Воллерзайном, Грумпетер заговорил с Мезером и сунул серебряную монетку в
его грубые руки, которые я с детства ненавидел; целый год мы вместе с ним
прислуживали во время ранней мессы; где-то позади бормотали старухи
крестьянки, они упорно молились не в лад со священником, перебирая свои
четки. Пахло сеном, молоком, теплом хлева, и когда мы с Мезером клали
поклоны, чтобы при словах "mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa" [моя
вина, моя вина, моя величайшая вина (лат.) - одна из фраз, произносимых
священником во время католической мессы] ударить себя в грудь и повиниться
в своих тайных прегрешениях, пока священник поднимался по ступенькам
алтаря, Мезер этими самыми руками, которые сжимали теперь серебряную
монетку Воллерзайна, делал непристойные жесты; и вот сейчас этим рукам
были доверены ключи городского музея, где хранились полотна Гольбейна,
Гальса, Лохнера и Лейбля.
холодной мраморной балюстраде; я заглянул вниз, во внутренний дворик, и
увидел бронзового бургомистра, с несокрушимой серьезностью выставлявшего
свое брюхо навстречу бегущим столетиям, и мраморного мецената, который в
тщетном стремлении казаться глубокомысленным прикрыл веками свои лягушачьи
глаза; глаза памятника были пустые, как глаза мраморных римских матрон,
свидетельствующие об ущербности поздней культуры древних. Шаркая ногами,
Мезер перешел на противоположную сторону к своим коллегам. Бремоккель,
Грумпетер и Воллерзайн стояли вплотную друг к другу. Над внутренним
двориком виднелось холодное и ясное декабрьское небо; на улице уже
горланили пьяные, экипажи катились по направлению к театру, под вуалями
цвета резеды улыбались нежные женские личики в предвкушении музыки
"Травиаты"; я стоял между Мезером и тремя обиженными корифеями; казалось,
я был прокаженным, прикосновение к которому грозило смертью; я тосковал по
строгому, раз и навсегда заведенному мною распорядку дня, когда я сам
держал в руках все нити игры, когда от меня зависело, прийти сюда или не
прийти, когда я еще мог управлять мифом о себе; теперь игра вышла из-под
моего контроля; сенсация... слухи... в мою мастерскую уже приходил
настоятель, подрядчики посылали мне корзинки со съестным и золотые
карманные часы в красных бархатных футлярах, один из них написал мне:
"...я был бы счастлив отдать Вам руку моей дочери..." "И правая их рука
полна подношений".
настоятеля. Неужели я хотя бы на секунду мог помыслить о том, чтобы
воспользоваться в его присутствии трюком Домгреве? Я краснел от стыда,
вспоминая о том, что было мгновение, когда у меня мелькнула такая мысль,
но непредвиденное свершилось, я полюбил Иоганну - дочь Кильба, и полюбил
настоятеля; я бы уже мог подъехать к дому Кильбов в половине двенадцатого,
отдать букет цветов и сказать: "Прошу руки вашей дочери", и Иоганна вошла
бы и, сделав мне знак глазами, произнесла бы свое "да" не чуть слышно, а
совершенно отчетливо. Я по-прежнему прогуливался от пяти до шести,
по-прежнему играл в бильярд в клубе офицеров запаса, и мой смех, который я
теперь расточал, не жалея, стал уверенней с тех пор, как я понял, что
Иоганна подаст мне знак; я все еще пел по пятницам "Том-рифмоплет" в
певческом ферейне.
обиженным и поставил на поднос пустую рюмку. Неужели они отшатнутся от
меня, как от прокаженного? Они не отшатнулись, быть может, они ждали,
чтобы я смиренно приблизился к ним.
швейцарец Грумпетер не доил коров у графа фон Тельма и не вывозил на тачке
коровий навоз на вспаханные дымящиеся поля, пока ему не открылось его
истинное призвание? Клеймо незнатного происхождения снимают на берегах
Лаго-Маджоре и в садах Минузио, там облагораживают даже
пройдох-подрядчиков, которые покупают на слом старинные романские церкви
вместе со всем церковным инвентарем, вместе с мадоннами и скамьями, чтобы
украсить ими салоны новых и старых богачей. Кресла, сидя в которых
простодушные крестьяне исповедовались на протяжении трехсот лет, шепотом
сознаваясь в своих прегрешениях, перекочевывают в гостиные кокоток. Этого
рода болезнь исцеляют также в охотничьих домиках и в Бад-Эмсе.
