Чтение 24–й страницы книги ~Уплыть за закат~

такова цена, которую женщина платит за право иметь детей... и если я буду
так смотреть на это, то легко выдержу любые испытания. Кроме того, я
должна была запомнить, что потребности мужчины отличаются от наших, и быть
готовой удовлетворять прихоти своего мужа. Не думай об этом, как о чем-то
животном и безобразном - думай только о детях.

- Да, мама, я запомню, - ответила я.

Что же случилось у них с отцом? Сама ли мать вынудила его уйти, или
он сказал ей, что хочет наконец выбраться из этого городишки, тонущего в
грязи, и начать в армии новую жизнь?

Не знаю. Да мне и не надо знать - не мое это дело. Остается факт -
отец вернулся в армию так скоро после моей свадьбы, что наверняка задумал
это заранее. Письма приходили сначала из Тампы, потом из Гуантанамо на
Кубе, потом с Минданао на Филиппинах, где мавры-мусульмане перебили больше
наших солдат, чем когда-нибудь удавалось испанцам. А потом из Китая.

После Боксерского восстания я считала отца погибшим, потому что
письма перестали приходить. Наконец он написал нам из Сан-Франциско -
оказывается, прежние письма просто не дошли.

Он уволился из армии в 1912 году. В тот год ему исполнилось
шестьдесят - стало быть, по возрасту? Не знаю. Отец всегда говорил только
то, что считал нужным - если к нему приставали с вопросами, он мог
отделаться выдумкой, а мог и к черту послать.

Он приехал в Канзас-Сити. Брайан пригласил его жить к нам, но отец
нашел себе квартиру и поселился в ней еще до того, как известил нас о
своем приезде и даже о выходе в отставку.

Пять лет спустя он все-таки переехал к нам, потому что был нам нужен.

Канзас-Сити девяностых годов был потрясающим городом. Мне, хотя я и
провела три месяца в Чикаго несколько лет назад, жизнь в большом городе
была в новинку. Когда я сразу после замужества приехала в Канзас-Сити, в
нем насчитывалось сто пятьдесят тысяч населения. В городе был трамвай и
почти столько же автомобилей, сколько конных экипажей. Повсюду тянулись
трамвайные, телефонные и электрические провода.

Все главные улицы были мощеные, постепенно одевались в камень и
боковые. Городские парки уже славились на весь мир, хотя их разбивка еще
не завершилась. В публичной библиотеке (невероятно, но факт) имелось
полмиллиона книг.

А зал собраний был таким огромным, что демократы наметили провести
там в 1900 году свой предвыборный съезд. Потом случился пожар, и зал
сгорел дотла за одну ночь - но не успел еще остыть пепел, как здание
начали восстанавливать, и всего через девяносто дней после пожара
демократы выдвинули там кандидатом в президенты Уильяма Дженнингса
Брайана.

Республиканцы вновь выдвинули в президенты Мак-Кинли, а кандидатом в
вице-президенты - полковника Тедди Рузвельта, героя Сан-Хуанского холма.
Не знаю, за кого голосовал мой муж, но потом ему всегда было приятно,
когда между ним и Теодором Рузвельтом находили сходство.

Наверное, Брайни сказал бы мне, если бы я спросила, но в 1900 году
женщины не совались в политику, а я старалась выглядеть в глазах общества
образцовой скромной домохозяйкой, которую интересует - прямо по формуле
кайзера - только Kirche, Kuche und Kinder [церковь, кухня и дети (нем.)].

В сентябре наш президент, только полгода назад избранный на второй
срок, был злодейски убит, и его пост занял молодой герой войны.

В некоторых параллелях мистера Мак-Кинли не убивали, и полковник
Рузвельт так и не стал президентом, а его дальний родственник не
выдвигался в президенты в 1932 году. Это полностью изменило ход обеих
мировых войн в переломные моменты - в 1917-м, и в 1941-м годах. Этим
занимаются математики нашего Корпуса Времени, но структурное моделирование
в данном случае слишком сложно даже для сопряженных компьютеров Майкрофт
Холмс IV - Афина Паллада, а мне уж и подавно не под силу. Я - родильная
фабрика, хорошая кухарка и сплошная жуть в постели. Мне кажется, что
секрет счастья в том, чтобы понять, кто ты есть, и довольствоваться этим -
с гордо поднятой головой - не стремясь стать кем-то еще. Амбиция не
сделает воробья коршуном, а ворону - райской птицей. Меня, как ворону, это
вполне устраивает.

Пиксель - превосходный образец искусства быть собой. Хвост у него
постоянно трубой, и он всегда в себе уверен. Сегодня он опять принес мне
мышь. Я похвалила его, погладила и хранила мышь, пока он не ушел, а потом
смыла ее в унитаз.

Затаенная мысль наконец пробилась наружу. Эти мыши - первое и пока
единственное (насколько я знаю) доказательство того, что Пиксель может
проносить с собой какие-то предметы, проходя сквозь стены. Если выражением
"проходить сквозь стены" можно описать то, что он делает. За неимением
лучшего удовольствуемся им.

