Чтение 24–й страницы книги ~Плаха~

живых для того, чтобы ты ответил мне сейчас на несколько вопросов, - обнажил
в улыбке осколок зуба Гришан.

- Пусть так.

- Тогда кончай крутить. Ты мне должен объяснить здесь, сейчас и не
сходя с места: чего ты мутишь моих ребят?

- Одна поправка, - перебил его Авдий.

- Какая? Что за поправка к биллю?

- Я пытаюсь наставить их на путь истинный, а значит, слово "мутить" тут
никак не подходит.

- Это ты брось, товарищ Каллистратов. Истинный, не истинный - на этот
счет у каждого свое понятие. Ты эти штучки оставь. Здесь не место изощряться
в словопрениях. Я хочу знать, что тебе надо понять, чего ты для себя
добиваешься, святой отец?

- Ты подразумеваешь какую-то личную выгоду?

- Безусловно, а то что же? - широко развел руками Гришан и
торжествующе-глумливо улыбнулся.

- В таком случае - ничего, абсолютно ничего, - отрезал Авдий.

- Прекрасно! - почти радостно вскричал Гришан. - Лучшего не придумаешь!
Все совпадает. Так ты, выходит, из той сияющей породы одержимых идиотов,
которые...

- Остановись! Я знаю, что ты хочешь сказать.

- Значит, ты подался в Моюнкумы под видом добытчика анаши, затесался к
нам, стал у нас прямо как свой, и не потому, что деньгу большую возлюбил,
как Христа, и не потому, что деваться было некуда после того, как тебя
выперли из семинарии и тебе нигде ходу не было? Да будь я на месте этих
попов, я бы в два счета пинками тебя вышиб - ведь ты такой даже им и то не
нужен. Они ведь в старые игры играют, а ты все взаправду, все всерьез...

- Да, всерьез. И ты принимай меня всерьез, - заявил Авдий.

- Еще бы! Ты что же, считаешь, что я тебя не понимаю, а я тебя насквозь
вижу, вижу, кто ты есть. Ты - чокнутый, ты - фанатик собственного идиотизма,
потому ты и подался сюда, а иначе что бы тебя сюда занесло? Прибыл, стало
быть, с благородной целью этаким мессией, чтобы открыть глаза нам - падшим,
промышляющим добычей анаши, торгующим и спекулирующим запрещенным дурманом.
Прибыл распространять извечные спасительные идеи, от которых, как мочой, за
три версты несет прописными истинами. Прибыл отвратить нас от зла, чтобы мы
раскаялись, изменились, чтобы приняли обожаемые тобой стандарты тотального
сознания. Вот ведь и Запад утверждает, что у нас все на один манер мыслят. -
Гришан неожиданно проворно для пострадавшего от ушиба человека поднялся с
полотняного своего стульчика и шагнул к Авдию, вплотную приблизив свое
разгоряченное лицо к его лицу. - А ты, спаситель-эмиссар, подумал прежде о
том, какая сила тебе противостоит?

- Подумал, и потому я здесь. И предупреждаю тебя: я буду добиваться
своего ради вас же самих, чего бы мне это ни стоило, ты уж не удивляйся.

- Ради нас самих же! - скривился Гришан. - Не беспокойся, не удивляюсь,
чего ради мне удивляться тому, на чем свихнулся еще тот, кого распяли,
Спаситель рода человеческого... Раскинул руки в гвоздях на кресте, голову
свесил, скорчил мученическую рожу и на тебе - любуйтесь, плачьте и
поклоняйтесь до конца света. Недурно, понимаешь ли, придумали себе иные
умники занятие на все века - спасать нас от самих же себя! И что же, кто
спасен и что спасено в этом мире? Ответь мне! Все, как было до Голгофы, так
оно есть и до сих пор. Человек все тот же. И в человеке ничто с тех пор не
изменилось. А мы все ждем, что вот придет кто-то спасать нас, грешных. Тебя
вот, Каллистратова, недоставало в этом деле. Но вот и ты явился к нам.
Явился не запылился! - скорчил комическую мину Гришан. - Добро пожаловать,
новый Христос!

- Обо мне можешь позволять себе говорить что угодно, но имени Христа не
упоминай всуе! - одернул его Авдий. - Ты возмущаешься и удивляешься тому,
что я здесь появился, а это не удивительно - ведь мы неотвратимо должны были
встретиться с тобой. Вдумайся! Неужто ты этого не понимаешь? Не я, так
кто-то другой непременно должен был бы столкнуться с тобой. А я вычислил эту
встречу...

- Быть может, ты и меня вычислил?

- И тебя. Наша встреча с тобой была неотвратима. Вот я и явился не
запылился, как ты говоришь.

- Вполне логично, черт побери, - мы же не можем обходиться друг без
друга. И в этом есть, наверно, какая-то своя сволочная закономерность. Но не
ликуй, спаситель Каллистратов, твоя теория на практике ничего не даст.
Однако хватит философствовать, хотя ты и довольно занятный субъект. Хватит,
с тобой все ясно! Вот мой добрый совет тебе, коли уж так обернулось: иди,
Каллистратов, своей дорогой, спасай прежде всего свою головушку, тебя никто
сейчас не тронет, а то, что собрал в степи, если хочешь, можешь раздать,
сжечь, пустить по ветру - воля твоя. Но смотри, чтобы наши с тобой пути
никогда больше не пересеклись! - И Гришан выразительно постучал палкой по
камню.

