ли? В Ванкувере. И как его звали? Я мгновенно отвечаю: Тэд, но я не помню
отца, ведь он и мама утонули, когда мне не было и года! И на моих глазах,
как обычно, когда я рассказывал эту историю, выступили слезы. Старик
говорит: Тэд Лонгсдейл? Погоди-ка, кажется, я его знал! Да, точно, знал
твоего отца: Тэд - верно? Позже из-за склероза, наверное, он стал
рассказывать окружающим, что знал не только моего отца, но и мою покойную
матушку и даже помнит меня, годовалого: орал сильно. Добрый был старик и
весьма полезный для моей легенды. Я говорю "был", потому что вскоре он умер,
я пошел на его похороны, стоял в числе почетных гостей с котелком в руках и
даже выступил на панихиде, причем сказал об умершем искренне, от всего
сердца: он был первым и единственным человеком, который знал меня во
младенчестве...
моего института, а я был там членом парткома, мы часто ссорились, он вечно
стукался об меня, как о камень. Кстати, узнал я директора в Лондоне, как и
всех русских узнавал за границей, по заду, прошу простить за натурализм, но,
как говорится, из песни слова не выбросишь. Он, между прочим, видит, что я
одет не как посольские работники, и, умница, отвернулся! Впрочем, может, ему
просто противно было со мной разговаривать, если он вспомнил, как мы
ругались: еще не хватает, мол, в Лондоне об этого типа (об меня, значит)
стукаться! И так случилось, что буквально месяца через два встречаемся уже в
Москве и вновь на улице, и опять нос к носу, - надо же! Я был в Москве в
составе британской торговой делегации. Говорю директору: здравствуйте! Нет,
не так говорю, а так: здра-а-а-а-вствуйте! И он мне в той же развязной
тональности: здра-а-а-вствуйте! Ну-с, где работаем? Во Вьетнаме, отвечаю я,
не моргнув глазом. Что-то слабо загорели, а там солнце. У меня, говорю,
гипертония, загорать врачи не рекомендуют, я больше в тени. Оно и видно,
говорит директор, ну-ну!
сейфе у "Пятого", их несли на подушечках друзья и боевые товарищи Конона
Трофимовича, хотя факт этот мало что меняет в печальной сути дела. На
похоронах было много народа, гроб с телом выставили в фойе клуба
Дзержинского. За несколько дней до смерти, словно чувствуя ее приближение,
Конон сказал жене в минуту редкого для разведчика откровения: "Знаешь, Галя,
если бы мне сейчас дали задание и документы, я, несмотря на все пережитое,
опять поехал бы в какую-нибудь страну, но с моих пальцев, Галя, т а м уже
взяли отпечатки..."
а потом жизнь. Осталась память. И скромная могила на небольшом крематорском
кладбище при Донском монастыре, - это для тех, кто вдруг захочет положить на
серую плиту букет полевых цветов, которые так любил мой герой.
о Кононе Трофимовиче Молодые, а если не читаете, значит, пока не разрешили:
не пришло еще время. Но придет?
"Профессия: иностранец".
чем черт не шутит: а вдруг случится исключение? Документальная повесть о
Гордоне Лонгсдейле (Кононе Молодом) была написана тридцать с хвостиком лет
назад (в 1968), а вот опубликовать ее удалось только спустя долгие годы (а
почему, спрашивается?), полностью в журнале "Знамя" (1987 год) и отрывочком
в "Огоньке" (1988), а уж затем началось небольшое сумасшедствие: подряд
повесть "Профессия: иностранец" расхватали десяток издательств, разнесли
многочисленными сборниками по стране, насыщая свои кошельки; а почему так?
Читательский голод на "ч т о-т о" еще не был насыщен. Возникла инфекционная
болезнь, которая называлась просто и справедливо: шпиономания. Я не сумел
тогда догадаться о причине странного бума и диагноза болезни не знал. А
ларчик открывался элементарно: надоело лопать лавину лжи о советских "лучших
в мире" разведчиках, а тут впервые запахло п р а в д о й, которая впервые,
кажется, прорвалась через десятилетия тотальной секретности (об откровенном
вранье я уже сказал). А тут (как странно!) не выдумка
литератора-детективщика, повесть-то - документальная (первая живая ласточка)
да еще о человеке, имя которого было уже громким: Конон Молодый, прототип
главного героя блиставшего на киноэкранах "Мертвого сезона" в исполнении
прекрасного литовского актера Баниониса да еще в паре с замечательным
Роланом Быковым! Так вот: повестушка моя, названная "Профессия: иностранец",
была не во всем правдой и быть такой не могла.
