанут показывать при встрече язык, вместо того чтобы отдавать, как положено, честь рукой, обещаю, такие нарушители Устава с нами в атаку за человечество не пойдут. Выполняйте!

Санитары разбегаются объяснять сопротивленцам основы ближнего и дальнего боя. Монокль с группой ответственных товарищей летит шерстить магазины на предмет вооружения. Пейпиво с Баобабовой уединяются у скульптуры чугунного персонажа, размышляющего о смысле жизни. Мы остаемся наедине с Садовником.

- Армия! - вздыхает он, зло измываясь над ромашками. Удивительно, но цветы из кармана Садовник достает свежие, как будто только что сорванные. - Разве с такими психами можно кого-то победить? Ты, Алексей, умный лейтенант, неужели веришь во всю эту затею?

- Других у нас нет, - резко обрываю пораженческие настроения старшего товарища. - Мой дед, ветеран, между прочим, рассказывал, как в Отечественную сбежавшие из психушки десять больных три месяца удерживали господствующую высотку под Смоленском. От голода и жажды умирали, но не сдавались. До последнего. А вы говорите - армия. Если людей правильно организовать, горы свернуть можно.

- Тяжело нам будет.

- А вы не вздыхайте. Кому легко? Генералу, который, вместо того чтобы в кабинете кресло протирать, сейчас на кладбище оборону держит? Или Моноклю, призвание которого больных лечить, а не краску по хозяйственным отделам для нужд обороны тырить? Время нынче, товарищ Садовник, такое, неспокойное. И каждый человек на счету.

- Все я понимаю, Леша. Да только волнуюсь сильно. Раньше, когда мы дело с тарелками летающими имели, все понятно было. Взорвать кого надо, а кого надо, под подписку в родную Галактику отпустить. Или, к примеру, джиннов к порядку призвать, которые, совсем обнаглев, ручища к земным ископаемым тянули. А сейчас что? Зараза, нам противостоящая, до конца не изучена. Мы первые с ней боремся всеми доступными способами. И где гарантия, что в случае нашей победы подобное в другом месте не повторится?

- Не повторится. Обещать не могу, но сердцем чувствую. В клинике обстоятельства сложились определенным образом. Да и Монокль с сыночком руки приложили куда не следует.

- Выходит, они виноваты?

- Не надо искать виновных! - как можно тверже говорю я. - Не надо! Хотя виноваты, если хорошенько подумать, все те же американцы. А потому. Наши ученые компьютеры для чего изобретали? Для науки. А американцы, с их вечной любовью к обогащению, для того, чтобы в игрушки играть. Мы еще запрос в Гаагский суд пошлем. Разобраться надо, с какой стороны ветер дует.

- Думаешь, их работа?

Ничего я не ответил Садовнику. Зачем слова, когда и так все ясно. Россия во все времена лакомым куском для иноземного воронья была. И если не мечом, так пропагандой. А не пропагандой, так другим чем-нибудь. А Охотники... Верный способ в стороне остаться, если что не так.

- Мужики, вы чего грустные? А вот Машка Баобабова всегда веселая. На дворе чуть ли не третья виртуальная идет, а ей все сахар.

- Бронежилетик застегните, - сухо замечаю я, буравя две липучки, свободно болтающиеся без надобности.

- Ой, Лесик, с каких пор мы такие целомудренные? - Машка пытается хорохориться, но что-то заставляет ее выполнить приказ. Наверное, у меня щека от нервности сильно дергается. - Да ладно, жарко здесь.

- Жарко утром будет. Пойдешь в первых шеренгах.

- Уже догадалась, - вздыхает прапорщик и верная напарница. - Приманка для жадных до чужих голов Охотников.

- Правильно, - киваю ей. - Думаю, сделаем так: подпустим рисованных как можно ближе и одним залпом постараемся накрыть всю свору. Ради такой головы, как твоя, они все припрутся на место встречи.

- Две тысячи, - напоминает Садовник.

