Чтение 24–й страницы книги ~Львы Аль-Рассана~

- Мне лучше всего, когда я работаю, - ответила она наконец. - Я не знала бы, куда девать свободное время. По-моему, возвращаться домой небезопасно.

- В Фезану? Да, это так, - согласился он. - Этой весной.

Она продолжила его же тоном.

- Ты думаешь, это начнется скоро? Неужели Бадир действительно пошлет армию на восток?

Они свернули за угол и теперь шли на север. Толпы на улицах поредели ближе к полудню. Озеро лежало впереди, и изогнутые стены вытянулись над водой, как протянутые руки. Джеана видела мачты рыбацких судов.

Родриго сказал:

- Думаю, скоро в поход двинется много армий. И наша будет одной из них.

- Ты очень осторожен, - заметила Джеана.

Он бросил на нее взгляд. И внезапно усмехнулся в густые усы.

- Я всегда с тобой осторожен, Джеана.

Она не ответила, промолчала. Он продолжал:

- Если бы знал больше и наверняка, я бы тебе сказал. Лайн совершенно уверен, что это объединение всех трех северных правителей, о котором ходят слухи, приведет к тому, что выступит одна армия. Сам я в этом сомневаюсь, но это не значит, что не выступят все три правителя джадитов, и каждый будет вести собственную маленькую священную войну. - Голос его звучал сухо.

- И в какое положение все это ставит Родриго Бельмонте из Вальедо? - спросила она, останавливаясь у скамьи возле большого склада. Это являлось ее отличительной чертой: если она не была уверена, то старалась задавать прямые вопросы. Делать разрез, как хирург.

Он поставил обутую в сапог ногу на скамью и положил свой сверток. Жестом пригласил ее сесть. Платан отбрасывал на скамью тень. Солнце уже поднялось высоко, и стало теплее. Она краем глаза заметила Зири, присевшего на мрамор фонтана. Он играл со своим кинжалом и для всех окружающих выглядел, словно ученик, отпущенный на часок или бездельничающий на обратном пути после выполненного поручения.

Родриго сказал:

- Мне на этот вопрос ответить сейчас так же трудно, как было зимой. Помнишь, ибн Хайран спрашивал меня об этом же?

Джеана помнила: в то утро, когда она чуть не погибла вместе с двумя мальчиками, единственным грехом которых было то, что они приходились сводными братьями правителю.

- Действительно ли деньги, которые ты здесь зарабатываешь, важнее преданности Вальедо?

- Если так поставить вопрос - нет. Но есть и другие способы сформулировать его, Джеана.

- Скажи, какие.

Он смотрел на нее спокойными серыми глазами. Очень немногое могло вывести его из себя. Даже хотелось попробовать это сделать. "Но этот человек, - внезапно подумала она, - разговаривал со мной так, словно я была его доверенным офицером. Никаких скидок, никакой снисходительности. Ну, почти никаких". Она не была уверена в том, что он так же поддразнивает Лайна Нунеса.

- Должна ли верность моим представлениям о чести перевесить мой долг по отношению к жене и будущему моих детей?

Здесь, вблизи от воды, дул ветер. Джеана сказала:

- Объясни мне это, пожалуйста.

- Лайн и Мартин боятся, что мы можем упустить настоящий шанс, оказавшись в ссылке именно в этом году. Они заставляют меня написать Рамиро прошение о разрешении вернуться, а потом, если он согласится, расторгнуть мой контракт здесь. Я решил этого не делать. Есть некоторые вещи, которых я делать не стану.

- Что именно? Расторгать контракт или подавать прошение?

Он улыбнулся.

- Собственно говоря, и то, и другое. Второе еще менее вероятно, чем первое. Я мог бы вернуть свое жалованье, я, конечно, не успел его потратить. Но подумай вот о чем, Джеана. Более важно вот что. Если Вальедо двинется на юг через тагру и осадит Фезану, каким людям, по-твоему, Рамиро отдаст земли в случае успеха кампании? - Он посмотрел на нее. - Понимаешь?

Будучи сообразительной и дочерью своего отца, она поняла.

- Ты будешь скакать вокруг Рагозы, преследуя бандитов за жалованье, когда можно завоевать целые королевства.

