вас домой.
пробирался в полутьме подземных переходов, заполненных запахом жареных
сосисок. Быстрые турникеты, щелкая, заглатывали жетоны. Натужно грохотали
поезда. Сэммлер предпочел бы ехать в одиночестве. Но Фефер присосался, как
пиявка. Он ни минуты не мог помолчать. Ему было необходимо всегда быть
начеку, жить в напряжении, в азарте любопытства. И конечно, раз уж он так
уважал Сэммлера, он с особым удовольствием совершал мелкие попытки
озорства, непочтительности, фривольности, легкие оскорбительные выпады то
тут, то там, маленькие пробы на прочность. "Мой дорогой друг, зачем так
огорчаться. Всюду есть коррупция, я могу доказать".
говорил Фефер.
постели, несмотря на большие сиськи. Ну и, конечно, замужем. Муж работает
по ночам. Он ведет эту программу за "круглым столом", о которой я говорил.
- И дальше без передышки: - Я люблю во всем иметь компаньонов. Мы часто
бываем вместе. Так что когда этот страховой агент пришел...
парень пришел как раз, когда Фанни была у меня, и влюбился в нее по уши -
бамс! Прямо с ходу! Этакий громила, с обезьяньей челюстью. Говорит, что
его выгнали из Гарварда, он там учился на администратора. Рожа желтая,
весь потный. Ужас. Он похож на масляный фильтр, который надо было заменить
пять тысяч миль назад.
компенсации. Дал ли я ему ее телефон? Конечно, дал.
"Это Гэс звонит, крошка. Пойдем куда-нибудь, выпьем". Но трубку как раз
снял ее муж, он же работает по ночам. И когда Гэс пришел ко мне на другой
день, я сказал ему: "Слушай, парень, лучше б ты не связывался с ее мужем.
От него всего можно ждать". А Гэс говорит на это...
Двадцать третья и Двадцать четвертая. На Сорок седьмой пересадка на другую
линию".
вытащил из кармана пистолет. Я был изумлен. Но это был жалкий пистолет. Я
сказал: "Эта штуковина? Да ею и телефонную книгу не прострелить". И не
успел я опомниться, как он схватил телефонную книгу с проигрывателя,
поставил и стал в нее целиться. Такой психованный сукин сын. Он был всего
в трех шагах от нее, и он начал в нее палить. Шум поднял на весь дом. Я
никогда в жизни не слышал такого грохота. Но я был прав. Пуля вошла только
на два дюйма. Не прошла сквозь телефонную книгу Манхэттена.
нельзя, разве что стрелять прямо в голову, впритык. Ой, сколько психов
вокруг.
столько не стоил. Один хлам.
ему рекомендательное письмо.
Бродвее. Фефер пошел провожать Сэммлера до дверей.
хорошо себя чувствую.
даже в молодости ее трудно перенести.
Он протиснулся в прихожую. В честь весны Марго поставила нарциссы в
мэзонские кувшины. Он тут же опрокинул один кувшин. Пришлось принести
рулон бумажных полотенец из кухни, попутно убедившись, что племянницы нет
дома. Промокая расплескавшуюся воду, следя за тем, как бумага, темнея,
впитывает влагу, он присел на диван, покрытый цветастыми платками,
поставил телефон на подлокотник и набрал номер Шулы. Никто не ответил.
Может, она отключила телефон. Сэммлер уже несколько дней ее не видел.
Теперь, после кражи, она вполне могла начать прятаться. А если Эйзен
действительно приехал в Нью-Йорк, у нее были дополнительные причины для
затворничества. Хотя Сэммлер не мог поверить, что Эйзен и впрямь намерен
был приставать к Шуле. У него была другая рыбка для жарки, другое железо
для ковки (как старик Сэммлер обожал подобные словечки!).
себе несколько ломтей салями огромным кухонным ножом (похоже, у Марго не
было в хозяйстве ножей поменьше, она даже лук резала этим огромным
лезвием). Он соорудил себе бутерброд, намазал английской горчицей, до сего
дня ею любимой. Нацедил малокалорийного смородинного соку, который
покупала Марго. Так как чистого стакана не нашлось, он прихлебывал из
бумажного стаканчика. Восковой привкус стаканчика был неприятен, но ему
некогда было задерживаться, чтобы мыть и сушить стакан. Он тут же поспешил
на ту сторону Бродвея, к дому Шулы. Он звонил, он стучал, он кричал
громким голосом: "Шула, открой, это я, папа! Шула!" В конце концов он
написал записку и сунул ее под дверь. "Позвони мне немедленно". Затем,
спустившись вниз в темном лифте (какой он был грязный и ржавый!), он
заглянул в ее почтовый ящик, который она никогда не запирала. Ящик был
полон, и он просмотрел почту. Мусор. Никаких личных писем, значит, ее
все-таки не было дома, раз она не забирала почту. Может, она поехала на
электричке в Нью-Рошель. У нее был ключ от гранеровского дома. Сэммлер
отказался взять ключ от ее квартиры. Он бы не хотел войти и застать ее с
любовником. С таким любовником, которого она потом, несомненно, будет
стыдиться. Ясно, время от времени у нее кто-нибудь был. Может, для
улучшения цвета лица, когда он портился. Он как-то слышал от одной
женщины, что это помогает. А Шула так гордилась своей светлой кожей. Как
можно узнать, что люди - личности! - действительно делают и зачем!
пришел его навестить, ни вы, ни Элия. Кажется, он действительно обижен.
от души, человек чувствовал себя черствым чудищем.
Она думает, что поступила очень жестоко, когда вы заставили ее бросить
его.
Что, Эйзен спрашивал о ней?
своей живописи. Он ищет мастерскую.
Разве что в подвале. Впрочем, он воевал под Сталинградом, он вполне может
перезимовать на чердаке.
набрасывать стремительные неровные строки на листке писчей бумаги.
Сверкающее световое пятно, отбрасываемое настольной лампой, следило за
тем, что он писал:
моя дочь. Она не хотела причинить Вам зла. Таким нелепым, неловким
способом она просто стремилась помочь мне в осуществлении выдуманного ею
проекта, которым она очень дорожит. Этот проект вдохновляет ее - Герберт
Уэллс, научное будущее. Она верит, что он вдохновляет и меня. Меня же
потрясают порой другие особенности ее деятельности. Психологически
архаичная - все окаменелости абсолютно живы в ее сознании и подсознании
(Луна, в частности, одна из этих окаменелостей) - она полна мыслями о
будущем. Ведь каждый своим собственным нелепым и изощренным способом
борется с властью, с ангелом Иакова, чтобы получить в конце концов
удовлетворение или славу, до сих пор ему недоданную. Во всяком случае,
прошу Вас, будьте любезны и попросите власти отменить поиски. Моя дочь,
несомненно, верит, что Вы дали ей свою рукопись на время, хотя Вам может