держа ее высоко над головой. К нему подбежал Бородин. Оглядываясь в сторону
немцев, словно боясь не успеть, он снял со штанов тоненький ремешок и, как
веревкой, сильно перекрутил наводчику руку у запястья, чтобы остановить
кровь.
А Ряпушкин все работал один на виду у немецких танков, и расчет смотрел
на него. Так бывает перед атакой: уже все готовы, и нерны напряжены у всех,
но кто-то должен первым оторваться от земли. И Назаров почувствовал это
состояние солдат. Он сдернул с себя шинель и, возбудив себя этим резким
жестом, выскочил с лопатой на бруствер. За ним выскочили остальные.
Оттого что орудие Беличенко начало стрелять в это время, танки
перенесли огонь на него, и снаряды рвались теперь далеко от окопа. Бойцы
быстро расчистили бруствер, у панорамы за наводчика стал Бородин. Он
стрелял, подолгу целясь, тщательно наводя, и с каждым его промахом, по мeре
того как танки приближались, тренога и напряжение на огневой росли.
Никогда еще Назаров ничего так горячо не желал в жизни, как сейчас
одного-единственного удачного попадания. И дождался наконец. Под гусеницей
сверкнуло, раздался тяжкий взрыв, и танк стал.
В первый момент, когда Назаров оглянулся, он не сразу понял, что
происходит вокруг. Какие-то люди, сгибаясь под тяжестью труб, бежали садами.
Потом он сообразил, что это минометчики соседней батареи. Они отходят.
- Стой! - закричал Назаров, с пистолетом выскочив наперерез им.- Стой!
- Он выстрелил над головами.- Мы с тяжелыми пушками стоим, а вы отступать?
Он чувствовал, что, если они не остановятся, он будет стрелять в них. И
неожиданно и больно ударил его приказ комбата сняться с огневых позиций и
срочно отходить.
То, что в восторге боя, по молодости, не понимал Назаров, видел
Беличенко. Для батареи это была последняя возможность отойти.
ГЛАВА XI
НОЧЬ КОНЧАЕТСЯ
Только теперь, когда они покидали город, Беличенко расставался с Ваней
Горошко. Он видел смерть его: когда вспыхнул стог сена, все поняли - это
сделал Ваня. Но в тот момент сам он стрелял по танкам, и все они еще были
вместе, в одном бою. Теперь он уходил из города живой, а Горошко оставался
там навсегда.
Улица, по которой шла батарея, горела с одной стороны. В окнах черных
каменных стен вихрилось светлое пламя, от нестерпимого жара вспыхивали
деревья на тротуаре.
Раненые сидели на пушках, лицами к огню, и пожары отражались в их
глазах. Вынужденные полагаться на чужую защиту, они тревожно оглядывались по
сторонам.
В подъезде одного из горевших домов головой на улицу лежал немец в
каске, с автоматом. Одежда на нем тлела. Один из раненых спрыгнул, взял у
него автомат и после долго не мог влезть на пушку, забегая то с одной, то с
другой стороны.
Беличенко шел у второго орудия. В коротком подпоясанном ватнике, неся
левую руку на перевязи, он повесил автомат за плечо, и на его сильной спине
он казался маленьким, как пистолет. Он вел батарею, но и мыслях то и дело
возвращался к Ване, и один раз воспоминание больно поразило его. Подошла
Тоня, держа что-то в руках.
- Саша,- позвала она, показывая ему это.
Беличенко увидел свою шерстяную гимнастерку, посмотрел на нее и ничего
не понял. Он глянул на лицо Тони, похудевшее за эти дни, вытянувшееся.
- Ваня отдавал стирать ее,- сказала она.- Когда уходил, просил Семынина
забрать. Говорил: комбат любит эту гимнастерку.
Вот и нет Вани Горошко, а Беличенко все еще чувствует на себе его
заботу.
Тоня всхлипнула, продолжая идти рядом, и слезы текли по ее щекам.
Беличенко глянул на раненых, сидевших наверху они как будто ничего не
видели, все смотрели в другую сторону. Он понимал: плачет она не только о
Ване, но и о Богачеве, о Ратнере - обо всех, кого перевязала она за эти дни
и кого предстояло ей еще перевязать. А может быть, оттого она плакала
сейчас, что была измучена физически.
Люди находились в той крайней степени усталости, когда сильней всего
сон. Раненые спали, сидя на орудиях. Всякий раз, когда близко проезжали мимо
горящего дома, от сильного света, от жара, который они чувствовали лицами,
раненые просыпались, мутными глазами смотрели на огонь и засыпали снова.
Уже начиналась окраина города, когда заднее орудие вдруг дернулось и
встало внезапно.
От толчка раненые посыпались с него, один упал на перебитый пулей
локоть, задохнувшись от боли, вскочил и, молча унося прижатую к животу руку,
кинулся в сторону. Это под трактором подломились мостки, и он боком всей
тяжестью сполз в кювет.
Из кабины, ступив валенком на гусеницу, выпрыгнул тракторист Московка -
в ватном промасленном бушлате, закопченной ушанке с незавязанными ушами,
черный при свете пожара. Торопясь, зачем-то снял с головы шапку, стал на нее
коленом и начал заглядывать под трактор.
