Чтение 24–й страницы книги ~Глухомань~

Постучал. Нерешительно как-то, но Лана открыла сразу.

- Ты? А где Вахтанг?

- Там, - бормотал я торопливо и не очень вразумительно. - Там - митинг,
Лана. На площади перед Домом правительства. Мы пошли на этот митинг,
Вахтанга пропустили, а меня... Меня выслали из города. На военном самолете.

- А где же Вахтанг?

- Не знаю. Я думал, что ты знаешь. Тебе есть кому позвонить?

Лана куда-то собиралась - то ли в магазин, то ли на рынок. Была одета, с
кошелкой. И села на табурет рядом с этой кошелкой.

- А ты почему не позвонил?

- У Нины нет телефона.

- Нет, - согласилась она. И вдруг остро глянула: - А твои вещи? Ты же у
нее остановился. Тебе разрешили за ними зайти?

- Нет. Сказали, потом вышлют.

Господи, зачем же я солгал тогда? Зачем?.. От ее взгляда? От
растерянности? От того, что - советский и нам куда легче солгать, чем
сказать правду?

Только любящему сердцу не солжешь: женщины чуют нашу ложь, как кошки. Я
поймал ее пронзительный взгляд и опустил глаза.

- Что с Вахтангом? - тихо спросила она. - Подними глаза и скажи правду.

Я поднял глаза. Выдержал ее взгляд и сказал:

- Я не знаю, что с Вахтангом, и это - правда. Знаю только, что...

И замолчал. Помнится, только губами последние слова пережевывал, а
сказать... не мог сказать.

- Что?.. - с надрывом выдохнула она. - Что с твоим другом, мужчина?

- В морге. Нину на опознание вызывали.

Лана закрыла лицо ладонями. А я стоял на пороге и все чего-то ждал. Чего
мы ждем, когда все и так яснее ясного? Может быть, чуда?..

- Уходи, - сказала она, не отрывая ладоней от лица. - Уходи, пожалуйста,
уходи. И забудь, как в эту дверь стучат наши друзья...

И я пошел. В голове гудело, как в колоколе без языка: что-то вроде бы и
колышется, а звуков нет. Пустота. Кого-то встречал, с кем-то здоровался,
может быть, даже и улыбался кому-то, а вот говорить не мог. Ни с кем не мог
и слова вымолвить.

Ноги меня к сберкассе привели, хотя я вроде бы туда идти и не собирался.
Однако ногам тогда виднее было. Снял я почти все свои сбережения и
направился прямиком по одному тайному адресу. Там пенсионер жил с нашего
съедобно-стреляющего комплекса, и я знал, что гнал он очень даже неплохую
самогонку, которая и позволяла ему сводить концы с концами. Он отоварил меня
пятилитровым бидоном первача и старой пустой сумкой, и я пошел на рынок. Там
хоть что-то купить можно было, хотя и подороже, поскольку в магазинах ничего
не было, кроме нашей макаронной продукции. С этим грузом я и прибыл домой и
двери на все запоры за собой закрыл.

Одиночества мне захотелось. Одиночества с первачом и квашеной капусткой.
Выпил я крепко под эту капустку. В полном одиночестве пил, покуда колокол в
голове не ожил.

А ожил он потому, что в самом начале моего пития я почему-то вспомнил
"Двенадцать" Блока и почему-то начал декламировать вслух. Нет, не для того,
чтобы память проверить, чтобы - понять не так, как нам в школе втолковывали.
И - понял.

В белом венчике из роз.

Впереди - Исус Христос...

А кто - позади? Да те же, двенадцать. Отконвоировали они Христа из Святой
Руси за пределы ее. Не годился Он для строительства светлого будущего в
одной отдельно взятой. Вот тут и началось - хошь пей, хошь бей, хошь -
гуляй, братва, веселей!..

Предупреждал нас Александр Александрович, предупреждал. Не вняли. Не в
масть нам эта карта оказалась.

Что я ел? Не помню, я - пил и кое-как да кое-чем закусывал. И сам с собой
разговаривал. Может быть, впрочем, и не сам с собой, а - со стаканом. Есть
такой национальный способ общения.

И чего это Россия водку не запантентовала? Жили бы сейчас как у Христа за
пазухой. И нефть бы на колбасу не меняли, а для потомков оставили, если они,
конечно, по нашим стопам не направятся в смысле интимных разговоров со
стаканчиками.

Не знаю, к каким бы я выводам пришел на этой стезе размышлений, но тут
раздался звонок в дверь. Вместо того чтобы затаиться, я, с запьянцовских-то
глаз, пощупал на щеках трехдневную щетину и почему-то пошел открывать.

Гости оказались совсем уж нежданными. Моя бывшая макаронница Тамарочка и
ее сегодняшний, первый секретарь нашего райкома КПСС. Сам Спартак-чемпион.