- Не совсем целые королевства, но нечто существенное, несомненно. Гораздо больше, чем жалованье, каким бы щедрым оно ни было. Так что скажите, доктор, должен ли я дать моим мальчикам шанс стать наследниками, скажем, наместника короля в Фезане? Или наследниками только что завоеванных земель между здешними местами и Карказией, с разрешением на строительство замка?

- На это я не могу ответить. Я не знаю твоих мальчиков.

- Это не важно. Они - мальчики. Вопрос в том, к чему должен стремиться мужчина, Джеана? Не поступаясь честью? - теперь его взгляд бы прямым и даже немного пугающим. Сэр Реццони имел обыкновение так смотреть. Она все время забывала, до тех пор, пока ей не напоминали, как сейчас, что Родриго был учителем, а не только одним из тех воинов полуострова, которых опасались больше всех.

- Все равно не могу ответить, - сказала она.

Он покачал головой, впервые проявляя нетерпение.

- Ты думаешь, я иду на войну и убиваю, отдаю приказы убивать сдавшихся в плен противников, заживо сжигать женщин - а я это делал, Джеана! - просто из глупого боевого задора?

- Тебе лучше знать.

Она немного продрогла здесь, в тени. Не этого она ожидала от утренней прогулки по городу.

- Война иногда доставляет удовольствие, это правда. - Он выбирал слова. - Я не стану этого отрицать. Плохо это или хорошо, но я острее всего чувствую себя живым в присутствии смерти. Мне необходимы опасность, чувство локтя, гордость власти. Шанс завоевать почет, славу, даже состояние - это все имеет значение в нашем мире, если не в раю для душ Джада. Но это уводит меня прочь от тех, кого я люблю, и оставляет их беззащитными перед опасностью в мое отсутствие. И конечно, конечно, если мы не просто животные, которые живут, чтобы драться, для кровопролития должна существовать причина.

- И какая же это причина? Для тебя?

- Власть, Джеана. Бастион. Способ добиться такой безопасности, какой можно добиться в этом непрочном мире, и шанс построить для сыновей что-то такое, что останется после моей смерти.

- И вы все этого хотите? Это именно то, что вами движет?

Он задумался.

- Я бы не стал говорить за всех. Некоторым достаточно сладостного возбуждения. Крови. Некоторые действительно убивают из любви к убийству. Ты видела таких в Орвилье. Но готов побиться об заклад... готов побиться об заклад, что, если ты спросишь Аммара ибн Хайрана, он ответит тебе, что находится здесь, в этом городе, потому, что еще до конца лета надеется править Картадой от имени эмира Бадира.

Джеана внезапно вскочила. Она пошла дальше, напряженно размышляя. Родриго подхватил свой сверток, догнал ее и зашагал рядом. Они шли молча мимо складов, пока не достигли конца длинного пирса, и остановились над синей водой. Рыбацкие лодки украшали к карнавалу. На снастях и мачтах появились фонарики и флажки. Солнце стояло уже над головой; в полдень на улицах осталось мало народу.

- Вы не можете оба добиться своего, правда? - в конце концов произнесла Джеана. - Ты и Аммар. Или можете, но не надолго. Рамиро не может завоевать Фезану и удержать ее, если Бадир возьмет Картаду и удержит ее.

- Они могли бы, полагаю. Но нет, не думаю, чтобы произошло и то, и другое. И конечно, это не получится, если я останусь здесь.

Он не был тщеславным, но знал себе цену. Она взглянула на него снизу вверх. Он смотрел вдаль, на воду.

- Ты действительно в затруднении, правда?

- Как я уже тебе говорил, - тихо ответил он. - Скоро армии двинутся в поход, и я не знаю, чем это закончится. Возможно, ты забыла, но есть и другие игроки.

- Нет, не забыла, - возразила Джеана. - Я о них никогда не забываю. - Сейчас на озере разворачивалась запоздавшая лодка, ее белые паруса ярко сверкали на солнце, она направлялась в гавань с утренним уловом. - Позволят ли мувардийцы твоему народу завоевать Аль-Рассан?

- Не завоевать, а вернуть. Нет, в этом я сомневаюсь, - ответил Родриго Бельмонте.

