его? <Я в партию вступил еще в институте, - гремел он на всю столовую, -
чтобы иметь возможность бороться с гадами на их же поле, изнутри!> Они
выпили вместе в первый же вечер.
в курортных пригородах то тут, то там вскипали митинги под национальными
флагами, и по взморью, меся знаменитый песок Юрмалы, взад-вперед бродили
марши и колонны того или иного протеста... Для сценариста все это были
хохмы. Он бережно трескал коньячок, сыпал прибаутками и анекдотами и, если
заходил разговор о чем-то серьезном, гремел: <А нам, татарам, все равно! А мы
их бомбой! А мы их целлюлозным комбинатом!> В какой-то из дней они вдвоем
выбрались в Ригу, посмотреть наконец город, погулять по советской Европе,
принять на грудь культурно и в цивилизованном кафе, а не просто в номере или
в кабаке творческого дома. Город был сер и сумеречен, и печален, душе
Вербицкого под стать; то и дело срывался мелкий дождик, и оказалось красиво.
Они прошли мимо Домского собора, увидеть который - хотя бы увидеть! -
было мечтою Вербицкого еще класса с восьмого, когда он влюбился в
органную музыку и какое-то время буквально бредил токкатами и хоральными
прелюдиями. На углу Муйтас и Кронвалда, заслышав русскую речь, к ним
буквально подбежал ошалевший от бесприютности, со смешно торчащей из
воротника шинелки длинной тоненькой шеей русский солдатик и, неловко
крутя в пальцах разомлевшую во влажном воздухе папироску, с робостью в
голосе попросил прикурить. Откуда он там взялся один - кто знает? откуда в
ту пору брались русские солдатики и там, и там, и там? Прежде чем Вербицкий
успел достать зажигалку, веселый сценарист, блистательно сыграв акцент,
громко и строго сказал: <Найти сепе ф этом короте русскоко и у нефо
прикурифай!> Солдатика как ветром сдуло. И ражий обалдуй залился до-
вольным смехом, с некоторой искательностью заглядывая Вербицкому в глаза
- видишь, какой я вольномыслящий, ни вот на столечко не великорусский
шовинист; и какой в то же время остроумный!
плеснул себе в лицо. Потом еще раз. Лицо горело. - Поделом... Поделом нам
всем!!
сидел уже не напротив Сашеньки, а рядом с ним - даже стул ухитрился
передвинуть - и крепко держал его за локоть, а подчас и встряхивал с силой.
Вербицкий, остановившись, прислонился плечом к дверному косяку - за
спиной у сидящих.
- чужие! Вот я! Я - переживал! Переживал, что они дружка с дружкой
режутся, переживал, что им чего-нибудь зимой не хватит и они замерзнут в
своих горах... Переживал, когда мы их разнимали силком... Как мы все про
саперную лопатку эту несчастную бесились, помнишь? А Прибалтика? - Он
тряхнул угрюмого Сашеньку так, что тот едва не слетел со стула. - Телецентр
этот проклятый? Сейчас уж никто и не помнит, а ведь на заборах брань про
самих себя писали, с лозунгами по улицам бегали, как ошпаренные: <Братья,
мы с вами!>, <За вашу и нашу свободу!> А им на это все насрать!! Наши
переживания им на хрен не нужны! И когда мы теперь тут друг друга режем,
они все - радуются! В ладошки хлопают! Понимаешь, Вроткин? Я за них за
всех переживаю, сердце надрываю себе, за жену так никогда не переживал, как
за Сумгаит какой-нибудь, за Лачинский, блин, коридор - а им на хрен это не
надо!
Потом, слегка придя в себя, зарыскал взглядом по столу. Нашел. Схватился за
свою рюмку, там еще сохранилось чуток. Сплеснул себе в пасть.
Сашенька, глядя в пространство перед собой, - кому это надо? Сыну? Нет,
главным образом - отцу. Потому что жизнь отца, который не переживает за
сына, становится абсолютно пустой и, как правило, отвратительно грязной.
Когда сын переживает за отца, кому это надо - отцу? Отцу, конечно, приятно,
но нужно это - сыну. Потому что сын, который не переживает за отца,
вырастает чудовищем. Гордись, Ляпа, что сохранил способность переживать за
тех, кому на твои переживания плевать. По-настоящему это может только Бог.
Вербицкий слегка ошалел, не ожидал он, что Сашеньку так прорвет. Видимо, и
на него водка хоть и вкрадчиво, не впопыхах, но действовала.
