в чем она виновата? И она вообще даже не немка. Бабушка была русская. А
дед... Он всех детей тайком возил в Финляндию крестить в лютеранскую веру.
До революции еще. Клал в корзину и тайком от бабушки вез. Если бы не это,
мама сейчас и по паспорту была бы русская. А с таким паспортом куда она? И
из Москвы мы бы не уезжали ни за что. Но папа очень за нее боялся. Он с
фронта писал тете Нюсе, своей сестре, чтобы мы вместе были, вместе
эвакуировались. А когда он погиб, мама все время мне говорила: "Если со мной
что случится, ты по крайней мере останешься с тетей Нюсей. А так ты
совершенно одна". У нее все время этот страх, она за всех немцев, за все,
что они сделали, себя чувствует виноватой. На ней это -- как пятно какое-то.
Не пережив, нельзя это понять.
его-- русские люди. Но отец арестован. Четыре года оставалось до войны,
слово "немец" не означало то, что оно теперь значит, но уже тогда на нем
было пятно, и он чувствовал это. Саша ему только ближе стала, когда
рассказала сейчас.
такая страшная была, я просто не знаю, как мы пережили ее. Папа погиб,
аттестата нет, все, что привезли с собой, продали. Я утром выпью стакан
теплой воды и иду на экзамены. И вот один раз... Стыдно ужасно! Эти дни,
когда ей плохо было, я прямо отделаться от этого не могла. Понимаешь, я
выкупила хлеб по карточкам. На два дня сразу. На маму и на себя. Вышла из
магазина и чувствую-- не могу. От него так пахнет! Вернулась, попросила
продавщицу отрезать кусочек. А она своим огромным этим ножом вот такой кусок
отхватила. И я съела. Не могла утерпеть. Мама увидела, конечно. Она же,
главное, не работала.-- У Саши в глазах были слезы.-- У нее иждивенческая
карточка. Я работала вечерами после школы, она как бы на моем иждивении, и я
у нее отрезала и съела тайком. И сказать постыдилась. А она вообще такая,
что с себя последнее отдаст. Мы еще когда не все продали, а морозы страшные
в ту зиму... Вот придут просить, тоже эвакуированные, особенно если с
детьми... Она тайком от меня отдаст что-нибудь, а потом такая передо мной
виноватая! "Доченька, ведь мы с тобой все же в тепле..."
сухие, щеки горели.
сразу стало светлей от незаслоненного огня. Они сидели лицами к топке, две
огромные их тени колыхались за спинами по стене, терялись в красноватом
сумраке под потолком.
заболел дифтеритом. Так она уговорила не отдавать его в больницу, а то он
умрет там. Где-то добыли сыворотку, она сама ухаживала за ним. И меня
заразить боялась, все хлоркой мыла. И заразилась.
белыми от инея проводами, шел и думал. Он думал о Саше, о войне, о крови,
которая третий год льется на всех фронтах, а в ней так чудно слилась.
Какая связь? А связь есть, только незримая; во всем, что происходит, есть
связь всех с каждым. Согласись он тогда остаться при штабе бригады, как
лейтенант Таранов остался, и никогда бы он не встретил Сашу. Только на
отдалении видишь, как связано одно с другим.
Третьяков оглянулся. По лезвиям рельсов мчался на него слепящий свет,
втягивал в себя из тьмы блестки изморози.
прогибающимся рельсам тяжелый состав, увлекая с собой морозный ветер:
товарные вагоны, платформы, туши танков на платформах под заметенным
брезентом, часовые в валенках на площадках вагонов, отвернувшиеся от ветра,
платформы с пушками, вагоны, площадки, часовые-- мелькало, мелькало, мчалось
в грохоте, в стуке колес, и выше, выше над мчащимся составом вздымалась
снежная пыль. В этом взметенном снегу, в снежной мчащейся метели мелькнул и
скрылся последний вагон. Туда умчался, к фронту. И устремилось вслед, с ним
вместе унеслось что-то, как оторвалось от души. И ощутимой стала пустота.
