не с кем.
жители восьмиквартирного дома, побежавши по делам, в кино, срочно куда-либо
вытребованные, и привычное слышалось из квартиры Зудиных: "А-ту-ты-ту-ту-ты,
а-ту-ты-ту-ты-ту-ты..." Это бабка Зоя колебала и подбрасывала на коленях
чье-либо дитя, иногда по несколько штук сразу.
пела частушки, чуть их подделывая "под приличность". Например: "Тятька с
мамкой на полу гонят деготь и смолу, а я бедный, за трубой изгинаюся дугой".
Будучи во зле, бабка бралась за воспоминания, как в колонии "ливер давили"
рассказывала, по-человечески это значит -- ухаживали за женщинами "своего
мира" урки, бандиты, всякое отребье.
подлинном тексте и горланили их на весь поселок. Володя Горячев специально
ходил
утратила подлинное имя, потому как народ плодился -- бабкино "ту-ты, ту-ты,
ту-ты" уже не смолкало ни днем, ни ночью. Долго бабка Тутышиха билась с
приладом к "ту-ты, туты", уж и так, и этак вертела она его: "А туты, туты,
туты, потерял мужик путы, шарил, шарил -- не нашел, сам заплакал и пошел".
Но ребятишки в доме номер семь и окрестностях его не знали слова "путы".
Бабка попробовала приставлять "уды", однако и тут что-то ее в тексте не
устраивало, и тогда ум бабки, уже вплотную сблизившийся с детским, ступил на
новаторскую линию, обогатил русский фольклор дерзким новшеством: "А туты,
туты, тутыл, потерял мужик бутыл, шарил, шарил -- не нашел, сам заплакал и
пошел".
прямой намек на воздаяния и благодарствия. Все расчеты за помощь отныне
осуществлялись с помощью "бутыла" -- небольшого и неразорительного. Бабка
Тутышиха, когда у нее появилась внучка Юлька, и сыну приказала: пенсию не
зорить и в неделю раз выдавать ей четушку. Пенсия у бабки была небольшая,
как сторожу, помощнику путеобходчика ей определили рублей двести пятьдесят
старыми деньгами.
погасило чувство светлой, пусть и бестолковой, любви к Юльке, или потускнели
сами собой они, и когда внучка была во здравии, а росла она хилая,
плаксивая, в соплях всегда, бабка, прикрыв глаза, оживляла в себе
совсем-совсем почти погребенное жизнью и годами. "Я на тым берегу черемуху
ломала, а на энтот перешла -- с миленьким гуляла". "Не стой на мосту -- не
маши хвурашкой, я теперя не твоя, не зови милашкой!" И с тихой, бесслезной
печалью воскресила однажды: "Милая, красивая, свеча неугасимая! Горела да
растаяла, любила да оставила..." Спела, вскинулась и, оглянувшись вокруг, не
подглядывает ли кто, наморщенным лбом уперлась в стекло окошка того, которое
было рублено туда, на запад, на родину, давным-давно ею покинутую.
нельзя, но она надеялась с помощью родов оздороветь и оздоровела настолько,
что стала ежегодно кататься по бесплатному железнодорожному билету на
курорты, с мужем и без мужа, и однажды с курорта не вернулась, говорили,
утонула в Черном море.
профессией и большим заработком, долго не вдовствовал, учительница школы
рабочей молодежи, где он добивал среднее образование, Викторина Мироновна
Царицына, с самой ранней молодости, с пединститута еще, имеющая двух
девочек-близняшек, Клару и Лару, быстренько помогла ученику с образованием
семьи и по части всякой иной грамоты.
Адамович скоро позабыл номер старого дома, и осталась Юлька при родителях
считай что сиротой, на руках великого педагога -- бабки Тутышихи, которая
материла внучку за отставание в учебе, гонялась за ней с полотенцем, если та
не слушалась ее.
подглядывать за мальчишками и спать неспокойно, бабка Тутышиха стравила
внучку какому-то пьющему проходимцу, и синюшная лицом, тонконогая,
недоразвитая Юлька, из-за умственной отсталости не удержавшаяся в
пединституте, приткнута была Викториной Мироновной в училище дошкольного
воспитания и маялась там который год, мучая себя и воспитательные науки.
Родители Юльки, подрастив двух дочерей в управленческом доме, возлюбили
путешествия и отдых в санаториях, жили в свое удовольствие, катались вокруг
Европы и по ближним странам, завели дачный участок, увлеклись цветоводством.