- Нас тоже не два десятка, - возражаю я, исподтишка наблюдая, как хищно изгибается Машка, пытаясь залепить две липучки. - Как говорил Суворов, не числом, а уменьем. Они не догадываются, что у нас сюрприз тактический приготовлен.

Садовник вздыхает. Человек столько лет в специальных органах отработал, столько разного и удивительного в жизни повидал, а веры все равно не хватает.

- Товарищ лейтенант?! - из потемок выныривает санитар в маскировочном халате, который до того, как его краской перепачкали, был обыкновенным белым медицинским. - Посыльные с магазинов прибыли, вас зовут.

- Принесли чего или пустыми явились?

- Есть маленько, - не совсем уверенно усмехается санитар, тиская пальцами поясок. - Как вы и приказывали, краска, кисточки, дрянь вонючая в бутылках, веревки. Много чего притащили.

- Сейчас приду. А до моего прихода все переписать и тщательно в списки занести для отчета вышестоящему начальству. Доказывай потом, что не мародерничали мы, а для нужд обороны составляющие изымали.

Санитар убегает.

- Пора и нам. Рассвет близок, а дел по самое не хочу. Маш, ты со мной?

- С тобой.

И правильно. Куда она без меня? Пропадет.

Если бы загулявший прохожий или какой при-позднившийся наряд милиции в эту странную ночь прошел мимо художественного музея, то его внимание непременно привлекли бы странные звуки, доносящиеся из-за плотных штор здания, охраняемого государством. Визг пилы, щелканье ножниц, скрежет металла - это только ничтожный перечень того, что мог бы услышать внимательный прохожий или патрульный.

Но тихо в эту ночь на улицах и, в частности, вокруг музея. Птица боится пролететь над ним, и мышь боится пискнуть рядом. И даже редкие ночные насекомые, кровожадно летающие по ночному городу, стараются облететь странное здание стороной. Ибо в эту ночь здесь вершится ИСТОРИЯ.

- Лешка! Иди с этими больными сам разбирайся. Я им что, нянька, утки вытаскивать?

А может, и не история, а так - маленький эпизод

Qepreu из жизни большого государства, которому многое еще предстоит увидеть на своем бесконечном пути.

Остаток ночи посвящаю общению с участниками освободительного движения. Машка права, если за ними как следует не присматривать, разбегутся на свою погибель.

Как водится - утро подкрадывается незаметно.

За час до восхода прибывает подкрепление с кладбища. Порядком поредевший отряд под командованием живого генерала долго не понимает, какого черта их вытащили из уютных блиндажей в город? Кто эти люди со странными лицами и манерами, что лезут к ним обниматься и целоваться? И почему вместо привычного оружия старший лейтенант Пономарев из отдела "Пи" предлагает взять в крепкие руки странные приспособления, назначение которых с трудом поддается человеческой логике.

Но когда вновь прибывшие, с помощью крепких выражений прапорщика Баобабовой, осознают, на какое важное государственное дело им предстоит отправиться, страсти утихают. Все они - и опера, и прокурорские понимают, что предстоит им стать участниками, возможно, самого важного события в их жизни. Есть такая профессия - Родину защищать от всяких разных нарисованных.

И наступает прекрасное летнее утро.

Совершенно непредсказуемо, совершенно некстати и совершенно неправдоподобно над районом идет густой мохнатый снег. И наступают абсолютно нереальные летние морозы под минус десять. Дома, деревья и тротуары покрываются тонким слоем льда. И становится мир белым-белым, как чистый лист бумаги, на котором нам, защитникам правопорядка и независимости, предстоит написать новую страничку истории.

- Если хренотень, то до конца хренотень, - высказывается по этому поводу генерал, натягивая на уши каракулевую папаху. Мы с ним целых полчаса проспорили в каморке уборщицы, кто из нас старший в предстоящей операции. Сошлись на том, что "до" и "во время" командую я, а "после", если оно состоится, бразды правления взваливает на генеральские погоны соответственно он, генерал.

Нет, мне не жалко. Слава не для молодого лейтенанта. Лишь бы страна родная мирно проживала и ничего не нарушала. Генералу - генералово, а лейтенанту, как обычно, что останется.