Другой тракторист, Латышев, широколицый, угрюмый, вдруг медведем попер
на подходивших бойцов:
- Чего, чего идете? Чего не видели?
Во всех батареях трактористы и шоферы держались независимо, как особое
племя технических специалистов. Беличенко знал характер каждого и обычно
старался ладить с ними. Но сейчас разозлился:
- Ты бы тогда был умный, когда трактор вел. А теперь тебе самое время
помолчать.
Он слез в кювет, обошел трактор вокруг. Спрыгнул туда и Назаров.
Трактор сидел глубоко и, накренившись, косо стрелял из выхлопной трубы синим
дымком.
- Подгоняй второй трактор! - крикнул Беличенко.
- Трактор давай сюда! - закричали, замахали руками бойцы, и некоторые
побежали навстречу, рады случаю делать что-нибудь, только бы выбраться
скорей.
Подогнали. Подцепили стальной трос. Оба трактора взревели моторами,
из-под гусеницы одного летела земля, он глубже осаживался, гусеницы другого,
высекая огонь, скребли по булыжнику, и он боком сдвигался все ближе к краю
кювета. Один за другим моторы заглохли. Стало неожиданно тихо. И все ощутили
в тишине, что немцы где-то рядом. Когда тракторист неловко лязгнул по железу
заводной рукояткой, сразу несколько человек оглянулись на него.
Теперь не заводился увязший трактор. Уже лазили в мотор. Московка раз
за разом с отчаянием рвал рукоятку. Трактор только всасывал воздух.
Растолкав всех, к Беличенко подошел Семынин.
- Немцы там шебаршатся,- негромко и в нос, чтобы кругом не слышали,
сказал он Беличенко. Но все прислушались: Семынин ходил в боевом охранении.-
Застукали меня вот на той улице.
- Ты как сюда шел? - быстро спросил Беличенко. Семынин обиделся,
толстые двойные губы его стали еще толще.
- Что ж, я их на батарею поведу? Увел, а после дворами - сюда. Вас
издали слышно. За танки принять можно. Вот они и опасаются.
Когда Беличенко поднял голову, все смотрели на него. Он чувствовал, как
измучены люди. И оттого, что в душе он жалел их и боялся поддаться этой
жалости, он сказал жестким тоном приказа:
- Будем тащить орудия одним трактором. Не возьмет сразу - будем тянуть
по очереди.
Он знал, какую тяжесть взвалил на людей, и не оставлял им права выбора.
Так в трудные моменты легче. Потом оглянулся вокруг, встретил глазами
Назарова.
- Останешься здесь, лейтенант,- сказал он.- Трактор надо вытащить.
В это время другой трактор, зацепив сразу две пушки, пытался сдвинуть
их. Бойцы, налегая на колеса, и плечом и криком помогали ему.
- Сам видишь,- сказал Беличенко.
Сейчас он уйдет, а Назаров останется, и в трудный, в опасный момент над
ним будет один приказ: его совесть. Но он уже видел Назарова в бою, знал,
что на него можно положиться. И Беличенко говорил с ним, как с человеком,
равно отвечавшим за все.
- Ну, а если немцы - тогда подожжешь трактор.
И батарея ушла. Некоторое время оставшиеся смотрели вслед ей, потом
Латышев, крякнув, полез в мотор, и все взялись за работу.
А батарея тем временем двигалась по городу. Трактор тянул одну пушку,
расчет другой, оставшейся посреди улицы, слушал удалявшиеся лязганье,
тарахтенье и выхлопы, и чем дальше все это удалялось, тем тревожнее было
оставшимся людям. Они слушали неверную тишину, оглядывались, и постепенно
чувство заброшенности и оторванности от всех овладевало ими. Пушка стояла,
уронив на булыжник мостовой стрелу с железной кованой серьгой на конце.
Но вот трактор возвращался, бойцы заранее подхватывали стрелу на весу,
волнуясь, держали ее, чтобы прицепить орудие в тот самый момент, когда
подойдет трактор. Потом они проходили мимо первой пушки, и теперь уже ее
расчет провожал их глазами.
На перекрестке двух улиц, предупрежденный разведкой, двигавшейся
впереди, Беличенко внезапно встретил комбата в высокой папахе с красным
верхом, того самого комбата, чья батарея была уничтожена в первое утро. С
бойцами, заглушив моторы тракторов, он стоял под стеной каменного дома. То
ли они трактор Беличенко издали приняли по звуку за танк, то ли просто не
решались идти вперед, но они стояли здесь. И чем дольше они стояли так, тем
страшней становилось завести моторы, нарушить тишину, в которую они
напряженно вслушивались и в которой чудились им немцы.
Даже разведку не выслали вперед, боясь oторваться друг от друга.
Комбат шагнул навстречу Беличенко:
- На огневой у меня немцы? Не видел?
За его вопросом, в голосе, каким он спрашивал, Беличенко почувствовал
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Глуховский Дмитрий
Кервуд Оливер Дж.
Афанасьев Роман