самом деле заложила фундамент своей новой жизни. Уверенность эта принесла
спокойствие, сердце ее стало биться медленнее, и она могла осмотреться по
сторонам.
коров с тугими сосками, девушки - тех, с которыми легче было справиться.
Мыза была большая. В хозяйстве Крика насчитывалось свыше сотни дойных
коров, и хозяин доил собственноручно шесть - восемь из них, за исключением
тех дней, когда отлучался с мызы. Выбирал он таких коров, которых особенно
трудно было доить: его батраками-поденщиками были зачастую люди, нанятые
случайно, и эту полдюжину коров он не доверил бы им, опасаясь, что по
небрежности они не выдоят их до конца; девушки же не справились бы с этой
работой, так как руки у них были недостаточно сильные, - и в результате у
коров пропало бы молоко. Беда не в том, что день-другой надой будет
меньше, а в том, что чем меньше от коровы требуют молока, тем меньше она
его дает, в конце концов совсем переставая доиться.
слышалось лишь журчание молока, стекающего в подойники, да восклицания
доильщиков, приказывающих корове повернуться или стоять смирно. Двигались,
поднимаясь и опускаясь, только руки доильщиков да коровы помахивали
хвостами. Так работали эти люди среди широкого ровного луга, тянувшегося
от края и до края долины, где пейзаж как бы сплавлен был из старых
пейзажей, давно забытых и, несомненно, резко отличавшихся от нынешнего.
выдоил, и направляясь со скамеечкой в одной руке и подойником в другой к
следующей нераздоенной корове, - думается мне, что коровы дают сегодня
молока меньше, чем обычно. Ей-богу, если Жмурка уже теперь начала
удерживать молоко, ее к середине лета и доить не придется.
это уже не раз примечал.
доильщиц.
недоверчиво, словно признавая, что анатомия может ставить предел даже
колдовским чарам, - насчет этого я не знаю... да, не знаю. И сомневаюсь,
потому что безрогие коровы удерживают молоко так же, как и рогатые. А
знаешь ты загадку о безрогих коровах, Джонатэн? Почему они дают меньше
молока в год, чем рогатые?
говори, а эти плутовки молоко сегодня удерживают. Придется вам, ребята,
затянуть песню, другого лекарства нет.
отказывающихся давать обычную порцию молока. И, повинуясь требованию
хозяина, хор доильщиков затянул песню, правда, без особого воодушевления -
и не особенно в лад. Однако, по их мнению, пока длилось пение, коровы
давали молоко охотнее. Когда они бодро спели четырнадцать-пятнадцать
куплетов баллады, повествующей об убийце, который боялся ложиться спать в
темноте, потому что ему чудилось вокруг серное пламя, один из работников
сказал:
принесли свою арфу, сэр! Хотя в таких случаях скрипка куда лучше.
хозяину мызы, но она ошиблась. Вопрос "почему?" донесся словно из живота
бурой коровы в стойле: его задал доильщик, которого она еще не заметила.
действует сильнее, чем на коров, - так я слышал. Жил тут в Мелстоке один
старик, звали его Уильям Дьюи. Он был из той семьи, что занималась в наших
краях извозным промыслом; помнишь, Джонатэн? Я, можно сказать, знал его в
лицо не хуже, чем родного брата. Ну так вот, возвращается этот человек
домой со свадьбы - он там на скрипке играл, - а ночь светлая, лунная, и,
чтобы сократить дорогу, пошел он наперерез по лугу, что зовется "Сорок
Акров", а на этот луг выпустили пастись быка. Увидел бык Уильяма, рога
опустил к земле и погнался за ним. И хотя Уильям бежал во всю прыть - да и
выпил он не так уж много, если принять в расчет, что был на свадьбе, да
еще у людей зажиточных, - но все-таки он видит: не успеть ему добежать до
изгороди и перелезть через нее. И вот в последнюю минуту его осенило:
вытащил он на бегу свою скрипку, повернулся лицом к быку и, пятясь к
изгороди, заиграл джигу. Бык смягчился, стоит смирно и смотрит в упор на
Уильяма Дьюи, а тот знай нажаривает; и тут бык вроде как улыбнулся. Но как
только Уильям опустил скрипку и повернулся, чтобы перелезть через
изгородь, бык перестал улыбаться и - рога вниз: целится ему в зад.