Ровно в шесть ноль-ноль вверенные мне силы, состоящие из двухсот психически нездоровых пациентов клиники, трех десятков санитаров, не считая суетящегося Монокля и -пятидесяти работников правоохранительных органов, - итого общим числом примерно в триста душ - выстраиваются боевым порядком на краю заледенелого белого пятачка. Стратегический гений, совершенно неожиданно родившийся во мне в эти тревожные дни, подсказывает, как правильно, а главное, как красиво расставить вверенные мне силы на ограниченных просторах простой российской свалки.

Центр, как и следовало из тщательно разработанного оперативного плана, занимают рвущиеся в бой отборные силы под командованием главного врача психиатрической клиники. Четыре шеренги психов, облаченных в заимствованные из супермаркета спортивные костюмы образца "шерстяной утепленный". Лыжные шапочки веселых расцветок в лучших традициях натянуты на подбородки. Некоторые бойцы, правда, до сих пор не прорезали отверстия для глаз, но на общий боевой дух это не влияет.

Вооружение у ударного отряда, готового принять основной натиск противника, самое что ни на есть современное, в духе задач и времени. У каждого бойца сопротивления небольшой лук, сооруженный из одежной вешалки и бельевой веревки, пучок детских кисточек и отдельно подвязанная на поясе банка с масляной краской. В дополнение у каждого имеется мохнатая малярная кисть для возможного ближнего боя и по две бутылки с ацетоном для оборонительного отхода.

Ударный отряд весел, смешлив, горланит новогодние песни про елку, тренируется холостыми в стрельбе по вымышленным мишеням и ни в какую не хочет подчиняться командиру - Моноклю. Главный врач, по торжественному случаю облаченный в парадный медицинский халат, на кармашке которого иностранными буквами вышита его замысловатая фамилия, мечется среди подопечных, требуя строжайшей экономии кисточек и краски. Два его личных ординарца из обслуживающего персонала помогают справляться с особо героическими личностями, временно изолируя их при помощи смирительных рубашек.

Позади шеренг сопротивленцев заградительный отряд из санитаров. Они же сдерживают фланги, но числом чуть поменьше. Из-за специфики задач санитары вооружены электрическими шокерами, резиновыми дубинками и лыжными палками, к концам которых крепко привязаны разлохмаченные кисти иностранного производства. По уверениям товарища Пейпиво, ответственного за несгибаемость санитаров, на таких кистях краска сохнет в три, а то и в четыре раза медленнее, если вообще сохнет.

Основные надежды я, как ответственный за операцию, возлагаю на товарищей по службе. Пятьдесят оперативников, прошедших огонь и воду, соображающих, что к чему и каким местом, это вам не просто так. Сила! Редкие пораженческие настроения, иногда вспыхивающие в среде прокурорских работников, гасятся при помощи прапорщика Баобабовой, которой разрешено применять самые крутые меры, вплоть до физического воздействия.

Опера, по случаю необычности порученной задачи, вооружены краскопультами на ручной тяге. Работают парами. У ведущего в руках палка-разбрызгиватель, у ведомого - ведро с разведенной пожиже краской. На то, что опера ослушались приказа и не сдали основное оружие, которое на Охотников не оказывает никакого воздействия, приходится закрывать глаза. Опер без пистолета под мышкой, что преступник без преступных замыслов.

По старой доброй традиции опера входят в состав как бы засадного отряда. Прячутся за горой занесенного снегом мусора. Командует операми, конечно же, капитан Угробов. Ругается сильно, но командует. Если капитаны не могут предложить ничего путного, то им остается только подчиняться лейтенантам, которые предлагают хоть какое-то, но решение. Может, и неверное, может, проигрышное, не знаю, но решение. И давайте больше не спорить по этому поводу.

- Умный больно, - капитан Угробов, перед тем как присоединиться к своим ребятам, долго жмет мне руку. Он все еще надеется, что получит приказ немедленно выдвинуться в тыл врага и коварным ударом внести панику и сумятицу в стан агрессора.