- Значит, они тоже придут? Этим летом?

- Возможно, если это сделают северные правители. Они наблюдали, как чайки кружат и пикируют над водой.

Белые облака, быстрые, как птицы, мчались над головой.

Джеана посмотрела на стоящего рядом человека.

- Значит, это лето станет концом чего-то.

- Можно сказать, что каждое время каждого года является концом чего-то.

- Да, можно сказать. Ты так считаешь? Он покачал головой.

- Нет. Я уже давно ощущаю приближение перемен. Не знаю, какими они будут. Но думаю, они надвигаются. - Он помолчал. - Конечно, мне случалось ошибаться насчет подобных вещей.

- Часто?

Он ухмыльнулся.

- Не очень, Джеана.

- Спасибо тебе за откровенность.

Он продолжал смотреть ей прямо в глаза.

- Чистая самозащита, доктор. Я не смею лукавить с тобой. Возможно, тебе когда-нибудь придется делать мне кровопускание. Или отрезать ногу.

Джеана поняла, что ей неприятно об этом думать.

- У тебя есть маска для карнавала? - спросила она неожиданно.

Он снова улыбнулся, кривой улыбкой.

- Собственно говоря, да. Лудус и Мартин, которым нравится считать себя остроумными, купили мне нечто причудливое. Возможно, я ее надену, чтобы сделать им приятное, и немного похожу в начале праздника, но не думаю, что останусь там надолго.

- Почему? Что ты будешь делать? Сидеть, завернувшись в одеяло, у очага?

Он приподнял маленький сверток, который нес.

- Писать письма. Домой. - Он поколебался. - Жене.

- А! - сказала Джеана. - Суровое веление долга. Даже во время карнавала?

Родриго слегка покраснел, впервые за все время их знакомства, и отвел глаза. Последняя рыбацкая лодка уже вошла в гавань. Рыбаки выгружали свой улов.

- Долг тут ни при чем, - сказал он.

И в этот миг Джеана с опозданием поняла о нем нечто важное.

Он проводил ее домой. Она пригласила его зайти и перекусить, но он вежливо отказался. Она поела в одиночестве, рыбу и фрукты, приготовленные поваром, которого нанял для них Велас.

Потом сходила взглянуть на своих пациентов и в задумчивости вернулась домой, чтобы искупаться и переодеться перед пиром во дворце.

Мазур прислал ей украшения, еще одно проявление щедрости. Ей сказали, что пир у эмира накануне карнавала славится своей элегантностью. Хусари подарил ей платье, ярко-красного цвета с черной каймой. Он наотрез отказался от денег - этот спор она проиграла с треском. У себя в комнате она рассмотрела платье. Оно было великолепным. Она в жизни не надевала ничего подобного.

Киндатам положено носить только синие и белые цвета, без всяких претензий. Однако всем ясно дали понять, что в эту ночь - и наверняка еще завтра - в Рагозе эмира Бадира эти правила отменяются. Она начала переодеваться.

Думая о Хусари, Джеана вспомнила его речь сегодня утром. Помпезный, высокомерный стиль фальшивого ученого. Он сказал, что шутит.

Но это было не так или не совсем так.

"В определенные моменты, - думала Джеана, - в присутствии людей, подобных Хусари ибн Мусе, или юному Альвару, или Родриго Бельмонте, можно представить себе такое будущее этого полуострова, которое позволяет надеяться на лучшее. Люди могут меняться, могут переходить границы, отдавать и брать друг у друга... если у них хватает времени, хватает доброй воли, ума..."

Этот мир был создан для того, чтобы сделать в Эсперанье, в Аль-Рассане одну страну из двух, или даже из трех, если помечтать. Солнце, звезды и луны.

Потом вспоминаешь Орвилью, День Крепостного Рва. Смотришь в глаза мувардийцев или остановишься на углу улицы и слышишь ваджи, который требует смерти для грязного киндата-колдуна бен Аврена, пьющего кровь ашаритских младенцев, вырванных из рук матерей.

"Даже солнце заходит, госпожа".

Это сказал Родриго.

