Или... - он посмотрел в глаза Орлова, - я передам. Сколько у тебя
коммунистов? В этой роте на высоте?
убит утром...
обливаясь потом, бежал связной Скляр.
сбившийся ремень. - Все обстановку спрашивает. А там уж места для раненых
нет.
грустно: - Я схожу к Бульбанюку Нельзя жить без надежды, друг, нельзя...
лежали и сидели, душно пахло шинелями, кровью и йодом; в глазах мельтешило
от белых бинтов, этого цвета слабости и боли.
порохом, в его карих глазах, похоже, теплилась улыбка ясного душевного
спокойствия и губы тоже чуть-чуть улыбались, готовые для слов, с которыми он
шел сюда. Он вроде бы внес с собой свежую частицу боя, горевшего за дверями
блиндажа, и тогда раненые зашевелились, зашуршали соломой, беспокойно
всматриваясь в этого стройного, незнакомого многим молодого артиллерийского
капитана. Дюжий, изможденный лицом санитар-старшина - окровавленные рукава
его гимнастерки были засучены до локтей - на минуту перестал перебинтовывать
стонущего на полу паренька, повернулся к вошедшему с равнодушным видом
человека, знающего недорогую цену жизни на войне, оглянул Ермакова тускло и
снова заработал неторопливо волосатыми руками. В блиндаже наступила тишина,
лишь подымались головы из гущи тел. И кто-то - две ноги были замотаны
бинтами - спросил осторожно:
убедить этих людей, для которых исход боя казался более важным, чем для тех,
кто еще двигался, стрелял в траншеях; сказал и после неопределенного
молчания услышал в ответ покашливания, стоны, сдержанные голоса:
- Немного терпеть осталось.
на нарах майора Бульбанюка.
грудь, плотно перебинтованная и вся чисто-белая, тяжело вздымалась.
его настороженным, через силу долгим взглядом и, не выпуская преувеличенно
спокойного лица Бориса из поля зрения, спросил тихо:
голову, большая рука его слабо зашарила около себя и, ничего не найдя,
бессильно затихла.
санитар-старшина, вытирая ватой пальцы.
Воздухом подышать хочу...
батальона. Вот так... На воздух...
плащ-палатку, прислонили спиной к стене окопа. Он сидел без кровинки на
тронутом оспой лице, жадно заглатывал воздух и смотрел в небо. Еще недавно
он овевал всех добротным железным здоровьем человека, прожившего целую жизнь
на полевом воздухе, и сейчас Ермаков, поняв все, негромко сказал:
уберег... Первый раз за целую войну не уберег. Ничего не мог сделать.
Слышу... - Он передохнул, криво улыбнулся. - Слышу... Дивизия перешла... Ишь
из танков чешут... Эх, капитан, капитан... - Майор закрыл глаза и замолчал,
будто прислушиваясь к самому себе.
отойти в сторону и, выждав немного, сам подошел к нему.
из жителей - и по два, по три человека в хату За жизнь раненых отвечаете
головой. Мы вернемся.
цигарку под ноги.
двух человек на помощь. Бульбанюка как зеницу ока берегите.
открыл глаза; в туманной мерцающей глубине их, борясь с болью, проступило
что-то новое, решенное, незнакомое. - Ермаков... ты вот что... подари мне
свой пистолет. Мой немцы покорежили. Ты себе... найдешь. И вынь из галифе
мой билет. Сохрани...
пахнущий потом и кровью, затем, стиснув зубы, вынул свой пистолет из кобуры
и протянул старшине.
положении Бульбанюка и не мучаясь тем, что делал.
кричал в телефонную трубку, чтобы на просочившихся автоматчиков не обращали
внимания. Звонил командир третьей роты лейтенант Леденец, сообщая, что на
левом фланге в деревню просочились автоматчики, бьют с тыла и вдоль траншей,
в роте создалось положение "хуже губернаторского", головы не высунешь.
Держи хвост пистолетом и не унывай, понял? Два-три автоматчика - хрен с
ними, пусть ползают!
Понял?
вокруг на возникшее в окопах движение, ударил резко по фуражке, надвигая ее
на лоб, и выглянул из траншеи. Он выглянул только на миг, потому что весь
бруствер пылился и осыпался, срезаемый пулеметными очередями, металлический
свист бушевал над траншеей. Однако того, что увидел Орлов, было достаточно,
чтобы понять: это последняя немецкая атака, это завершение...
тяжелые, квадратные, выбрасывая короткие молнии, ползли к высоте, подминая
копны и широкими вращающимися гусеницами как бы хищно пожирая, пережевывая
пространство между собой и траншеями, в которых замерла первая рота. Тотчас
же позади танков, на всей скорости выезжая из леса, начали останавливаться
крытые брезентом грузовики, с них прыгали немцы, бежали по полю, мелькая
между копнами.
МГ, взятый в окопе убитого немца еще на переправе, полувесело, полусердито
чертыхался, косясь на второго номера. Это был рыженький, остроносый
артиллерист, который словно окаменел с выражением испуга в пестреньких, как
речная галька, глазах; он шептал:
совершенно о другом: -Я, понимаешь, конюхом в колхозе был. И все ко-они
снятся, ко-они... Як же так?
- Дрейфишь, бродяга? Наложил пол-ным-полна коробочка. Вот мы сейчас им дадим
жизни!
прыгающим с тупорылого грузовика немцам, закричал что-то азартное,
отчаянное, перемешивая в этом крике бродяг, проституток и шибздиков, а
паренек с чувством непрочности двумя руками сжимал железную коробку,
ослепленно моргая желтыми ресницами. Будто опаляющий ветер поднялся от
ревущих танков, от пулеметов, от разрывов на брустверах, от учащенных ударов
противотанковых ружей, от неразборчивого Жоркиного крика, поднялся и
обрушился гибельно на голову паренька.
только беспрерывно высекались красные длинные искры. Но все же Жорка, меняя
ленты, упорно пытался взглядом найти в серой мгле знакомую фигуру капитана
Ермакова: за жизнь его он отвечал даже сейчас.
Он не привык серьезно думать о себе: не закончил девять классов - надоело
сидеть за партой, корпеть над алгеброй, глазеть на доску, бросил, не
задумываясь, школу, поступил на курсы шоферов и потом два беспечных года до
войны носился по улицам Харькова на такси, насвистывая модные танго и нагло
подмигивая возле светофоров знакомым милиционерам. После субботних вечеринок
у многочисленных приятелей он просыпался по утрам с болевшей головой и,
чувствуя свою вину, целый день не глядел в укоряющие глаза молчаливой и
робкой матери. Отца у него не было, не было ни братьев, ни сестер, и он
любил мать той особой любовью, которую называл уважением. По ее совету он
очень рано женился на милой, курносенькой, без памяти влюбленной в него
продавщице Марусе, но по-прежнему дружки-шоферы затаскивали его на
вечеринки, он тоже не мог обойтись без них, и дома повторялись горькие
Суворов Виктор
Махров Алексей
Шилова Юлия
Березин Федор
Володихин Дмитрий
Куликов Роман