ГЛАВА XYIII
то тут с вами воевать разучишься,-- говорил Китенев, по грудь укрытый
одеялом. Как раз с вечера всей палате сменили белье-- и постельное и
нательное,-- и он в чистой клейменой бязевой рубашке лежал высоко на
подушке, заложив руки за голову, край белой простыни отвернут поверх одеяла.
Потянулся, разведя локти, сладко зевнул до слез.-- Будете тут радио без меня
слушать, где чего на свете делается. Я на Украине в госпитале лежал...
радио-- чудно слушать: захоплэно, литакив, гармад, рушныць... Мы возьмемся
считать, сколько у немца "захоплэно"... Да ему уж воевать нечем! У него за
всю войну столько не было, сколько у него "захоплэно".
не раненный, не побитый.
Китенев. В госпитале месяцы мелькают быстро, а каждый день долог. Вот
Китенев и старался с утра пораньше "завести" Старыха, благо тот "с
полоборота заводится". Они еще попрепирались со скуки: "Присыпало... А если
б не откопали?" "Второй раз закапывать не пришлось бы..."-- и Китенев
повернулся на бок, подпер голову, стал глядеть на Третьякова. Тот спокойно
сгибал и разгибал поверх одеяла раненую руку. Врач еще на первых перевязках
сказала ему: "Хочешь, чтоб рука осталась крючком?" "Зачем же мне?" --
испугался Третьяков. "Тогда разрабатывай сустав, а то так и срастется". И
хоть больно бывало вначале, кровью промокала повязка, оставаться инвалидом
ему не хотелось.
Может, зря только трепешь казенное имущество? Похоже, что зря.-- В светлых
глазах его смех играет:-- А вообще как?
повыше.-- Его когда в палату привезли, я думал, к нам девушку кладут. Глаза
ясные, мысли чистые и все устремлены на разгром врага. А полежал с вами, и
вот чего из него получилось. Это он от Старыха понабрался. Не учись у него,
Третьяков, он уже лысый. Между прочим, ты, Старых, своей лысине жизнью
обязан. Ты ведь от стыда прикрылся. А будь у тебя чуб, как у некоторых
военных, стал бы ты каску на голову надевать?
госпитале. Медсестра, с ложечки кормившая Аветисяна гречневой размазней,
сама рыженькая, круглолицая, румяная, так заслушалась радостно, что ложку
уже не в рот совала, а в ухо.
полюбовался, как на ней от кисги до засученного по локоть рукава играют все
мускулы.
ты симулянт.
силенка есть. А ну, левой еще разок! А ну, смелей!
разбегу, обнял костыль. Лицо, жаждущее рассказать.
разгибается... Ты слушай, слушай, опыта набирайся, плохому не научу.
Приводят его, ага... "А ну, руку разогни". "Она у меня такая..." Пробуют
силом разогнуть. Все точно, отвоевался парень, надо списывать по чистой. А
тут хирург-старичок не зря нашелся: "Ну-ко покажи, как она у тебя прежде
была?" "Прежде-то во как!"-- И сам разогнул. Гляди, Третьяков, будут
спрашивать, мимо ушей пропускай.-- Старых махнул себя по уху.-- Врачи, они
теперь до-ошлые...
солидный, подымал плечи, очки его гордо блеснули на свету. При нем суетился
начхоз.
в полосочку, не достающие до ботинок. Нестроевой, ограниченно годный по
какой-то статье, он в их офицерскую палату входил, пресмыкаясь, понимал, как
должны раненые смотреть на него, не безрукого, не безногого. И хоть ничего в
его судьбе от них не зависело, готов был услужить каждому. "Жить хочет",--
определил Старых. И даже про то, что начхоз шепелявит от рождения, сказал:
"Придуривается! Нестроевой... С женой спать, тут он строевик, а как на
фронт-- ограниченно годный".
себя. Как можно жить от освидетельствования до освидетельствования, ждать
только, чтоб опять признали ограниченно годным, отпустили дослуживать в
тылу... Ведь мужчина, война идет, люди воюют.
Лукин Евгений
Контровский Владимир
Шидловский Дмитрий
Суворов Виктор
Витковский Евгений
Орловский Гай Юлий