Она никогда не встречала такого мужчину, как он. Нет, это не совсем так. Еще одного она встретила в ту же ужасную ночь прошлым летом. Они были подобны блестящей золотой монете, эти двое, две стороны, разные изображения на каждой, одна цена.

Было ли это правдой? Или просто казалось правдой, как речи одного из тех педагогов, которых имитировал Хусари, полные симметрии, но не имеющие сути?

На этот вопрос она не знала ответа. Ей недоставало Нунайи и женщин за стенами Фезаны. Ей недоставало ее собственной комнаты в родном доме. Ей недоставало ее матери.

Ей очень недоставало отца. Ему понравилось бы, если бы он увидел ее в таком виде, как сейчас, она это знала. Он никогда больше ее не увидит, никогда больше ничего не увидит. Человек, который это с ним сделал, мертв. Аммар ибн Хайран убил его, а потом написал свой плач. Джеана была близка к слезам, слушая эту элегию во дворце, где они снова будут сегодня пировать, в зале, по которому протекает поток.

Очень тяжело, что так много вопросов в жизни остается без ответа, как бы ты ни старалась.

Джеана подошла к зеркалу, куда редко заглядывала, и надела украшения Мазура. Потом долго стояла и смотрела на себя.

В конце концов она услышала снаружи музыку, а потом внизу раздался стук в дверь. Услышала, как Велас пошел открывать. Мазур прислал ей сопровождение; похоже, оно состояло из струнных и духовых инструментов. Кажется, вчера ночью она заставила его почувствовать себя виноватым. Это должно было ее позабавить. Она еще секунду стояла неподвижно, глядя на свое отражение в зеркале.

Она не была похожа на лекаря боевого отряда. Она выглядела как женщина - не обладающая свежестью юности, но и не такая уж старая, с красивыми скулами и синими глазами, теперь оттененными краской и лазуритами Мазура на шее и в ушах. Придворная дама, собравшаяся присоединиться к блестящему обществу на дворцовом пиру.

Глядя на отражение в зеркале, Джеана привычно пожала плечами. Этот жест она, по крайней мере, узнала.

Маска, ее настоящая маскировка, лежала на столе рядом с зеркалом. Это на завтра. Сегодня вечером во дворце эмира Бадира, как бы она внешне ни изменилась, все узнают в ней Джеану. Что бы это ни означало.

Глава 13

- Ты доволен? - спросил эмир Рагозы у своего визиря, Прервав дружеское молчание. ... Мазур бен Аврен, лежащий на подушках, поднял взгляд.

- Это мне следует задать вам подобный вопрос, - сказал он.

Бадир, сидящий в своем глубоком, низком кресле, улыбнулся.

- Меня легко удовлетворить, - тихо ответил он. - Я получил удовольствие от еды и общества. Музыка сегодня была великолепной, особенно язычковые инструменты. Твой новый музыкант из Рониццы - просто открытие. Мы хорошо ему платим?

- Очень хорошо, к сожалению, должен сказать. Его услуги пользуются большим спросом.

Эмир отпил из своего бокала, поднес его к пламени ближней свечи и задумчиво стал разглядывать. Сладкое вино имело бледный цвет, как свет звезд, белой луны, северной девушки. Он попытался мимоходом придумать более свежий образ, но ему это не удалось. Было уже очень поздно.

- Что ты думаешь о сегодняшних стихах? Случилось так, что стихи стали событием.

Визирь ответил не сразу. Они снова остались одни в палатах эмира. Бен Аврен спрашивал себя, сколько раз за эти годы они сидели вот так, вдвоем, на исходе ночи.

Вторая жена Бадира умерла шесть зим назад, во время рождения его третьего сына. Эмир так больше и не женился. У него были наследники, и не возникло ни одного серьезного политического аргумента в пользу нового союза. Иногда прочно сидящему на троне монарху полезно оставаться свободным: ему делают предложения, а переговоры можно тянуть долго. Каждый из правителей трех стран имел основания верить, что его дочь может когда-нибудь стать правительницей богатой Рагозы в Аль-Рассане.

- Что вы думаете об этих стихах, повелитель?

Не в стиле визиря было отвечать вопросом на вопрос. Бадир поднял бровь.

- Ты осторожничаешь, старый друг? Со мной?