- Но я не могу принять твой совет. Для меня это исключается.

- Послушай, да ты настоящий идиот! Что тебе мешает?

- Я перед Богом и перед собой в ответе за всех вас... Тебе, быть может,
не понять этого...

- Нет-нет! Отчего же? - вскричал Гришан, от гнева блeднея и возвышая
голос. - Я, между прочим, вырос в театральной семье, и, поверь мне, я оценил
и понял твою игру. Но не слишком ли ты увлекся, ведь после любого, даже
гениального, исполнения в заключение дают занавес. И сейчас занавес, товарищ
Каллистратов, опустится при одном-единственном зрителе. Смирись! И не
заставляй меня брать лишний грех на душу. Уходи, пока не поздно.

- Ты о грехе толкуешь. Я понимаю, что ты имеешь в виду, но устраниться,
видя злодеяние своими глазами, для меня равносильно тяжкому грехопадению. И
не стоит меня отговаривать. Мне вовсе не безразлично, что будет, скажем, с
малолетним Ленькой, с Петрухой да и с другими ребятами, что состоят при
тебе. Да и с тобой в том числе.

- Потрясающе! - перебил его Гришан. - С какой же стати ты берешь на
себя право вмешиваться в нашу жизнь? В конце концов, каждый волен
распоряжаться своей судьбой сам. Да я тебя впервые в жизни вижу, да кто ты
есть такой, чтобы печься обо мне и других, будто тебе даны какие-то
полномочия свыше. Уволь! И не испытывай судьбу. Если ты чокнутый, иди с
богом, а мы как-нибудь обойдемся без тебя. Понял?!

- Но я не обойдусь! Ты требуешь полномочий - так вот, мандатов мне
никто не выдавал. Правота и сознание долга - вот мои полномочия, а ты волен
считаться или не считаться с ними. Но я неукоснительно их выполняю. Вот ты
заявил, что вправе сам решать свою судьбу. Звучит прекрасно. Но не бывает
изолированных судеб, нет отделяющей судьбу от судьбы грани, кроме рождения и
смерти. А между рождением и смертью мы все переплетены, как нити в пряже.
Ведь ты, Гришан, и те, кто оказался под твоей властью, сейчас ради своей
корысти несете из этих степей вместе с анашой несчастье и беду другим.
Соблазном мимолетным вы вовлекаете людей в свой круг - круг отчаяния и
падения.

- А ты что нам за судья? Тебе ли судить, как нам жить, как поступать?

- Да я вовсе не судья. Я один из вас, но только...

- Что "но только"?

- Но только я сознаю, что над нами есть Бог как высшее мерило совести и
милосердия.

- Опять Бог! И что ты хочешь этим нам еще сказать?

- А то, что Божья благодать выражает себя в нашей воле. Он в нас, он
через наше сознание воздействует на нас.

- Слушай, к чему такие сложности? Ну и что из этого следует? Нам-то что
это даст?

- Как что! Ведь благодаря силе разума человек властвует над собой, как
Бог. Ведь что такое искреннее осознание порока? По-моему, это осуждение зла
в себе на уровне Бога. Человек сам определяет себе новый взгляд на
собственную сущность.

- Чем отличается твой взгляд от массового сознания? А мы от него бежим,
чтобы не оказаться в плену толпы. Мы не вам чета, мы сами по себе.

- Ошибка. Свобода лишь тогда свобода, когда она не боится закона, иначе
это фикция. А твоя свобода под вечным гнетом страха и законного наказания...

- Ну и что из этого? Тебе-то какая печаль - ведь это наш выбор, а не
твой?

- Да, твой, но он касается не только тебя. Пойми, есть выход из тупика.
Покайтесь вот здесь, прямо в степи, под ясным небом, дайте себе слово раз и
навсегда покончить с этим делом, отказаться от наживы, что сулит черный
рынок, от порока и ищите примирения с собой и с тем, кто носит имя Бога и
единым разумом объединяет нас...

- И что тогда?

- И тогда вы вновь обретете подлинную человеческую суть.

- Красиво звучит, черт возьми! И как просто! - Гришан нахмурился,
поигрывая суковатой палкой, переждал, пока пронесся скрытый за увалом еще
один грузовой состав, и, когда шум поезда стих, в наступившей тишине
произнес, жестко и насмешливо сверля взглядом разоткровенничавшегося Авдия:
- Вот что, достопочтенный Авдий, я терпеливо выслушал твои суждения, как
говорится, хотя бы любопытства ради и должен крупно тебя разочаровать: ты
ошибаешься, если в своем самодовольстве полагаешь, что только тебе дано
говорить с Богом в мыслях своих, что я не имею контакта с ним, что
привилегия такая только у одного тебя, у праведно мыслящего, а я ее лишен.
Вот ты сейчас чуть не задохнулся от удивления, слух твой резануло, что с
Богом может быть в контакте и такой, как я?

- Совсем нет. Просто слово "контакт" тут несколько непривычно.
Напротив, я рад это услышать из твоих уст. Возможно, в тебе что-то
переменилось?

- Нисколько! Что за наивность. Так знай, Каллистратов, только смотри не
стань заикой - у меня к Богу есть свой путь, я вхож к нему иначе, с черного
хода. Не так твой Бог разборчив и недоступен, как тебе мнится...

- И чего ты достигаешь, попав к Богу с черного года?