впустую, оставим в дураках. Потом, когда он опять двинется, надо второй
раз нападать.
улыбался. Он тоже понял.
волшебным. Оно сразу прояснило задачу, дошло до души, преобразило людей,
придало смелости. Мне подумалось: это не только тактика, это что-то
поглубже.
голова заработала. Он уже видел, как спрятать, как замаскировать людей.
тебя, Донских. В этом. Донских, никакой жалостливости.
строже.
стояло за словами, это жило в каждом из нас.
удивительно? Решение найдено, приказ отдан, приказ уяснен, усвоен
исполнителями, - что же осталось?
мелочи: на войне существует противник. И, как ни странно, он не всегда
делает то, что хочется вам.
А дальше? Неужели немцы, как бараны, подставят себя под пули один раз,
другой раз, третий раз? Что предпримет противник после того, как немецкий
военачальник, надменный господин "великогерманец", окажет нам честь
призадуматься?
бою чей-то замысел, чей-то приказ остается неисполненным. Почему?
подъехал к бойцам. Их было немного - пятьдесят четыре человека, все с
тяжестями на плечах. У четверых были ручные пулеметы; другие забрали в
вещевые мешки запаянные цинковые коробки с патронами для пулеметов и
винтовок; телефонисты взвалили на спины мотки провода; с бойцами уходили
два санитара.
взвода сержант Волков, по мирной профессии слесарь, вечно сумрачный, злой
в службе. Позапрошлой ночью он, в числе сотни, ходил в Середу; убивал, как
мне рассказывали, молча, был малоразговорчив и вернувшись.
которого знал: он убьет и своего, если свой побежит перед немцем.
винтовок по немцам, у многих затрепещет, замрет завтра сердце под первым
обстрелом.
все отдано, что мог вам отдать. А ну, на прощание...
пальба залпом... Взвод...
вскинулись винтовки. На береговом взгорке черным вырезанным силуэтом
вырисовывалась в вечернем небе высокая сильная ель. Бойцы ждали
исполнительной команды.
вспышек, озарившая штыки и концы стволов. Донесся треск перебитых веток,
ломающихся и падающих в снег. Опять щелкнули затворы, опять замерли
прижатые к плечам винтовки. Чернота хвои уже не была сплошной:
обозначились смутные просветы там, где отлетели лапы.
тяжелые свислые ветки.
задрожав, выпрямилась, опять стала клониться, образуя тупой, медленно
падающий угол. Повисев несколько секунд, она рухнула на нижние ветки и,
обламывая их, пала наземь. Вместо острой вершины темнел в небе усеченный
зазубренный конус.
а не моросила дождичком! Верьте, товарищи, своей винтовке! Лейтенант
Донских, можете вести.
или взвод Брудного примет бой. Но ни восемнадцатого, ни девятнадцатого
немцы не продвигались на нашем участке.
продолжительного боя.
обе дороги были пустынны. В установленные часы несколько раз в день
Донских и Брудный сообщали по телефону: "Противник не показывается".
только мы, но и фронт соседних батальонов, - не испытывал в эти дни
никакого давления противника; немцы не высылали здесь разведочных групп.
Руза, доходил непрестанный пушечный гром. Там сражалась наша
противотанковая артиллерия. Туда, на левый фланг дивизии, Панфилов взял
все зенитные пулеметы, в том числе приданные было моему батальону. Туда он
перебросил одну роту из батальона, расположенного правее нас, приказав
затянуть оставшимися силами оголенный участок. Ночью по заревам, днем на
слух мы следили за перемещением линии боя. Уханье не приближалось.
Напротив, оно временами будто удалялось, но удалялось в глубь нашего
фронта, все круче заходя нам за спину.
что была шестнадцатого. Подтянув силы, немцы продвинулись. Двумя-тремя
дивизиями, в том числе и танковой, они вырвались на мощеную дорогу Можайск
- Волоколамск, на так называемую "рокаду" (запишите в скобках: рокадой
именуется дорога, идущая параллельно линии фронта), на рокаду, пролегающую
за нашими плечами. Вырвались и повернули на Волоколамск.
в тыл. Но немцы не приближались к нам. По-прежнему меж нами и противником
лежала пустынная промежуточная полоса шириной двенадцать - пятнадцать
километров.
перевел дыхание. - Так, товарищ комбат?
провода, который был скрыт под землей, находился связной, который доносил
мне о том, что происходило. Слух обострился. Я воспринимал не только
слова, но и оттенки тона, каким они сказаны. В штабном блиндаже, за восемь
километров от взвода, я будто видел то, что видел из окопа связной.
опять схваченной морозцем, затвердевшей, чуть присыпанной ранним
октябрьским снегом. На скамейках, устроенных по бортам и посреди кузова,
сидели немецкие солдаты с винтовками и автоматами. Теперь это кажется
почти невероятным, но тогда, под Москвой, в октябре тысяча девятьсот сорок
первого года, немцы совершали наступательный марш иногда вот так: без
разведки, без патрулей, без бокового охранения, с удобствами, в