Чтение 24–й страницы книги ~Юность командиров~

написал, глупую, шутливую: мол, отношусь к ней, как Том Сойер к Бекки
Тэчер. Большего идиотства не придумаешь.

Дроздов горько улыбнулся, лег на спину, с досадой потер ладонью
выпуклую грудь.

Алексей сказал не без уверенности:

- Думаю, просто ты ее любил...

- И всю войну, Алеша, где-то там светил этот огонек в окне - знаешь,
как в песне? Светил, а я не знал, кому он светит - мне ли, другому?

- Понимаю. Письма получал? - спросил Алексей. - От нее?

- Нет.

- А... сам?

- Написал одно из госпиталя. Но потом прочитал и порвал. Показалось -
не то. Да и зачем?

Дроздов, не шевелясь, лежал на спине, подложив руки под голову, глядел
на посиненный луной потолок, волосы - прядью - наивно лежали на чистом
лбу, лицо в полусумраке казалось старше и строже. Алексей, облокотясь на
подушку, смотрел на него с задумчивой нежностью и молчал.

А в это время в углу кубрика звучал сниженный голос Саши Гребнина:

- Немецкий язык в школе ни в коей мере не удавался мне. Пытка. Перфекты
не лезут в голову, кошмар! Лобное место времен боярской думы. А учить
некогда. Торчал день и ночь на Днепре, на стадионе нападающим бегал, что
страус. Или на танцплощадке. Накручивали Утесова до звона в затылке. Ну,
приходишь на занятия - в голове пусто, хоть мячом покати. А тут перфекты.
А учитель Нил Саввич прекрасно знал мою душевную слабость. И, скажите
пожалуйста, как нарочно: "Гребнин, к доске!" Иду уныло и чувствую:
"Поплыл, как пробка". - "Ну, футболист, переведите". И дает фразочку
примерно такую: "На дереве сидела корова и заводила патефон, жуя яблоки и
одной ногой играя в футбол". В шутку, конечно, для осложнения, чтобы я
тонкости знал. Представляете, братцы?

Переждав, когда хохот стихнет, Гребнин со вздохом закончил:

- Смех смехом, конечно. Но как-то мы, братцы, сдадим экзамены?

...А Бориса после отбоя не было в кубрике; не было его и в учебных
классах. Только во втором часу ночи он вернулся в дивизион, и полусонный
дежурный, вскочив навстречу от столика, едва разлепляя глаза, произнес
испуганно:

- Старшина?..

- Спокойно, дежурный, - предупредил Борис. - Градусов не поверял
дивизион? Отметь - прибыл в двенадцать часов ночи. Ясно?

4

Его разбудило громкое чириканье воробьев. Он озяб - в открытые окна
вливалась свежесть зари; одеяло сползло и лежало на полу.

"Сегодня - артиллерия", - вспомнил Алексей с тревожным холодом в груди
и, вспомнив это, повернулся к окну.

На качающихся листьях, тронутых зарей, янтарно горели крупные капли
росы. Суматошная семейка воробьев вдруг с шумом выпорхнула из глубины
листвы, столбом взвилась в стекленеющее красное небо; кто-то гулко прошел
по асфальтовой дорожке - прозвенели в тишине шпоры под окнами: наверно,
дежурный офицер.

"Если еще прилетят воробьи - срежусь на баллистике, - подумал Алексей о
том, что плохо знал, и успокоил себя: - А, что будет, то и будет!"

Весь паркет был разлинован румяными полосами, все еще спали - крепок
курсантский сон на ранней заре. Лишь в конце кубрика на койках сидели в
нижнем белье заспанный Полукаров с конспектом и Гребнин; дневальный
Нечаев, всегда медлительный, непробиваемо спокойный, топтался возле них,
ворчал сквозь зевоту:

- Какая вас муха укусила? Что вы людей будите?