- Живой и невредимый! - радостно воскликнула бывшая и чмокнула меня в
трехсуточную щетину. - А винищем-то разит!

- Корми его, - распорядился супруг и начал доставать свертки и бутылки из
секретарского портфеля.

Тамарочка что-то схватила из принесенных припасов и удалилась на кухню. Я
молчал, не очень соображая, чему обязан этим визитом.

- Вахтанга жаль, - сообщил Спартак со вздохом. - Черт его дернул в эту
заваруху лезть.

- А ты-то откуда знаешь и про Вахтанга, и про заваруху?

- Запрос поступил по известным тебе каналам. - Первый вздохнул закуривая.
- Наши органы соответственно отреагировали, все - в лучшем виде, но мужика
не вернешь.

- Лана уехала! - крикнула из кухни Тамара. - Совсем уехала. Детей
забрала, вещи.

Я молчал. Что-то копилось в душе, темное что-то, но я воздерживался от
примечаний, поскольку Спартак был не в том градусе, в котором наш брат
привык выяснять отношения.

- Выпьем коньячку, - сказал первый. - Пока жарится-парится.

Налил соответственно, и выпили соответственно. А я все равно помалкивал.

- Ким заяву подал. Предлагает развернуть огородное хозяйство, не сокращая
молочных поставок.

- Огородник, - проворчал я. - Это его старая мечта.

- Мечта - обогащение, - строго сказал Спартак и опять наполнил рюмки. -
Сейчас мода на это пошла: дескать, дерзайте, ребята.

- Ну, а тебе-то что? Поставок же он не сокращает.

- Расслоение общества, вот что. Выпили?

Выпили.

- Не гоните, мальчики! - крикнула Тамара. - Сейчас горячее подойдет. Или
невтерпеж вам?

- А сейчас нет расслоения? - спросил я. - В магазинах мясо - к великим
праздникам, а тебе в буфете - сколько прикажете завернуть. Или изменилось
что за время моего отпуска?

- Многое. Гласность, заигрывания с Западом, распад Варшавского договора.
Мало?

Тамара притащила шкворчащую сковородку, и я навалился на еду, поскольку
малость оголодал. А Спартак на жаркое не налегал, а вот на коньяк - налегал.
С усердием, характерным для районного начальства, которое позволяло себе
подобное в своих компаниях. Это и называлось на их жаргоне "расслабиться".
Он расслаблялся, а я - наворачивал.

То ли потому, что я хорошо прокалился первачом, то ли потому, что
закусывал, пока Спартак припадал губами к рюмке, уже открыв вторую бутылку,
а только он говорил, а я слушал. И - ел райкомовские отбивные, которые были
заведомо лучше ресторанных.

- Горбачев грызет фундамент партии, согласен? Цель, спросишь? Да нету у
него никакой цели! Нет, я не спорю, партия нуждается в... как бы сказать?..
В определенном, но аккуратном реформировании. Но он же хозяйство
перестраивать намерен! И что получим в результате?

- Макароны вместо патронов. Тебя не устраивает?

- Сползание мы получим. Сползание в капитализм, понял? К чему это
приведет?

- К нормальной конкуренции. Без всяких дурацких патронов.

- Дались тебе эти патроны! Сказать тебе... Только не болтай.

- Не говори.

Спартак перегнулся через стол, выдохнул коньячный аромат:

- Волнения в нацреспубликах. В Молдавии, Казахстане, Азербайджане, не
говоря уже о Прибалтике и Грузии.

- Что-то я никаких волнений в Грузии не заметил.

- Националистическая провокация, понял? Своих же девчонок прибили, чтоб
ненависть к русским...

Он перегибался через стол, шипел, брызгал слюной, и я, не задумываясь и с
места не вставая, шарахнул его кулаком по физиономии. С оттягом, помнится.

Ну, подрались. Он посильнее меня был, помоложе, поспортивнее - молодежным
спортлагерем одно время командовал, спорткадры ковал. Но меня такая злая
обида проняла, что я ему насовал немало. Да и бил точнее - когда Тамарочка
нас растащила, он вроде как поболее моего разукрашенным выглядел.

Выкатились дорогие гости. Початую бутылку коньяку оставили, почти
нетронутый харч и - подались. Я за ними дверь запер и приступил к этим
подаркам, смешивая первач с коньяком пятьдесят на пятьдесят. Не потому, что
мне уж так страстно напиться хотелось - милицию ждал. Все-таки первого
секретаря отутюжил, верных три годика на общих работах. И тут бы
секретарские дары и пропали. И чтобы это зазря не пропадало, я все в себя
перегрузить стремился. И кровь с лица не смывал. Некогда мне было.

Проснулся часов в пять - пить от той взрывчатой смеси захотелось, как
бедуину. Гляжу: раздетый, умытый и со стола все прибрано. Проморгался -
рядом кто-то тихонечко в подушку дышит.

Танечка.