серьезные лица обиженных как бы окаменели; в зале показалась чья-то темная
фигура, потом она обрела очертания и краски; первым вышел в коридор член
жюри Хубрих, профессор истории искусств богословского факультета, тот, кто
сказал "только через мой труп"; при этом освещении его черный суконный
сюртук походил на сюртуки рембрандтовских синдиков; Хубрих подошел к
Мезеру и взял с подноса рюмку коньяку, я слышал, что из его груди вырвался
глубокий вздох; когда трое обиженных хотели броситься к нему, он прошел
мимо них в самый конец коридора; белый шарф смягчал строгость его
священнического одеяния, а белые локоны, ниспадавшие, как у детей, до
самого воротника, усиливали впечатление, которое Хубрих хотел произвести,
- впечатление служителя муз. Его нетрудно было представить себе с резцом и
деревянной дощечкой в руках, с тоненькой кисточкой, обмакнутой в золотую
краску, смиренно склонившегося над картиной и выписывающего волосы мадонн,
бороды апостолов или забавную закорючку на хвостике собаки Товия. Башмаки
Хубриха тихо скользили по линолеуму; устало махнув рукой обиженным, он
двинулся в темный конец коридора, к Рембрандту и Ван Дейку; так вот на чьи
узкие плечи была возложена ответственность за церкви, больницы и дома
призрения, в которых еще лет через сто монахиням и вдовам,
трудновоспитуемым сиротам, беднякам, пользующимся бесплатной медицинской
помощью, и падшим женщинам придется вдыхать запахи кухни, оставшиеся от
уже исчезнувших поколений; они будут бродить по темным переходам, глядеть
на безрадостные стены зданий, которые от мрачной мозаики покажутся еще
безрадостней, чем это предусматривалось по проекту архитектора; таков был
этот praeceptor et arbiter architecturae ecclesiasticae [наставник и судья
церковной архитектуры (лат.)], уже в течение сорока лет с пылом, пафосом и
слепым ожесточением ратовавший за неоготику; Хубрих решил осчастливить
человечество и оставить след на земле, еще будучи мальчишкой, пробегая по
пустынным предместьям родного фабричного города, мимо дымящихся труб и
закопченных зданий и принося домой свои отличные отметки; и он
действительно оставит на земле след, красноватый след кирпичных фасадов, с
годами все более тусклых, мрачных фасадов, в нишах которых угрюмые святые
с унылой несокрушимостью смотрят в будущее.
сангвинику Кролю. У Кроля было красное лицо любителя дорогих сигар и
крепких напитков, лицо человека, обжирающегося мясом; при всем том Кроль
сохранил стройную фигуру; этот член жюри бессменно занимал пост главного
архитектора Святого Северина. Голубиный помет и паровозный дым, облака с
востока, приносящие с собой ядовитые химические испарения, и резкие сырые
ветры с запада, южное солнце и северная стужа - все эти силы природы и
индустрии гарантировали Кролю и его преемникам пожизненный заработок;
Кролю было сорок пять лет, еще лет двадцать он будет пользоваться всем
тем, что он так любит, - едой, выпивкой, сигарами, лошадьми и девицами
особого склада: таких девиц можно встретить неподалеку от скаковых
конюшен, с ними знакомятся во время охоты на лисиц, они напоминают крепко
сбитых амазонок и даже пахнут, как мужчины.
проблемам архитектуры Кроль прикрывал изысканной учтивостью, китайскими
церемониями, благочестивыми манерами, перенятыми от епископов; жесты Кроля
были жестами человека, открывающего памятники; Кроль знал также несколько
отличных анекдотов, которые он постоянно рассказывал в определенной
последовательности; в двадцать два года он выучил наизусть "Справочник
архитектора" Хандке и уже тогда решил всю жизнь извлекать пользу из этого
своего подвига; когда Кролю требовалось применить какой-нибудь
архитектурный термин, он неизменно цитировал "бессмертного Хандке"; на
заседаниях жюри Кроль цинично отстаивал тот проект, автор которого посулил
ему наибольшую взятку, но когда он замечал, что проект не имеет шансов на
успех, то переходил на сторону вероятного победителя, да и вообще Кроль во
всех случаях жизни предпочитал говорить "да", а не "нет", и не только
потому, что в слове "да" две, а в слове "нет" три буквы и слово "нет"
обладает прискорбным недостатком - его нельзя произнести только с помощью
языка, надо напрягать еще заднее небо, - но и потому, что при слове "нет"
следует делать решительную мину, в то время как слово "да" не требует всех
этих усилий; Кроль тоже вздохнул, тоже покачал головой и, обойдя трех
обиженных, отправился в противоположную сторону, к залу назарейцев.
покрытый зеленым сукном, графин с водой, пепельница и клубы голубоватого
дыма от сигары Кроля; там внутри царила тишина, не слышалось даже шепота,
в воздухе пахло смертными приговорами, здесь рождалась вражда, которая
будет тянуться до гроба; перед Хубрихом стояла дилемма: либо сохранить
честь, либо потерять ее, а он, еще будучи гимназистом пятого класса,
поклялся не навлекать позора на свою голову; и вот теперь ему грозило
страшное унижение - признаться архиепископу, что его побили. "Ну а как же
ваш труд, Хубрих?" - спросит его насмешливый князь церкви. Для Кроля на
карту была поставлена вилла на озере Комо, которую посулил ему Бремоккель.
тишине; в дверях показался Швебрингер, он был маленького роста, хрупкий,
как я, и не только слыл неподкупным, но действительно был им; Швебрингер
носил потертые бриджи и заштопанные чулки; его бритый череп отливал
синевой; глаза, похожие на изюминки, улыбались; этот член жюри являлся
представителем денег, он управлял фондами всей нации; Швебрингер
представлял промышленников и короля и вместе с тем приказчика, вложившего
десять пфеннигов в ценные бумаги, или старушку, рискнувшую тридцатью
пфеннигами. Швебрингер открывал счета, выписывал чеки, контролировал
Роллинс Джеймс
Флинт Эрик
Корнев Павел
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур