Чтение 24–й страницы книги ~Монсеньор Кихот~

тридцать девятый размер?

- А вы не возражаете, если мы сначала зайдем в собор? Очень я устал -
нелегко было держать в узде "Росинанта", чтобы он не взбрыкнул. Ведь если
бы этот бедняга убил нас, ему бы действительно худо пришлось. Мне хочется
посидеть немного в прохладе... и помолиться. Я вас не задержу.

- Мне казалось, вы только этим и занимались, пока мы ехали.

- О да, я молился... но молился за беднягу. А сейчас мне хотелось бы
возблагодарить господа за _наше_ спасение.

Камень обжег отца Кихота холодом сквозь пурпурные носки. Он пожалел,
что в Саламанке не подыскал еще одни, шерстяные. Под высоченными сводами
собора, в свете, лившемся сквозь сто двадцать окон, словно взор божий, он
почувствовал себя карликом. У него возникло ощущение, точно он -
малюсенькая мошка, помещенная под микроскоп. Он поспешно нырнул в боковой
придел и опустился там на колени. Какую прочесть молитву - он не знал.
Подумал: "Благодарю тебя", но слова показались ему пустым, как эхо, звуком
- он не чувствовал благодарности за свое избавление; возможно, он в
какой-то мере почувствовал бы благодарность, если бы в него попала пуля:
это означало бы - конец. Его тело отвезли бы тогда в Эль-Тобосо, и он
снова очутился бы дома, а не продолжал бы это нелепое паломничество - к
какой цели? Или куда?

Пытаться молиться, когда ты не в силах выжать из себя ни слова,
показалось ему лишней тратой времени, и он оставил свои попытки,
постарался вообще ни о чем не думать, ни на что не обращать внимания,
погрузиться в полнейшую тишину, и через какое-то время действительно
почувствовал, что стоит на пороге Ничего, от которого его отделяет всего
один шаг. Потом большому пальцу на ноге стало особенно холодно от каменных
плит собора, и он подумал: "У меня продырявился носок". Право же эти носки
- и почему только он не настоял на шерстяных? - хоть он и приобрел их в
роскошном магазине, которому покровительствует "Опус деи", не стоят того,
что он заплатил.

Отец Кихот перекрестился и вернулся к Санчо.

- Хорошо вы помолились? - спросил его мэр.

- Я совсем не молился.

Они оставили "Росинанта" на стоянке и наугад побрели по улицам. Около
самого Бурго-Нуево они обнаружили обувной магазин. Раскаленные плиты
тротуара жгли ноги отцу Кихоту - дырка на левом носке, из которой торчал
большой палец, значительно увеличилась. Это был совсем маленький
магазинчик, и хозяин с удивлением уставился на ноги отца Кихота.

- Мне нужны черные ботинки тридцать девятого размера, - сказал отец
Кихот.

- Сейчас, сейчас, присядьте, пожалуйста. - Хозяин достал пару ботинок и
опустился перед отцом Кихотом на колени.

А отец Кихот подумал: "Я точно статуя святого Петра в Риме. Он, что,
сейчас поцелует мой большой палец?" Он рассмеялся.

- Что тут смешного? - спросил мэр.

- О, ничего, ничего. Просто подумалось.

- Кожа у этих туфель очень мягкая и тонкая, ваше преосвященство.

- Я не епископ, - сказал отец Кихот, - только монсеньор, да простит
меня бог.

Владелец магазина надел ему ботинок на ногу с целым носком.

- Если монсеньор соблаговолит сделать несколько шагов...

- Я уже достаточно нашагался по Леону. Тротуары у вас такие жесткие.

- Еще бы они не показались вам жесткими, монсеньор, - без ботинок-то.

- Эти ваши ботинки очень удобные. Я их беру.

- Хотите, чтобы я их завернул, или вы в них пойдете, монсеньор?

- Конечно, в них пойду. Вы что, думаете, _мне хочется_ ходить босиком?

- Я подумал, может... Ну, я подумал, может, вы наложили на себя
епитимью...

- Нет, нет, боюсь, я далеко не такой святой человек.

Отец Кихот снова сел и подставил хозяину ногу с торчавшим из носка
пальцем, и тот осторожно, даже с известной почтительностью, упаковал палец
в носок, затем надел ботинок. Ему явно не приходилось до сих пор вступать
в контакт с голым пальцем монсеньора.

- А другие ботинки? Монсеньеру не надо их завернуть?

- Какие другие ботинки?

- Те, которые монсеньор сбросил.

- Я их не бросал. Это они бросили меня, - сказал отец Кихот. - Я даже
не знаю, где они. Наверное, сейчас уже далеко. В любом случае, ботинки
были старые. Не такие хорошие, как эти.