Какую весточку мне передать и кому и как прицепить ее к Пикселю?

На переходе от школьницы к домохозяйке мне пришлось добавить к
личному кодексу Морин еще кое-что. Одна заповедь гласила: "Не расходуй
свыше того, что муж дает тебе на хозяйство". Другую я вывела еще раньше:
"Не плачь никогда при детях твоих", а когда выяснилось, что Брайану
придется много ездить, я включила в заповедь и его. Никогда не плачь при
нем и всегда встречай его улыбкой... никогда, никогда, НИКОГДА не омрачай
его приезда жалобами на то, что труба замерзла, мальчик от бакалейщика
нагрубил, а мерзкая собака изрыла всю клумбу. Пусть он всегда возвращается
домой с радостью, а уезжает с сожалением.

Пусть дети весело встречают его, но не слишком на нем виснут. Ему
нужна мать его детей - но нужна также и любящая доступная женщина. Если ты
не хочешь быть ею, он найдет таковую в другом месте.

Еще одна заповедь: "Обещания нужно выполнять". Особенно данные детям.
Поэтому подумай трижды, прежде чем обещать, и, если у тебя есть хоть тень
сомнения, не делай этого.

А главное, не откладывай наказаний, говоря: "Вот приедет отец".

Пока что в этих правилах не было нужды - ведь у меня был только один
ребенок, да и тот в пеленках. Но я все свои жизненные правила обдумывала
загодя и заносила их в дневник. Отец предупредил меня о том, что я лишена
чувства морали и мне нужно предугадывать заранее те решения, которые
придется принимать. Я не могла рассчитывать на то, что голосок, называемый
совестью, предостережет меня, как ему и полагается - во мне этот голосок
молчал. Поэтому свое поведение приходилось обдумывать заблаговременно,
создавая свой собственный свод законов - вроде десяти заповедей, только
шире и без вопиющих противоречий, которыми изобилует древний свод законов
племени, годный только для темных варваров.

Мои же правила не отличались излишней суровостью, и я от души
наслаждалась жизнью.

Я никогда не выясняла, сколько Брайни платят за каждого ребенка - не
хотела этого знать. Гораздо приятнее было воображать, что это миллион
долларов в золотых слитках цвета моих волос, и каждый слиток такой
тяжелый, что одному не поднять. Фаворитка короля, увешанная
драгоценностями, гордится своим "падением", уличная же потаскушка, которая
продается за пенни, стыдится своего ремесла. Она неудачница и сознает это.
В мечтах я была любовницей короля, а не печальной уличной феей.

Но Фонд Говарда, должно быть, платил щедро. Вот послушайте, что я вам
расскажу. Наш первый дом в Канзас-Сити едва-едва подходил под мерку
респектабельного жилья среднего класса. Из-за близости квартала, где жили
цветные, по соседству с нами селились люди скромные, хотя и белые - иных
не допускалось. Кроме того, наша улица шла с востока на запад, а дом
выходил на север - еще два минуса. Стоял он на высокой террасе, и к нему
надо было взбираться по лестнице. Этот двухэтажный каркасный домик
построили в 1880 году, а все трубы провели задним числом, и ванная
примыкала к кухне. Ни столовой, ни холла, всего одна спальня. Не было
настоящего подвала - только грязная каморка, где стояла печь и хранился
уголь. А вместо чердака - только низенькое пространство под крышей.

Но снять дом за ту плату, которую мы могли себе позволить, было
трудно - Брайни повезло, что он и такой нашел. Я уже начинала думать, что
мне придется рожать первенца в меблированных комнатах.

Брайни повел меня смотреть дом, прежде чем окончательно договориться,
и я оценила его любезность: ведь в те дни замужняя женщина не имела права
подписывать контракты, и ему не обязательно было со мной советоваться.

- Ну как, подойдет он тебе?

Подойдет ли! Водопровод, ватерклозет, ванная, газ, газовое освещение,
котельная...

- Брайни, тут чудесно! Но по карману ли он нам?

- Это моя проблема, миссис Смит, а не ваша. Платить будем аккуратно.
То есть платить будешь ты, как мой агент - первого числа каждого месяца.
Домовладелец, джентльмен по имени Эбенезер Скрудж... [прижимистый делец из
рассказа Чарльза Диккенса]

- Эбенезер Скрудж? Да неужели?

- Мне так послышалось. Но мимо как раз шел трамвай, я мог и
ошибиться. Мистер Скрудж лично будет заходить за деньгами первого числа
каждого месяца, если только оно не выпадет на воскресенье; в таком случае
он зайдет в субботу, а не в понедельник, что особо подчеркнул в разговоре.
Подчеркнул он также, что платить следует наличными, а не чеком. Причем
серебром, не банкнотами.

Арендная плата, несмотря на многочисленные недостатки дома, была
высокой. Я так и ахнула, когда Брайни назвал мне ее: двенадцать долларов в
месяц.

- Брайни!

- Не квохчи, рябенькая. Мы снимаем этот дом только на год. Если ты
выдержишь столько, то тебе не придется иметь дело с уважаемым мистером