Чтение 24–й страницы книги ~Чужой в стране чужих~

мужчинами.

Но и те и другие были полами лишь функционально, и это никак не
затрагивало психологию. Разделения на мужчин и женщин, управляющего жизнью
людей, на Марсе попросту не существовало. На Марсе не было и не могло быть
ни малейшей возможности "вступить в брак". Взрослые были громадны и
напоминали первым людям, которые их увидели, буера под парусами; они были
пассивны физически и активны умственно. Нимфы были толстыми пушистыми
шарами, переполненными юношеской энергией. Между психологическими
основаниями Земли и Марса не было никаких параллелей. Человеческая
двуполость была и связывающей силой, и движущей энергией для любого
проявления человеческой деятельности - от сонетов до уравнений ядерной
физики. Если кто-нибудь подумает, что это преувеличение, пусть поищет в
патентных бюро, библиотеках и картинных галереях то, что создали евнухи.

Марс, катящийся по своей дорожке, обратил мало внимания на "Посланца" и
"Победителя". События произошли слишком недавно, чтобы их заметить. Если бы
марсиане издавали газеты, каждый их выпуск приходил бы через год, не раньше.
Контакт с иной расой ничего нового для марсиан не представлял; это случалось
раньше, вот случилось и сейчас. Когда новая раса будет полностью грокнута
(спустя земное тысячелетие или около того), тогда наступит время
действовать, если будет такая необходимость.

Текущие события, важные для Марса, были совершенно другого сорта.
Рассоединившиеся Старшие решили (почти между делом) послать человеческого
птенца грокнуть, что в его силах, о третьей планете, и вернулись к более
насущным делам. Незадолго до этого, примерно во времена земного Цезаря,
марсианский писатель создал - великое произведение искусства. Его можно было
назвать и поэмой, и музыкальным опусом, и философским трактатом. Это была
последовательность эмоций, выраженная трагическими и логическими средствами.
Поскольку это произведение могло быть воспринято человеком примерно так же,
как слепой от рождения воспринимает описание восхода солнца, не имеет смысла
приписывать ее к какой-либо категории. Главное было в том, что писатель
случайно рассоединился до того, как закончил работу.

Вообще, неожиданные рассоединения на Марсе чрезвычайно редки;
марсианский вкус в этом деле требует, чтобы жизнь была неким завершенным
целым с физической смертью, наступающей в подходящий, тщательно выбранный
момент. Этот писатель, однако, настолько погрузился в работу, что забыл
перейти с холода в теплое место. Когда его отсутствие было замечено, его
мясо уже не годилось для еды. Он же, не заметил рассоединения и продолжал
создавать свое творение.

Марсианское искусство делится на две категории: то, которое создается
живым взрослым - энергичное, подчас даже радикальное, и то, которое
создается Старшими - консервативное, чрезвычайно сложное и обязанное
демонстрировать технику, отвечающую более высоким стандартам. Эти две
категории всегда рассматриваются порознь.

Но по каким меркам судить об этом произведении? Оно легло мостом между
соединенностью и рассоединенностью. Его финальная часть принадлежала
Старшему... хотя творец, как истинные творцы всех времен, не заметил
изменения состояния и продолжал работать, словно соединенный. Может, это
новая категория искусства? Могут ли быть созданы и другие подобные вещи в
результате неожиданного рассоединения автора во время работы? Старшие
обсуждали существующее, неслышно совещались уже не первое столетие, а все
соединенные марсиане с нетерпением ожидали их вердикта.

Вопрос представлял большой интерес еще и потому, что речь шла об
искусстве религиозном (с земной точки зрения) и крайне эмоциональном: в
произведении описывался контакт между марсианской расой и народом пятой
планеты - событие, происшедшее давно, но до сих пор живое в памяти марсиан
ввиду его огромной важности, так же, как одна-единственная смерть на кресте
все еще оставалась в памяти людей и имела для них огромную важность, хотя с
тех времен прошло уже два тысячелетия. Марсиане встретились с народом пятой
планеты, полностью грокнули его и начали действовать: от планеты остались
осколки-астероиды, а марсиане восхвалили народ, который они уничтожили.
Новая работа была одной из многочисленных попыток грокнуть прекрасное знание
в целом во всей его сложности - в одном произведении. Но прежде, чем судить
о нем, надо было решить, как о нем судить.

Это был очень серьезный вопрос.

Валентайн Майкл Смит на третьей планете не интересовался этим пламенным
творением, он даже никогда не слыхал о нем. Его марсианский воспитатель и
его водные братья не забивали ему голову вещами, которые он все равно бы не
понял. Смит знал о разрушении пятой планеты так же, как любому, земному
школьнику известна Троя или Плимут-Рок - место, где в 1620 году высадились
переселенцы с "Мэйфлауэр" - но его не знакомили с теми произведениями
искусства, которые он был не в состоянии грокнуть. Его познания были
неизмеримо, неимоверно шире познаний остальных птенцов его гнезда, но
гораздо уже, чем у взрослых; его воспитатель и его советчики из Старших
мимоходом заинтересовались, что и как много может понять этот чужой птенец.
В результате этого он знал о человеческой расе больше, чем человеческая раса
знала о себе, ибо Смиту приходилось грокать готовыми вещи, о которых ни одно
земное создание просто не имело представления.