- Рано, товарищ капитан. Без приказа не должно проливаться ни капли краски, а уж тем более прозвучать ни одного выстрела. И еще... Оружие применять только в крайнем случае. Сами понимаете.

- Не дурак, - говорит капитан и скрывается за горой. Слишком быстро скрывается. Я так думаю, его там сильно ждут подчиненные, выпросившие у меня три ящика водки. И хотя час назад всем им было под подписку доведено, что водку применять, как средство массового уничтожения Охотников и никак не иначе, я сомневаюсь, что опера не испытают отравляющее вещество на себе.

Провожаю взглядом широкую спину капитана и обращаю взор свой лейтенантский в глубокий тыл. Там, на самом краю свалки, у нас медпункт и секретариат. Потому, что так положено. Ни одно сражение не должно обходиться без медпункта и секретариата. Две туристические палатки и стол без ножек. В палатках свалены медикаменты, продукты питания, канистры с бензином. Секретарше Лидочке, которая руководит секретариатом, приказано уничтожить списки личного состава и другие сданные личным составом документы в случае чрезвычайной ситуации.

- Дурость все.

Это Садовник. Никак не может успокоиться. Моя бы воля, я бы таких в штрафной батальон вне очереди записывал. Паникует без меры.

- Дурость - в подвалах отсиживаться, - парирую я.

Мы располагаемся за ударными шеренгами, на небольшом холмике. Садовник, как лицо небоеспособное, сидит на поваленном набок снеговике, который успели скатать сопротивленцы. Загипсованная нога заботливо уложена на пионерский барабан, прихваченный из художественного музея. Лицо Садовника перевязано черным шарфом. Говорит, что нечаянно споткнулся и глаз повредил, но, по донесению Монокля, у Садовника был не совсем приятный разговор со старушкой-смотрительницей. Она, кстати, у нашего знамени стоит. Рядышком с Садовником крепко держит древко. За неимением государственного стяга к трехметровой палке привязана реквизированная в музее штора, об которую Машка руки от краски вытирала.

- Не верю я во все это, - Садовник, кряхтя, предположительно от боли в пришибленном глазу, обводит рукой свалку. - Может, лейтенант, ты и стратегический гений, тарелки летающие одной левой и все такое, но куда мы премся? С кисточками на до зубов вооруженного противника? Я тебя не понимаю. Вот и товарищ генерал со мной согласен. Верно, генерал?

Генерал, как лицо высшего командного состава, кутается в шинель с начесом, прячась от морозного летнего ветра. То и дело проверяет пистолет, где у него только один патрон. В приватной беседе, еще в каморке уборщицы, он клятвенно пообещал, что живым в руки врагов не сдастся.

- А я, хм, лейтенанту верю. - Поддержка генерала мне приятна. Не каждый день молодой лейтенант слышит такие слова от умудренного опытом человека. - Дело в том, что мировая практика не имеет точного мнения, каким образом возможно противостоять так называемым Охотникам. А идея с краской, которую салага, извини, старший лейтенант предложил, может сработать.

- Как же, сработает, - бурчит Садовник, громыхая ногой по пионерскому барабану. - Говорил же, надо было посыльного к людям посылать, чтоб шарахнули по свалке бомбой с большим радиусом действия.

- Зачем такую красоту губить? - примирительно говорю я, оглядывая заснеженные просторы. - А вы заметили, товарищи, что снегом покрыло только наш отдельно взятый район? Хороший знак, товарищи. К большой удаче.

- К хренотени большой, - не успокаивается Садовник. - Нет, чтобы на склады шестой армии прорываться. Там бы мы хоть шанс имели...

- Заткнись, - совершенно неожиданно для старушки у знамени, рявкает генерал, взмахивая шашкой.

Садовник послушно затыкается, старушка едва не теряет сознание, но важность миссии по поддержанию стойкости знамени удерживает ее при жизни.

- Не ссорьтесь, - говорю я. - Все уже решено, и обратной дороги нет. Знаете же, пуля наша, веками проверенная, этих гадов не берет. Сила наша в единстве и в новой технологии. Получится - значит - получится. Нет - так и суда нет.