навалился на него сбоку и даже головой рухнул ему на плечо. - Вот... Я знал,
ты поймешь... Ты... - в голосе у него заплескались обильные слезы, - ты...
прости меня, Сашка... Я не хотел... Я же честно думал, что вы враги. Я только
недавно понял... Еврейский космо... политизм и наша отзывчивость всемирная
- это почти что одно и то же! Знаешь... Русские лишились Родины в
семнадцатом году. Взамен им подсунули Советский Союз, а там, дескать, живет
единый советский народ. Но только евреи да русские в эту сказочку и поверили.
Да еще кой-какие латышские стрелки... чтоб им на том свете их пулями
икалось!! Но вот ведь, Сашка, подлость какая! Если украинец или латыш, или
чукча какой-нибудь заявляют, что они никакие уже не советские, а гордые,
блин, латыш и украинец - это возрождение нации. Весь мир рукоплещет. А
стоит русскому сказать, что он русский - он уже фашист. Это справедливо?
Чего стоит после этого твоя Европа? Демократия твоя долбаная? Не лучше
коммуняк. Ты-то понима-аешь... Сколько лет... сколько лет! Стоило еврею
выговорить слово <Израиль>, он тут же был сионист. Стоило шепнуть, что
евреям надо держаться вместе, сразу: хлоп! - масонский заговор, хотят мир
захватить. И теперь мы все евреи! - с каким-то мазохистским восторгом
взревел он и принялся размашисто и нетвердо загибать пальцы. -
Прибалтийское пленение - раз! Украинское пленение - два! Кавказское
пленение - три! Азиатское пленение - четыре! Рассеяние русского народа...
Только по-вашему помогать дружка дружке пока не выучились, на государство
свое рассчитывали, как на Бога... всяк за себя, одно государство за всех. А оно
- вон чего! И ведь двух тыщ лет учиться нам - не даду-ут... Хохлов надо было
давить!! - выкрикнул он внезапно с опаляющей ненавистью, так что
Вербицкий и Сашенька одинаково вздрогнули. - Чухну! Чурок всяких!!
замотал головой и тоже почти закричал:
словаки - чехов? Норвежцы шведов или шведы норвежцев? Посередь Италии
есть государство Сан-Марино, население двадцать тысяч. Плевочек такой.
Между прочим, древнейшее из европейских государств, образовано в триста
первом году. Никто никого не давит. Живут-поживают, в гости друг к другу
ездят... Посмотри на Европу!
так просто... И гипнотически уставился Ляпе в затылок: ну ответь же ему. Ведь
есть же, что ответить!
самодовольные... киберы... Три команды в программе: пожрать, поспать,
улыбнуться... поспать, пожрать, улыбнуться... Души-то - шиш! Акции какие-
то, дивиденды... А большего праздника, - надсаживаясь, заревел он, - и нету
для них, чем когда русских режут! Не нра-вит-ся мне Европа твоя!!!
тишине хохотнул, замогильно всхлипывая, а потом проговорив с
беспредельной, смертной тоской:
спи, моя красавица...
едва обретенный хрупкий интернационал. Но Ляпа, видимо, исчерпал на
последней вспышке остаток сил и отключился напрочь.
последние слова, видимо, и разобрав. - Да, наверное... Только ты не уходи. И
Валерке скажи... Посидите еще, я сейчас подремлю чуток, а потом опять...
чтобы весело было...
обернулся к Вербицкому и беспомощно заглянул ему в глаза. Вербицкий чуть
покивал. Ляпа уже замер в обычной своей позе: рука на столе, в водочной луже,
голова щекой на сгибе локтя, глаза закрыты.
прошептал он едва разборчиво. - Я опять опьянел немножко... Я бы рад не
пить... но все время боюсь - не так скажу, не так сделаю... обижу... а со страху
молчать стану, так вообще ничего не скажу, будто и вовсе нету меня...
так и стоял, подпирая плечом косяк; и Сашенька, обессилено сгорбившись, так
и сидел к нему спиной. Потом Вербицкий оттолкнулся плечом и медленно, с
напряженной осторожностью выбирая, куда поставить ногу, чтобы не наступить
ни на одну из разлетевшихся по полу кухни драгоценных вырезок и выписок,
вернулся к своему стулу и сел. Взял свою рюмку, поболтал то, что там еще
оставалось, принюхался. Его едва не вырвало на стол.
Сашенька. - Имея перед глазами такой пример, все время подмывает объявить
пьянству бой.
рюмку. В ней тоже еще было на донышке.
с надрывом проговорил в пространство:
Акунин Борис
Русанов Владислав
Акунин Борис
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Каменистый Артем