Чтение 24–й страницы книги ~Космический дальнобойщик~

теологией середины двадцатого века. - Где мне расписаться во вступлении в
члены?

- Прямо тут, - сказал Джон, обводя рукой собравшихся, - и ты это уже
сделал, задав этот вопрос.

Я прислонился к рюкзачку Дарлы, расплел ноги и положил их под стол.

- Ну, единственное мое возражение сводится к тому, что я не люблю
жить коммуной. Я очень страшный по утрам, и я по ночам рыскаю в кладовке.
И вообще-то я очень несговорчивый и не любящий помогать коллективу сукин
сын.

Джон сахарно улыбнулся мне.

- Но я уверен, что на свой лад ты очень обаятельный человек, и тебя
легко полюбить. Однако совершенно не обязательно жить с прочими
телеологистами, чтобы им быть.

- Просто надо еженедельно опускать свою лепту в тарелку для сбора
пожертвований, а?

- Нет. Прибавь к своему списку того, что мы не делаем, то, что мы не
собираем членские взносы.

- И не берем ни от кого пожертвований, - добавил Роланд, - а равно и
не вымогаем их.

- А кто платит за жилье? - спросил я, потрясенный. Может быть, это и
впрямь мой любимый вариант древней религии.

- Наша финансовая поддержка идет от фонда Шуйлера, он был основан
австралийским мультимиллиардером, который довольно рано обратился к
телеологии. Он прочел книги основателя религии Ариэли Маккензи-Дэвис, -
Джон растянулся на полу, опираясь головой на руку. - Она очень интересно
пишет. Я тебе дам прочесть ее первую работу, то есть, - сказал он, а голос
его тут же стал несчастным, - если я не настолько рассеян и не забыл ее в
своей котомке, что осталась в автобусе.

Это воспоминание привело на ум и остальные события, и беседа замерла.
Я попытался ее возобновить.

- Кроме того, - сказал я, - я не отношусь к тем людям, которые могут
совершить "прыжок" к вере. Я пытался читать Кьеркегаарда, но у меня это
пошло не под гору, а в гору.

Только Сьюзен, американка, привыкшая к подобного рода шуточкам,
поняла, в чем дело и что я хотел сказать. Лицо ее исказилось, словно от
боли.

- Не надо, Джейк, после такого дня, - упрекнула она меня.

Роланд подозрительно посмотрел на нас.

- Я что - чего-то недопонял?

- О господи, - сказал Джон, - до меня только что дошло. Ну конечно,
просто американская шутка, когда название или имя разделяют на отдельные
кусочки и всем придают какой-то смысл.

Роланд заинтересовался, и Джон объяснил ему. Роланд покачал головой.

- Джейк, иногда твои культурные аллюзии и намеки, не говоря уже о
большей власти твоей лексики, весьма странны и устарели. По крайней мере,
я далеко не всегда тебя понимаю. Ты, конечно, из Северной Америки. А из
какой ее части?

- Западная Пенсильвания, старые Соединенные Штаты Америки. Она
довольно изолирована, и там примерно столетнее культурное отставание от
современности. Еще и лингвистическая атрофия. Большая часть выражений из
разговорного языка родом из середины двадцатого столетия, даже раньше. Это
был мой родной язык, всосанный с молоком матери, и я никогда не отучусь от
него.

- Но ведь ты кажешься образованным человеком?

- Это уже пришло потом, здесь.

- Понятно. Дарла, а у тебя акцент, который я никак не могу опознать.
По звучанию похоже на... средне-колониальный, но я знаю, что это не совсем
то. Просто не могу найти лучшего слова.

- Моя мать работала в колониальном управлении много лет, - сказала
Дарла. - И таскала меня с планеты на планету. Она была канадкой, а мой
отец - голландцем. Поэтому дома по очереди - английский и нидерландский, в
школе - интерсистемный, а еще португальский, тагалогский, бенгальский,
шведский, африкаанс, финский...

Мы все рассмеялись. Обычный языковой салат.

- Слава богу, что есть интерсистемный и английский, - сказал Джон. -
Иначе у нас тут был бы Вавилон.

Он зевнул.

- А уж если говорить насчет горок, так мы все катимся с ног долой...

Все согласились. Мы быстренько убрали мусор от ужина и приготовились
провести холодную ночь в скорлупке из металла посредине Восточного Иисуса
(так окрестил это место Роланд).

Но прежде чем мы легли спать, необходимо было поговорить с Джоном.