Щурюсь от встающего над мусорными холмами солнца.

И меня, признаться, терзает сомнение. Вполне так может статься, что мысли мои, навеянные долгими темными ночами и личными предположениями, неправильны. И краска на охотников, как дезодорант для бегунов на длинные дистанции, не окажет никакого эффекта. Ошибаются все, даже лейтенанты. Тем более молодые. Но я уверен, на сто процентов уверен, нельзя сидеть сложа руки и ждать, что кто-то где-то сделает за тебя ту работу, выполнить которую ты просто обязан. И если ошибаюсь я, то не сойти мне с этой свалки. Как и людям, которые поверили и доверились мне.

Мы имеем дело не с врагом в образе и подобии человеческом. Что внутри Охотников, не знаю ни я, ни генерал, ни даже всезнающий Садовник. Можно только предполагать, какие мысли в головах тех, кто пришел из созданного человеческими руками мира. Какими эмоциями и законами они руководствуются. Чего боятся и что ненавидят или любят нарисованные люди.

- Люди в ответе за тех, кого нарисовали. И за их поступки тоже.

- Что вы там шепчете, лейтенант?

Садовник, для лучшего слышания, прикладывает ладонь к месту, где в размытой тени должно находиться его ухо.

- Говорю, мы их породили, нам с ними и разбираться. Сколько на ваших правительственных?

- Скоро семь. А наших друзей что-то не видать.

- Должны прийти. Голова Марии для них, что светлое будущее для человечества. Желанно и практически недостижимо. Придут, никуда не денутся. Дозоры высланы. Посты расставлены.

Нет ничего хуже ожидания. Особенно, если ждешь не в мягком кресле у телевизора, а на заледенелой свалке. Запах разлагающихся городских отходов нет-нет да и вырвется из могучих курганов. Шибанет по носу так, что скудный завтрак из галет с водой просится наружу. Но надо выстоять, надо вытерпеть. И может, когда-нибудь потомки, через сто, а то и тысячи лет, воздвигнут на этом мусорном поле памятник в честь нас, выстоявших и несломленных. Золотая старушка с развевающимся флагом, у ног которой маленькие психи, генерал в папахе, загипсованный Садовник и я, молодой лейтенант с банкой ярославской краски.

- Начальник! Начальник!

В снежной пыли на штабной холм карабкается пациент из особо буйных. Товарищ с детских лет считал себя внебрачным сыном губернатора, за что и был помещен в клинику Монокля. А когда дотошные журналисты выяснили, что это действительно так, выписывать несчастного было уже поздно.

- Начальник! Идут! Там! Столько! - Особо буйный тянет руку в сторону свалки.

Бинокль из "Детского мира" увеличивает плохо, но достаточно, чтобы среди снежных сугробов и ледяных торосов разглядеть цветную полосу, приближающуюся с каждой секундой. И не получать мне за выслугу лет, если это не Охотники.

- Горнист! Труби тревогу!

Прибившийся к партизанам скрипач пару раз дует на ладони, согреваясь, вскидывает скрипку и пиликает нечто из чатланского. Помните: "Мама, мама, что я буду делать..." Потому что такие у нас в районе скрипачи.

Вслед за скрипачом тревогу поднимает старушка, приставленная к знамени освобождения. Она свистит в свисток и истошным голосом, от которого падают на снег случайно залетевшие на свалку снегири, вопит: "Супостаты!"

Снегири на белом смотрятся очень красиво. Особенно в разгар лета.

- Вот и наша очередь настала.

Генерал откалывает от усов сосульки, отбивает ото льда саблю и, скинув с плеч начесанную шинельку, рвется вперед. Впрочем, тут же возвращается, снова закутывается в шинель и жалуется на крепчающий мороз.

- Хренотень потому что, - объясняет Садовник, обрывая лепестки с подснежников, которые ему удалось отыскать среди сугробов. Ромашки, видно, здесь не растут, а может, и не сезон.

