Институт и вечеринку перед своим отъездом. Теперь все это казалось ему
таким далеким и таким по-детски спокойным и безопасным, что ему захотелось
заплакать от ностальгии. Когда он вошел под портик корпуса Естественных
Наук, какая-то девушка на ходу искоса посмотрела на него, и он подумал,
что она похожа на ту девушку, как ее, ну с короткими волосами, которая
тогда на вечеринке съела столько жареных лепешек. Он остановился и
обернулся, но она уже исчезла за углом. Впрочем, у этой девушки волосы
были длинные. Ушло, ушло, все ушло. Он вышел из-под укрытия портика на
ветер. Ветер нес мелкий, редкий дождь. Дождь всегда был редким - если он
вообще шел. Это была сухая планета. Сухая, бледная, враждебная.
"Враждебная!" - громко сказал Шевек по-иотийски. Он никогда не слышал, как
говорят на этом языке: слово звучало очень странно. Дождь бил ему в лицо,
больно, как гравий. Это был враждебный дождь. К боли в горле прибавилась
отчаянная головная боль, которую он почувствовал только сейчас. Он
добрался до 46-ой комнаты и лег на спальный помост, который оказался
гораздо дальше от двери, чем обычно. Его трясло, и он никак не мог унять
эту дрожь. Он закутался в оранжевое одеяло и сжался в комочек, пытаясь
уснуть, но никак не мог перестать дрожать, потому что со всех сторон его
непрерывно бомбардировали атомами, и тем сильнее, чем выше у него
поднималась температура.
недомогания, кроме усталости. Не имея представления о том, что такое
высокая температура, в эту долгую ночь, время от времени приходя в себя,
он думал, что сходит с ума. Когда наступило утро, боязнь безумия заставила
его обратиться за помощью. Он слишком испугался самого себя, чтобы просить
помочь соседей по коридору: ведь ночью он слышал свой бред. Он побрел в
местную больницу, за восемь кварталов, и холодные, залитые ярким светом
восходящего солнца улицы медленно кружились вокруг него. В клинике
выяснилось, что его безумие - это воспаление легких, и ему велели лечь в
постель в палате N_2. Он запротестовал. Медсестра обвинила его в эгоизме и
объяснила, что, если он пойдет домой, то врачу придется посещать его там и
обеспечивать ему уход. Он лег в постель в палате N_2. Все остальные
больные в этой палате были старые. Пришла медсестра, принесла ему стакан
воды и таблетку.
зубы стучали.
из-за весьма успешных профилактических мероприятий, проводившихся их
обществом, а также, может быть, и по причине путаницы, вызванной
аналогическим применением слов "здоровый" и "больной". Они считали, что
болезнь - это преступление, хотя и невольное. Поддаваться преступному
порыву, поощрять его, принимая обезболивающие, было безнравственно. Они
отказывались от таблеток и уколов. С годами большинство из них начинало
смотреть на это иначе. У пожилых и стариков боль пересиливала стыд.
Медсестра раздавала лекарства старикам в палате N_2, а они шутили с ней.
Шевек смотрел на это с тупым непониманием.
вода пролилась и промочила одеяло.
чувствует себя очень хорошо. Потом он стал объяснять ей, почему
циклическая гипотеза, сама по себе непродуктивная, столь существенна для
его подхода к возможной теории Одновременности, являясь ее краеугольным
камнем. Он говорил частично на родном языке, а частично - по-иотийски и
писал формулы и уравнения мелом на грифельной доске, чтобы ей и всей
остальной группе было понятно, а то он боялся, что они не поймут про
краеугольный камень. Она касалась его лица и связывала ему волосы сзади,
чтобы не мешали. Руки у нее были прохладные. Никогда в жизни он не
испытывал ничего приятнее, чем прикосновение ее рук. Он потянулся к ее
руке. Ее не было, она ушла.
он прекрасно себя чувствует. Все было в полном порядке. Ему не хотелось
двигаться. Если бы он сделал какое-нибудь движение, оно нарушило бы этот
совершенный, устойчивый момент, это равновесие мира. Зимний свет, лежащий
на потолке, был невыразимо прекрасен. Шевек лежал и любовался им. Старики
на другом конце палаты пересмеивались старческим, хриплым, кудахчущим
смехом, и это был прекрасный звук. Та женщина вошла и села у его койки. Он
взглянул на нее и улыбнулся.
самое, старое.
голос, выговоривший эти два слова, больно задел что-то глубоко в существе
Шевека, какое-то темное место, скрытое за стенами, и все отражался и
отражался во тьме этих стен. Он взглянул на женщину и с ужасом сказал:
О том, чтобы Шевек что-нибудь сохранял, и речи быть не могло. У него не
было сил отодвинуться, но он весь сжался в нескрываемом страхе, стараясь
оказаться как можно дальше от нее, словно это была не его мать, а его
смерть. Если она и заметила это слабое движение, то вида не подала.
лица, на котором не было морщин, хотя ей уже минуло сорок. Все в ней было
гармонично и сдержанно. Голос у нее был негромкий, приятного тембра.
ты и существуешь ли ты вообще. Я была на складе Синдиката Печати,
подбирала литературу для Инженерной Библиотеки, и увидела книгу Сабула и
Шевека. Сабула я, конечно, знаю. Но кто такой Шевек? Почему это звучит так
знакомо? С минуту, а то и дольше, я не могла сообразить. Странно, правда?
Но у меня просто в голове не укладывалось. Тому Шевеку, которого я знаю,
должно быть только двадцать лет, вряд ли он может быть соавтором трактатов
по метакосмологии вместе с Сабулом. Но любому другому Шевеку должно было
бы быть еще меньше двадцати!... Поэтому я пошла посмотреть. Какой-то
парнишка в бараке сказал, что ты здесь... В этой больнице страшно не
хватает персонала. Не понимаю, почему синдики не требуют от Медицинской
Федерации, чтобы сюда либо назначили еще людей, либо сократили бы прием
больных; некоторые из этих медсестер и врачей работают по восемь часов в
день! Конечно, среди медиков есть люди, которые сами хотят этого: импульс
самопожертвования. К сожалению, это не дает максимальной эффективности...
Странно было найти тебя. Я бы тебя ни за что не узнала... Ты
переписываешься с Палатом? Как он?
горя, только какая-то привычная безотрадность, нотка незащищенности от
беды. Это тронуло Шевека, позволило ему на мгновение увидеть в ней
человека.
был городским инженером-строителем. От землетрясения обрушился учебный
центр. Он с другими пытался вытащить детей из-под развалин, а тут - второй
толчок, и все рухнуло окончательно. Тридцать два человека погибло.
Институт.
тридцати двух... Статистический показатель.
здание, - сказал Шевек.
что она чувствует и чувствует ли что-нибудь вообще. Ее слова могли быть
вызваны порывом, а могли быть и обдуманными - понять это было невозможно.
А я думала, что ты будешь похож на Палата. Я была в этом уверена...
странно, как наше воображение создает такие представления. Значит, он
оставался с тобой?
вздох.
Белоусов Валерий
Роллинс Джеймс
Русанов Владислав
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Шилова Юлия