А сейчас Смит радовался своим успехам. Он нашел в лице Джубала нового
водного брата; он обрел множество новых друзей, он наслаждался
восхитительными новыми познаниями, сыпавшимися такой лавиной, что он даже не
имел времени грокнуть их; ему оставалось только откладывать их в памяти,
чтобы потом поразмыслить на досуге.

Его водный брат Джубал сказал, что он сумел бы грокнуть это странное и
прекрасное место гораздо быстрее, если бы научился читать, поэтому он
потратил на это весь день или около того. Джил показывала ему слова и
говорила, как они произносятся. Это означало целый день вне бассейна и было
большой жертвой, поскольку купание (а он твердо усвоил, что купаться
разрешается) приводило его даже не в восторг, а в невыразимый религиозный
экстаз. Если бы не Джил с Джубалом, он вообще бы не вылезал из бассейна.

Поскольку ночью купаться не разрешалось, он всю ночь читал. Он
пролистывал Британскую Энциклопедию, а на десерт читал медицинские и
юридические справочники Джубала. Его брат Джубал заметил, как он листает
книгу, остановил его и стал спрашивать о прочитанном. Смит отвечал очень
старательно. Это напоминало проверки, которые устраивали ему Старшие. Его
брат, казалось, был расстроен ответами, и Смит ощутил потребность в
медитации... Он был уверен, что отвечал теми же словами, что и в книге, хотя
и не все из них грокал.

Однако он предпочитал бассейн книгами особенно когда там плескались,
брызгая друг в друга, Джил, Мириам, Ларри и остальные. Он не сразу научился
плавать, но обнаружил, что может делать то, чего другие не могут. Он
опустился на дно и лежал там, погрузившись в блаженство... пока его не
вытащили, подняв такую суматоху, что он ушел бы в свое оцепенение, не
выяснись, что все беспокоятся исключительно из-за его самочувствия...

Позднее он продемонстрировал это Джубалу, пробыв довольно долго на дне,
и попробовал обучить этому своего брата Джил. Но она почувствовала себя
нехорошо, и обучение пришлось прекратить. Это был первый случай, когда он
понял, что существуют вещи, которые он делать способен, а его новые друзья -
нет. Он очень долго обдумывал случившееся, стараясь грокнуть этот факт во
всей его полноте.

Смит был счастлив. Джубал - нет. Его привычное безделье разнообразилось
теперь наблюдением за этаким лабораторным кроликом. У него не было никакого
режима для Смита, никакой программы обучения, никаких физических тренировок.
Вместо этого он позволял Смиту носиться вокруг дома, словно щенку на ранчо.
За Смитом присматривала Джил, и этого, с точки зрения Джубала, было более
чем достаточно. Он довольно скептически относился к мужчинам, которыми
руководят женщины.

Джил делала чуть больше, чем просто обучала его поведению в обществе.
Смит теперь ел за столом и одевался самостоятельно (по крайней мере, так
думал Джубал; он отметил про себя, что надо спросить Джил, помогает ли она
ему сейчас), он усвоил неписанные правила поведения в доме и воспроизводил
их с тщательностью обезьяны, копирующей хозяина. Когда он первый раз
принялся за мясо, он воспользовался одной вилкой, и Джил пришлось самой
разрезать его кусок. К концу обеда он ел так же, как и все остальные. Во
время следующего обеда его манеры были абсолютно точной копией манер Джил,
соответствуя им в каждой мелочи.

Даже открытие, что Смит научился читать со скоростью электронного
сканера и безошибочно повторял все, что прочел, не соблазнило Джубала Харшоу
составить план исследований Смита: натащить кучу аппаратуры, проводить
измерения и чертить кривые прогресса. Харшоу было свойственно высокомерное
смирение человека, познавшего так много, что ему стало известно собственное
невежество. Он не видел смысла в измерениях, когда не знаешь толком, что же,
собственно, измерять.

Однако, хотя Харшоу доставляло удовольствие видеть, как уникальное
животное становится точной копией человеческого существа, это удовольствие
не доставляло ему особой радости.

Подобно Генеральному Секретарю Дугласу, он только и ждал, когда
взорвется бомба.

Обнаружив, что ему ничего не остается, как действовать, чтобы отразить
действия против себя, Харшоу был раздражен теперь тем, что ничего не
происходит. Черт бы побрал этих копов! Неужели они так глупы, что не могут
выследить бесхитростную девчонку, протащившую через всю страну полутруп? Или
они все-таки сели ей на хвост, а теперь готовятся разнести его дом? Одна
мысль об этом приводила его в бешенство. Ощущать, что правительство может
шпионить за его домом, его крепостью, было так же отвратительно, как
оказаться с голыми руками против ножа.

Они вполне способны на это! Правительство! Три четверти паразитов, а
остальные - глупые пустобрехи. О, Харшоу хорошо понимал, что человек,
общественное животное, не может избежать правительства, точно так же, как не
может избавиться от своих внутренностей. Но не называть же зло добром только