- Всем в строю стоять, наготове быть! - зычно, чтобы слышали все, кричу я, сложив рупором ладошки. - Тяжелую артиллерию на изготовку!

Под холмом засуетились ребята-артиллеристы. Это наши секретные войска, о которых враг не знает и не должен знать до поры до времени. Тоже приблудные. Пожарные вместе с пожарной машиной. Выезжали на тушение в деревню, а когда вернулись, нашли город разрушенным и уничтоженным. С горя хотели машину утопить, а сами в бомжи переквалифицироваться, но их, на счастье, Угробов встретил. Пригрел, обмыл после пожарища, накормил печенюхами и зачислил в отряд как специалистов широкого профиля.

Второе олигофреническое отделение всю ночь яму копало под оборудование специалистов широкого профиля, а ребята из городской лаборатории краску в баке разводили и заливали куда положено. Любо-дорого наблюдать, как пожарные, единственные в касках защитных и в брезенте, задубелом на морозе, метлами маскировку с машины, по самую крышу вкопанной, сметают. Как шланги разматывают и выстраиваются с длинными рукавами на изготовку. Такие с места не сойдут, пока в баке останется хоть литр секретного оружия. Главный, с усами, не как у генерала, а чуть пореже, устраивается у пушки пожарной. Грозно водит стволом по сторонам. Долбанет так долбанет.

На холм взбегают посыльные с докладами:

- Ударный отряд имени первой городской краснознаменной клиники к бою готов!

- Взвод заградительный и смирительный готов!

- Засадное отделение готово! - Посыльный покачивается, но на ногах удерживается.

Любопытное воронье, слегка озадаченное не по сезону выпавшим снегом, рассаживается по сугробам. Летнее солнце хоть и светит, но не греет. Вдалеке шумят зеленью деревья и дымятся не прогоревшие дома.

- Вот помню в гражданскую... - заводится генерал, выпуская облако пара.

- Подождите с гражданской, - отмахиваюсь, нарушая субординацию. - Шли бы вы лучше к медикам, все больше пользы.

- Я боевой генерал, - не соглашается он, сбрасывая в героическом порыве шинель и снова ее натягивая. - А вдруг тебя, лейтенант, контузит? Или жилка какая дрогнет? Кто командование примет?

Мне боевые генералы вот где! Только под ногами мешаются с рассказами историческими.

Плоская радуга на горизонте превращается в разноцветную тесемку. Если хорошенько прищуриться, да еще биноклем из "Детского мира" воспользоваться, можно различить отдельные фигуры Охотников. А если глаза кулаками потереть, то и лица тех, кто идет в смертный бой на человечество и на Землю в целом.

- Может, пора засадный полк выводить? - волнуется Садовник, пригоршнями разминая нежные подснежники.

- Рано. Пусть ближе подойдут. В армейской терминологии, чтоб вы знали, есть такое определение - прямой контакт с противником. Вот пока мы в этот самый контакт не войдем, никаких лишних телодвижений.

- Прямо Кама-Сутра какая-то, - вздыхает Садовник, нюхая перемятые подснежники. Кайф, что ли, ловит?

Скрипач срывает смычок и позорно фальшивит. Сразу видно - гражданский человек. Жаль, без музыки в битву вступать будем.

Срочно вызванная из канцелярии секретарша Лидочка выносит скрипача с обмороженной скрипкой в медсанбат. Надо будет потом записать где-нибудь, чтобы Лидочку тоже на памятнике изобразили. Со скрипачом на худеньких плечах. Это так символично.

Снег скрипит под тяжелыми армейскими ботинками прапорщика Баобабовой. Ей надоело наводить порядок среди бойцов сопротивления, хочет по-человечески с людьми пообщаться. Генерал без всякого энтузиазма предлагает погреться под шинелькой. На что Машка презрительно кривится и даже расстегивает на пузе одну липучку. Жарко ей, и ничего личного.

- Минут через десять подойдут на убойное расстояние, - сообщает она, на глазок определяя дистанцию. - Может, простимся на всякий случай?