- Джон... мне надо было бы сказать тебе об этом раньше, но как-то не
было возможности... за мою голову назначена цена. Ты и твои люди могут
из-за меня оказаться в опасности.

- Так я и думал, колониальные власти?

- Да, и они тоже, но это наименьшее зло.

- Понятно.

- Откуда ты знал? - спросил я удивленно.

- Те самые слухи, которые мы упомянули. В них говорится, что за тобой
все гоняются.

И снова - словно за нами действительно следует некая неотвратимая
тень. Мне уже было от нее тошно.

- Все? - я потеребил нижнюю губу. - Может быть, нам следует уехать?

- Я не собираюсь в такое время ночи гнать машину в город. Я никогда
не смогу найти дорогу назад.

- Мы могли бы пройти ее пешком.

- Что? Пешком через эту дикую пустыню? На чужой планете? - он хлопнул
меня по плечу. - Джейк, мы тебе обязаны нашими жизнями, понимаешь -
ж_и_з_н_я_м_и_! Роланд будет нести первую вахту. Мы бы все равно стояли на
вахте. Ты сам знаешь, почему. Слишком много разбойников шастает по
Космостраде.

- Правильно. И еще, Джон... - Он повернулся ко мне. - Спасибо.

- Не всегда получается, что принимаешь в гостях живую легенду. - Он
оглянулся. - Не столько в гостях, сколько в сарае, правильнее было бы
сказать.

Дарла и я смотрели, как раздувается ее спальный мешок-яйцо. Он рос и
рос до тех пор, пока не стал похож на гигантского зеленого жирного
червяка. Я ей так и сказал.

- Он такой большой, что может съесть нас обоих, - сказала она.

Мы заползли внутрь, химическое тепло уже превратило нутро мешка в
теплую, пышную зеленую матку, чудесную и уютную, мягко освещенную
биолюмовыми панелями. Однако раздеваться было довольно трудно. Я
почувствовал холодное дуло "Вальтера" Дарлы всей своей спиной.

- Ну нет, сдаюсь.

- Ой, прости.

- Дарла, держи эту штуковину под рукой.

- Обязательно, - ответила она.

- А как насчет Винни?

- Я ей дала еще одно одеяло. Она сказала, что ей не хочется спать.

- А тебе?

- Хотелось, но уже нет, дорогой мой. Иди сюда.

Музыка...

Музыка, такая негромкая...

Музыка, такая негромкая, но вездесущая и поглощающая, единственный
огромный, переливающийся аккорд, полный нотами от нижнего до верхнего
конца клавиатуры, покрывающий октаву за октавой. Он звучал над равниной,
как хор потерянных душ, которые оплакивают свою судьбу, мрачный и
неотвязный. С этими голосами пели скрипки, флейты, гобои, струнные -
плачущие виолы, угрожающие контрабасы... арфа, челеста, которая жалобно
постанывала. Структура аккорда менялась, а лады перестраивались, и теперь
словно сам господь бог играл на органе вселенной, прекрасные и священные
звучные аккорды вырывались из-под его пальцев, отражаясь от крыши мира...

Дарла вздрогнула и проснулась, ухватившись за меня.

- Джейк!

- Да это просто вурлитцеровские деревья, - сказал я, - все в порядке,
моя красавица.

Она обмякла в моих объятиях, внезапный страх растаял, как иней в
пламени свечи.

- Мне что-то снилось, - сказала она потерянным, сонным голосом.

Спальное яйцо было теплым и тихим. Я нежно провел большим пальцем по
ее закрытым векам, поцеловал теплую, влажную щеку. Она выдохнула воздух, и
все напряжение спало с нее. Я пил ее дыхание, держа ее в объятиях.

Снаружи аккорды переливались из минорных в мажорные, потом снова в
минорные, потом снова переменились и зазвучали в модальной гармонии, пока
ветер перебирал воздушными пальцами среди труб дерева-органа. Это были
сольные пассажи, виртуозное исполнение. Концерт. Потом ветер сдул все
прочь и оставил нас в атональном хаосе, который все вибрировал от
неопределенности бытия... спутанный, таинственный, под конец непонятный
мир...

Огромная жилистая рука зависла над беззвездной тьмой... в ожидании?
Подкарауливая? Рука дирижера. Или композитора. Или и того и другого? А
может, это ни тот, ни другой? Пустота была бесформенна и включала в себя
то, что должно было быть, и то, чему не суждено было случиться...
бесконечные возможности. Клубки хроматических тонов развертывались в
темноте, в сыром материале бытия. Построения стали сами возникать, когда