Мазур покачал головой.

- Не осторожничаю. Я просто не уверен. Возможно, я необъективен из-за собственных честолюбивых устремлений в области поэзии.

- Для меня это уже почти готовый ответ. Мазур потянул носом.

- Я знаю.

Эмир откинулся назад и положил ноги на свой любимый табурет. Поставил бокал на широкий подлокотник кресла.

- Что я думаю? Я думаю, что большая часть стихов ничего не значила. Обычный набор образов. Я также думаю, - прибавил он, - что наш друг ибн Хайран в своих стихах выдал конфликт - то ли намеренно, то ли это нечто такое, что он предпочел бы скрыть.

Визирь медленно кивнул.

- Мне это определение кажется точным. Боюсь, вы примете мои слова за лесть. - Эмир Бадир бросил на него острый взгляд. Он ждал. Мазур отхлебнул вина. - Ибн Хайран - слишком честный поэт, мой повелитель. Он может лицемерить в речах или в поступках, но в стихах ему не так легко это удается.

- И что нам делать по этому поводу? Мазур изящно махнул рукой.

- Мы ничего не можем сделать. Подождем и посмотрим, что он решит.

- Разве мы не должны попытаться повлиять на его решение? Если сами знаем, чего хотим?

Мазур покачал головой.

- Он знает, что может получить от вас, господин.

- Знает? - Тон Бадира стал резким. - А я - нет. И что же он может от меня получить?

Визирь поставил свой бокал и сел прямее. Они пили всю ночь - на пиру и теперь, наедине. Бен Аврен устал, но голова его оставалась ясной.

- Как всегда, последнее слово за вами, мой повелитель, но мое мнение таково - он может получить все, что пожелает, если решит остаться с нами.

Молчание. Это было очень смелое утверждение. Оба они это знали.

- Я так сильно в нем нуждаюсь, Мазур?

- Нет, если мы предпочтем остаться в прежнем положении. Но если вы пожелаете получить больше, тогда - да, вы так сильно в нем нуждаетесь.

Снова воцарилось задумчивое молчание.

- Конечно, мне хочется иметь больше, - сказал эмир Бадир Рагозский.

- Я знаю.

- Смогут ли мои сыновья справиться с более обширными владениями, когда меня не станет, Мазур? Способны ли они на это?

- Я думаю - да, если им помочь.

- Будет ли у них твоя помощь, мой друг, как есть она у меня?

- Пока я жив. Мы с вами почти одного возраста, как вам известно. И в этом, собственно говоря, весь смысл того, о чем я говорю.

Бадир посмотрел на него. Поднял свой почти пустой бокал. Мазур легко встал и подошел к буфету. Взял графин и налил вина эмиру, а потом, повинуясь его жесту, себе. Поставил на место графин и вернулся на свои подушки, удобно устроившись среди них.

- Это было чрезвычайно короткое стихотворение, - сказал эмир Рагозы.

- Да.

- Почти... небрежное.

- Почти. Но не совсем. - Визирь на секунду замолчал. - Я думаю, он сделал вам комплимент необычного сорта, мой господин.

- Вот как! Какой же?

- Он позволил вам увидеть, что ведет внутреннюю борьбу. Он не стал скрывать этот факт за льстивыми, красноречивыми выражениями преданности.

Снова эмир промолчал.

- Правильно ли я тебя понял? - спросил он наконец. В его голосе теперь слышалось раздражение, что было редкостью. Он устал. - Аммар ибн Хайран, которого попросили сочинить стихи в честь моего дня рождения, декламирует короткий отрывок с пожеланием, чтобы в пруду всегда была вода, а в моем бокале - вино. Это все. Шесть строчек. И мой визирь, мой поэт, говорит, что это задумывалось как комплимент?

Мазур остался невозмутимым.

- Потому что он мог так легко написать больше, мой господин, или, по крайней мере, заявить, что его вдохновение не соответствует столь выдающемуся поводу. Он слишком опытен, чтобы этого не сделать, если бы почувствовал хоть малейшую необходимость вести придворную игру. Это значит, что он хочет, чтобы вы - и я, наверное - поняли, что он честен с нами и будет честен впредь.