Пришлось Уильяму опять повернуться и - хочешь не хочешь - играть. А было
только три часа утра, и он знал, что этой дорогой долго никто не пройдет;
он устал и измучился до смерти и не знал, что делать. Пиликал он этак
часов до четырех, чувствует, что скоро ему крышка, и говорит себе: "Одна
только песенка мне и осталась, а там - поминай как звали. Если господь не
сжалится, тут мне и конец".
рождественский сочельник всякая скотина преклоняет в полночь колени.
Правда, сейчас был не сочельник, но ему пришло в голову оставить быка в
дураках; Вот он и заиграл гимн, тот самый, что поют под рождество. А тут
глядь - бык в неведении своем преклоняет колени, словно и вправду был
сочельник. Как только рогатый его приятель бухнул на колени, Уильям
повернулся, пустился, как гончая, наутек и перемахнул через изгородь
раньше, чем молящийся бык успел встать и погнаться за ним. Уильям после
говаривал, что частенько приходилось ему видеть у людей дурацкие рожи, но
никогда он не видел такой глупой морды, как у этого быка, когда тот понял,
что над его благочестивыми чувствами надругались и сегодня вовсе не
сочельник... Да, Уильям Дьюи - вот как его звали, и я могу точно указать
место на мелстокском кладбище, где он сейчас лежит, - как раз между вторым
тисовым деревом и северным приделом.
была еще живой.
скрытый бурой коровой; но они прошли незамеченными, так как никто их не
понял, и только рассказчику показалось, будто они выражают недоверие к его
рассказу.
коровы.
она почти его не видела, так как он упирался головой в бок коровы. Она не
могла понять, почему даже хозяин мызы называет его "сэр". Но найти
объяснение было нелегко; он долго не отходил от своей коровы - за это
время можно было выдоить трех, - и изредка слышались невнятные
восклицания, словно работа не ладилась.
сноровка.
все-таки я с ней справился, хотя у меня и заныли пальцы.
фартук и кожаные гетры, какие надевают фермеры во время доения, а башмаки
были облеплены навозом. Однако это был лишь рабочий костюм, облекавший
человека образованного, сдержанного, задумчивого, непохожего на
окружающих.
раньше. С тех пор ей пришлось пережить столько невзгод, что она не сразу
вспомнила, где они встречались. И вдруг ее осенило: это был прохожий,
плясавший на клубном празднике в Марлоте, - незнакомец, который явился
неведомо откуда, танцевал не с ней, а с другими, пренебрег ею, а потом
ушел со своими друзьями.
случилось еще до всех ее напастей, пробудил в ней мимолетную тревогу: что,
если незнакомец, в свою очередь, ее вспомнит и так или иначе узнает ее
историю? Но тревога рассеялась, когда Тэсс убедилась, что он не сохранил о
ней никаких воспоминаний. Постепенно она разглядела, что со времени их
первой и единственной встречи выразительное его лицо стало серьезнее,
появились холеные усы и бородка; на щеках волосы были русые, на подбородке
- светло-каштановые. Под полотняным его фартуком была надета темная
вельветовая куртка, штаны из полосатого бумажного бархата, гетры и белая
крахмальная рубашка. Не будь на нем костюма доильщика, никто бы не угадал,
кто он такой. С одинаковой вероятностью его можно было принять и за
эксцентричного помещика и за зажиточного фермера. Что доильщиком он был
еще неопытным, она догадалась тотчас же, по тому, сколько времени он доил
одну корову.
"Какая она миленькая!" - высказали с неподдельным восхищением и
великодушием, хотя втайне надеялись, что остальные будут возражать; и,
говоря по правде, возражения были бы оправданны, так как эпитет
"миленькая" лишь приблизительно определял то, что привлекало внимание в
Тэсс. Когда было покончено с вечерним доением, работники побрели в дом,
где миссис Крик, жена фермера - особа слишком респектабельная для того,
чтобы собственноручно доить коров, и носившая в жаркую погоду теплое
шерстяное платье, потому что работницы ходили в ситцевых, - наблюдала за
тем, как молоке сливалось в жбаны, и за другими мелочами.
большинство расходилось по домам. За ужином она не видела странного
доильщика, который высказал свое замечание по поводу рассказа Крика, и не
расспрашивала о нем, посвятив конец вечера устройству своего уголка в