"Детектор" слово французское, означающее в переводе "открыватель". Всего-то
навсего. Кто из нас не помнит заполонившие театральные залы, киноэкраны и
газетно-книжные продукции с шпионско-криминальными сюжетами, которые не
брезговали детекторами лжи? Как только надо было по ходу сюжета проверить
человека на "преданность" (кстати, предательство и преданность не от одного
ли корня?) ему тут же подсовывали прибор, опутывали проводами со счетчиками,
и он через десять минут "сдавался" или побеждал.
не показания вам даю, и не уголовное дело против меня возбуждено; журналист
я, литератор, и моя задача - раговаривать с читателем. Причем, веду этот
разговор я по собственному желанию, а желание продиктовано моей собственной
совестью и профессионализмом.
"Профессия: иностранец" начинается такими словами:
сочинении детективов и уже напечатавший к тому времени (правда, под
псевдонимом и в соавторстве) несколько приключенческих повествований в
центральных молодежных журналах, получил неожиданное предложение от
соответствующего ведомства собрать материал для документальной повести о
советском разведчике Г.-Т. Лонгсдейле".
что "соответствующее ведомство" - это КГБ (аббревиатура до сих пор вызывает
у меня аллергию). Каково ж было мне, когда я впервые переходил порог здания
на Лубянке, а потом писал вышеназванную повесть.
научился произносить слова "гебешник", "стукач" и даже "топтун", задним
числом делал себя "зубастым" и осмелевшим, но никогда не торжествующим хищно
и зловредно: негодные своей запоздалостью эти человеческие качества. Пусть
попробует сегодняшний читатель сделать то же самое и понять, что никакого
"кайфа" не получит: прыгать с парашютом за спиной и с фалой на проволоке да
еще с вышки, построенной детским парком, дело несерьезное и не мужское.
Война понарошку с ветряными мельницами.
зрения, а теперь вернемся к ней с фактической: читатель должен знать, что
лично мне никаких предложений от "ведомства" писать повести о разведчиках
никогда не было. Вот так. Повторяю: не получал я никогда таких престижных
заказов (и спасибо, что Бог миловал).
имени - Павел. Сразу отвечаю на ваш еще непрозвучавший вопрос: это
псевдоним, скрывающий пятерых авторов, каждого из которых вы (почти уверен)
читали в разные годы в различных центральных газетах и журналах, даже
видели. Багряк же долго был для читателя человеком-невидимкой (по негласному
джентльменскому соглашению). Даже когда в 1968 году вышла в свет первая
книжка "Пять президентов", на последней страничке, где обычно
расшифровывалась фамилия автора (или авторов), стояло неведомое читательской
"массе" имя: "П.Багряк". Все.
Ларчик, как обычно, открывается просто: соавторы изначально были уверены,
что "вскрытие" повредит каждому в его серьезной профессиональной
журналисткой работе.
соавторов было "пятеро". Отсюда и родился "П". Правда, обязан сказать
читателю с нескрываемым удовольствием, что все опубликованные повести
Багряка иллюстрировал талантливый Павел Бунин.
начала о "чертовой дюжине"), пять из которых были опубликованы "Юностью",
шестая появилась в "Смене". Назову все работы Багряка поименно, как
священник, помахивая кадилом и выставляя свечку за свечкой: "Кто?" (эту
первую я уже называл), "Перекресток", "Пять президентов", "Оборотень",
"Синие люди" и "Фирма приключений". Все.
изданием еще в 1969 году в "Молодой гвардии" (кто еще помнит это
замечательное издательство, признайтесь с благодарностью?). О художественных
фильмах "по Багряку" рассказывать мне особенно нечего: захватывающие сюжеты
несли социально-классовый подтекст, в те времена не особо жалуемый. Так что
славной киноистории у Багряка не получилось: три худеньких кинокартины
доползли до зрителя еще в ту золотую пору, когда процветал (но уже
почувствовал запах тления) отечественный прокат, но, не сделав погоды, как
это случилось у Стругацких и Вайнеров, классиков жанра. Багрякские фильмы
почили в бозе. И талантом Багряк оказался пожиже других
сценаристов-детективщиков, и с режиссерами не повезло, и стилистически
прогадал, отправив своих героев из России в заграничное плавание-проживание,
где (как ему казалось) легче было говорить правду о родных болячках, как о
будто зарубежных (по примеру полупольского "Кабачка" с Аросевой, Мишулиным и