себе. Мне пришлось звонить в отель и врать, пришлось спешно удрать из
Госдепартамента - словом, все было крайне неудобно. А потом в Нью-Йорк
перестали лететь самолеты, вернее - они летели, только без нас. Ричард
считал, что она застряла в Нью-Йорке на ночь. Она позвонила ему и сказала,
что сломалась ее машина - ?сааб?. Просто поразительно: этот идиот
проглатывает любую ее ложь.
ней союзницу, советчицу. - Уверен, что не знает. Стал бы он терпеть, если б
знал?
Джерри - жареную камбалу. Руфь с удивлением обнаружила, что не только
способна, но даже хочет есть. Возможно, она думала, что если может есть,
словно ничего не произошло, - значит, ничего и не произошло. Новость,
которую сообщил ей Джерри, была как враг, прорвавшийся сквозь линию обороны,
но успевший занять лишь незначительную территорию ее души.
его реакцию?
я ведь вынужден буду на ней жениться, так?
поняла, что ему все это нравится. Они давно никуда не выходили, чтобы вот
так поужинать вдвоем, и сейчас эта атмосфера опасности, прощупывания друг
друга возбуждала, словно любовное свидание. Руфь была довольна, что в силах
играть отведенную ей в этой авантюре ролы утрата частицы себя как бы
высвободила в ней все остальное и придала этому остальному новую
подвижность.
были романы, и, скорей всего, у нее - тоже. Может, они решили, что их браку
это ничуть не мешает.
у Ричарда были романы. Он мог говорить только о Салли.
не была влюблена.
спала ли она с кем-нибудь из знакомых. Странно, верно? Должно быть, я боюсь
узнать - с кем.
Салли. Руфь спросила:
романтической истории. Но и у меня был роман.
смеяться. Его презрение к Ричарду захлестнуло ее, и она покраснела.
человеком, решив, что люблю тебя, а не его. Он же никогда меня не любил.
побежала у нее по жилам, словно она солгала.
проглотит пищу.
определенном смысле все еще люблю. Этот мужчина... тебе с ним было хорошо?
любовником.
сюрпризы, верно? Ты вот тоже устроила мне сюрприз. А лучше бы не устраивала.
Меня это сбило с толку.
притронуться к его руке. И решила, что нет.
маленькая интрижка, и я рада, что все позади. Я тогда чувствовала себя такой
несчастной и до сих пор благодарна тому человеку, поэтому не требуй, чтобы я
выдала его. Ни тебя, ни Салли это никак не касается.
Значит, это он.
подумать. Я рассказала тебе про свой роман, потому что он уже изжил себя.
Романы действительно изживают себя, Джерри. Все потрясающе, чудесно, лучше
быть не может, но - мимолетно, и ради Салли (забудь обо мне, если тебе так
легче)... ради Салли, и твоих детей, и ее детей, и даже Ричарда - дай
времени пройти, не спеши.
не нужна была постель, чтобы полюбить ее. Хотя это тоже способствовало.
Послушай, Руфь. Не пытайся сбросить эту женщину со счетов. Она не дура, и
она не гадючка. Она не сказала ни одной гадости про тебя - она очень о тебе
тревожится. Когда стало ясно, что мы зашли слишком далеко, она попыталась
порвать, но я удержал ее. Не она, а я настаивал на продолжении отношений.
Она - моя. Она всецело принадлежит мне - у нас с тобой никогда так не было.
Мне трудно это объяснить, но когда я с ней, я главенствую. А когда я с
тобой, мы на равных. - И он проиллюстрировал это, вытянув два длинных
пальца.
пытается заставить ее сказать ?уходи?? А она ему в этом отказывает.
Отказывает своим молчанием. Если поступаешь, как мужчина, так и будь
мужчиной. Смотри на вещи реально.
женщина всем своим весом опиралась на спинку стула, словно хотела облегчить
боль в ногах, и с выражением уставшей матери смотрела на них сверху вниз. Ее
поза как бы говорила о том, что в этом их разговоре нет для нее ничего
необычного.
сложив ее, каким-то удивительно мягким, легким жестом опустил на стол возле
своего бокала: он уже облегчил душу, избавился от бремени. Но в этом
бремени, которое он переложил на нее, Руфь тотчас почувствовала непонятные
острые углы.
не приезжать. Ради ее же безопасности.
преследовать, когда у тебя трое детей.
вовсе она, золотко, не сука, она хорошая женщина, которая не может понять,
почему она должна быть несчастной. Она совсем, как ты. Во многих отношениях
совсем-совсем, как ты.
- Что ты ей скажешь?
на ней, я женюсь. Ты этого хочешь?
убрал. На двух пальцах, которыми он обычно держал перо, были чернильные
мозоли.