Хозяин проводил отца Кихота и Санчо до порога. У дверей он попросил:

- Благословите, монсеньор!

Отец Кихот начертал в воздухе крест и что-то пробормотал. А на улице
заметил:

- Слишком уж он был почтителен - не люблю я такое.

- Обстоятельства были не совсем обычные, так что, боюсь, он скорей
всего запомнит нас.

По пути назад, к "Росинанту", им попалась почта. Отец Кихот вдруг
остановился.

- Что-то я волнуюсь, - сказал он.

- Не без оснований. Если этого мерзавца, которого мы спасли, поймают и
он заговорит...

- Я думал не о нем. Я думал о Тересе. У меня в голове словно набат
гудит, возвещая беду. Мы ведь так давно уже отсутствуем.

- Четыре дня.

- Не может быть. Мне кажется, по крайней мере месяц. Пожалуйста,
разрешите, я позвоню.

- Валяйте, но только быстро. Чем скорее мы уедем из Леона, тем лучше.

К телефону подошла Тереса. Не успел отец Кихот и слово сказать, как она
в ярости рявкнула:

- Отца Эрреры нет, и я не знаю, когда он будет. - И повесила трубку.

- Что-то _в самом деле_ неладно, - сказал отец Кихот. Он снова набрал
номер и на этот раз тотчас произнес: - Это отец Кихот, Тереса.

- Слава тебе, господи, - откликнулась Тереса. - Где это вы?

- В Леоне.

- А где это?

Мэр сказал:

- Не надо было ей говорить.

- Что вы там делаете, отче?

- Звоню тебе.

- Отче, с епископом ужас что творится.

- Он что, заболел, бедняга?

- Он очень гневается.

- А что случилось, Тереса?

- Да он уже два раза звонил отцу Эррере. И оба раза они разговаривали
по полчаса - даже не подумали, как дорого это будет стоить.

- Но о чем же, Тереса?

- Да о вас, конечно. Они говорили, что вы рехнулись. Говорили, что вас
надо засадить в сумасшедший дом, чтобы спасти честь Церкви.

- Но почему? Почему?

- Жандармы из-за вас всю Авилу прочесали.

- А меня не было в Авиле.

- Они это знают. Они говорили, что вы - в Вальядолиде. И сказали, что
вы поменялись платьем с красным мэром, чтобы удрать.

- Это неправда.

- Они думают, вы, наверно, снюхались с этими сумасшедшими басками.

- Тебе-то откуда все это известно, Тереса?

- Вы, что же, думаете, я дам им пользоваться вашим телефоном и не
оставлю дверь в кухню открытой?

- Дай-ка я поговорю с отцом Эррерой.

- Только ничего ему не выбалтывайте, - сказал Санчо. - Ничего.

- А отца Эрреры нету. Он еще вчера до света уехал к епископу. А епископ
в такой вошел штопор, что не удивлюсь, коли он самому Святому Отцу
позвонит насчет вас. Отец Эррера сказал мне, что Святой Отец страшно
ошибся, когда назначил вас монсеньером. А я сказала ему - нечего
богохульствовать. Святой Отец не может ошибиться.

- Да нет, Тереса, может - немножко. Надо мне, видно, сейчас же
возвращаться домой.

- Нельзя вам, отче. Жандармы уж всенепременно тут же вас сцапают, и вы
до конца своих дней просидите в сумасшедшем доме.

- Но я же нисколько не сумасшедший - во всяком случае, не больше, чем
отец Эррера. Или епископ, если уж на то пошло.

- А они скажут, что вы - сумасшедший. Я сама слыхала, как отец Эррера
сказал епископу: "Надо его держать подальше от греха. Ради блага Церкви".
Так что не возвращайтесь, отче.

- Прощай, Тереса.

- Так вы не вернетесь?

- Мне надо это обдумать, Тереса. - А мэру отец Кихот сказал: - Жандармы
говорили с епископом, а епископ - с отцом Эррерой. Они считают, что я
сумасшедший.

- Ну, особой беды в этом нет. Вашего предка ведь тоже считали
сумасшедшим. Возможно, отец Эррера поступит, как каноник, и начнет жечь
ваши книги.

- Не дай бог. Мне надо домой, Санчо.

- Вот это как раз и докажет, что вы сумасшедший. Нам надо быстро
убираться отсюда, но не в Эль-Тобосо. Не следовало вам говорить Тересе,
что вы в Леоне.

- Ну, у нее рот на замке. Можете не волноваться. Ведь она даже мне не
говорила, что эти ее бифштексы - из конины.

- Есть и немало другого, о чем следует поволноваться. Эти компьютеры
нынче работают со скоростью света. Мы их немножко запутали, сменив номер