Юлька тем временем добивала себя с кавалерами, среди которых, вспомнил
Леонид, случался и тот модник в дубленке с гуцульским орнаментом. Он,
поди-ка, Юльку и поджидал с гоп-компанией под лестницей, да тут и нанесло
Юлькиного верхнего соседа.
фельдфебель в пехотной роте, не подбирая выражений:
зычным голосом корила она внучку. -- Ты строк отшшытывай или какую анпулу
проглоти.
что же за моду взяла -- кажин раз пятьдесят рубликов! Где отцу на вас
полсотских набраться? Вас у ево три халды, и все развитые, похотливые. И в
ково токо удались? Я вот удала была, но ум имела! У тэй-та, у царицы-та,
дочки учительши, а кунки у них тоже, гляди-ко, веселы...
Юлька переполошила своим нарядом подружек из общежития училища дошкольного
воспитания, примерно такого же уровня ума и духовных запросов, как у нее.
Все еще зудит и пытается поставить на путь праведный дядя Паша потерявшего
"облик совести" старца Аристарха Капустина, рыбака-стервятника, черпающего
веснами рыбу в заморных прудах и озерах, балующегося "телевизором",
"косынками", -- так недолго до взрывчатки докатиться и угодить в тюрьму.
Лавря-казак, выдержав извержение вулкана, дожидается часа, когда
расплавленные породы остынут и осядут в нутро клокочущего кратера, на
цыпочках прокрадется в туалет, где за журчливым унитазом, среди бутылок с
красками и пакетов с порошками, стоит сосуд с деловой наклейкой "деготь
колесный" -- клятая капелюшечка никак не дает ему сонно расслабиться. В Доме
ребенка спит -- не спит тетя Граня, чутко сторожа сон малых людей,
осиротевших в несчастье, брошенных или пропитых мамами и папами.
культуры, но летят самолеты, идут поезда, стоят на посту часовые и сторожа.
Где-то в тюремном вагоне тесно спит с такими же, как он, хануриками, Венька
Фомин из Тугожилина и не знает, куда его везут. А везут его далеко и надолго
-- остатков уже шибко траченной жизни может ему не хватить на возврат.
улеглись в жарко натопленной избе супруги Чащины, вздыхает украдкой, чтоб не
потревожить "самое", перемогает бессонницу Маркел Тихонович, тоскуя по
внучке, думая о зяте и дочери, может, и фронт вспоминает -- вслух, прилюдно
он отчего-то вспоминает войну редко, вздыхает лишь иногда: "Не приведи,
господи, еще раз такое..."
Сошнина мыслительница и толкач местной культуры Октябрина Перфильевна
Сыроквасова.
себя выражается по адресу гостя и всех порядков, не им заведенных, но в
невесомость орбиты его втянувших. Алевтина Ивановна, путающая зычные голоса
покойного мужа и богоданного сыночка, наглухо накрывает внука Юрочку,
отворачивает от его лица голубой огонек ночника, смотрит на заоконный
уличный свет, думая о детях вверенного ей Дома ребенка, где она, ровно бы
искупая вину за нерожалость свою, пытается стереть из жизни и памяти детишек
немилосердность беспутных и преступных женщин, выправить их дальнейший
жизненный путь.
тесной и душной комнатушке, в многолюдном каменном бараке, согласно новой
эре ловко переименованном в жилище гостиничного типа. "Все эры, эры..." --
вспомнилось Cошнину.
изувечат ночью три добрых молодца, уязвленные в доме номер семь и от
уязвленности жаждущие мщения?
лобовым прожектором, успокоил басом ночных пассажиров электровоз, на котором
после отдыха в модном прибалтийском санатории, быть может, в первый рейс
ушел щедрый отец Юльки. Все реже на улице прохожие, все медленней кружение
Земли, и Лерка со Светкой все спят, спят... "Я знаю, вы лукавите со мной. Уж
сколько раз давал себе я обещанья уйти, порвать с обманщицею злой. Но лишь у
нас доходит до прощанья -- как мне уйти? Смогу ли быть с другой?.." "О Мати
Божья, и что за способность у человека запоминать глупости, видеть то, чего
не надо видеть, жить не так, как добрые люди живут, без затей, надломов,
просто жить..." -- успел еще подумать о себе отстраненно Леонид и, кажется,
поспал всего несколько минут, как вдруг его сбросил с дивана тонкий вопль --
кто-то кого-то терзал, или поздно и тайно возвращающуюся домой Юльку сгреб
какой-нибудь забулдыга и поволок под лестницу.
"гардероп", откуда льдиной напирал холод рассвета, как дверь, которую он
забыл закрыть, громыхнула, через порог упала и поползла, протягивая к нему