Все дневальные после ночи дежурства непременно становятся либо
философами, либо резонерами; и, наверняка зная это, Полукаров и Гребнин не
обращали на него никакого внимания. Полукаров, листая конспект, почесывал
пальцем переносицу с красным следом от очков, говорил утвердительным
шепотом:

- Экзамены - это лотерея. А в каждой лотерее есть две категории:
"повезет" или "не повезет". Повезет - твое счастье, развивай успех, выходи
на оперативный простор. Не повезет - вот здесь-то на помощь тащи эрудицию.
Ты должен доказать, что вопрос не представляет для тебя никакой трудности.
Ты скептически улыбаешься. "Ах, ерунда, неужели не мог попасться вопрос
более трудный, где можно было бы развернуться!" Но с конкретного ответа не
начинаешь. Ты делаешь экскурс в длинное вступление. Ты кидаешь, как бы
между прочим, две-три не вполне конкретные цитаты, положим, из Никифорова.
- Полукаров показал на книгу, лежавшую на тумбочке. - Как бы мимоходом тут
же разбиваешь их, основываясь на опыте, скажем, войны. Затем... -
Полукаров покрутил в пальцах очки. - Затем ты продолжаешь развивать свою
мысль, не приближаясь к прямому ответу, но все время делая вид, что
приближаешься. Надо, Саша, говорить увлекаясь, горячиться и ждать, пока
тебе скажут: "Достаточно". Тогда ты делаешь разочарованный вздох:
"Слушаюсь". Пятерка обеспечена. Главное - шарашишь эрудицией вот еще в
каком смысле...

Как следует "шарашить эрудицией", Алексей не расслышал, потому что
дневальный громоподобно оповестил:

- По-одъе-ем!

Вокруг было настоящее лето, с солнцем, горячим песком пляжей, с
прохладными мостками купален, с зеленой водой, но в училище шли экзамены,
и все прекрасное, летнее было забыто. Во всех коридорах учебного корпуса
толпились курсанты из разных батарей. В классах - тишина, а здесь -
приглушенное жужжание голосов; одни торопливо дочитывали последние
страницы конспекта; иные, окружив только что сдавшего, неспокойно
допрашивали: "Что досталось? Какой билет? Вводные давал?"

С трудом протиснувшись сквозь эту экзаменационную толчею, Алексей
подошел к классу артиллерии. Тут нитями плавал папиросный дым - украдкой
накурили. Возле двери стояли, переминались, ожидая вызова, Гребнин, Луц,
Степанов и Карапетянц; солидно листая книгу, Полукаров сидел на
подоконнике, лицо его изображало ледяное спокойствие. Курсант Степанов,
как обычно, тихий, умеренный, с рассеянным лицом, близоруко всматриваясь в
Алексея, спросил:

- Ты готов, Алеша? Может, не ясно что?

- В баллистике есть темные пятна, Степа. Но думаю - обойдется.

Говорили, что он добровольно ушел в училище со второго курса
философского факультета, этот немного странный Степанов. Во время
самоподготовки сидел он в дальнем углу класса, читал, записывал, чертил,
порой подолгу глядел в окно отсутствующим взглядом. О чем он думал, что
читал, что записывал - никто во взводе не знал толком. Лишь всеми было
замечено, что Степанов не ругался, не курил, и иные над ним сначала даже
подсмеивались. Однажды Борис - с целью разведки - протянул ему пачку
папирос, когда же тот отказался, иронически спросил: "Следовательно, не
куришь?" - "Нет". - "И вино не пьешь?" - "Вино? Не знаю". - "Отлично!
Люблю трезвенников и аскетов. Будешь жить сто лет!"

В то время когда Алексей разговаривал со Степановым, из класса выскочил
Зимин и, прислонясь спиной к двери, провел рукой по потному носу, весь
потрясенный, взъерошенный.

- Фу-у! Ужас, товарищи!..

- Ну как? - кинулся к нему Гребнин. - Какой "ужас"?

- Тихий ужас, Саша! - заторопился Зимин, кося от волнения глазами. -
Понимаете, товарищи, первый вопрос - сущность стрельбы - ответил. Второй
вопрос и задачу - тоже. Третий - схема дальномера. Минут двадцать по
матчасти гонял! Спиной к дальномеру - и рассказывай. На память!..

Со всех сторон посыпались вопросы:

- Какой билет достался?

- Сейчас кто отдувается?

Зимин, не успевая отвечать, поворачивал свое пунцовое лицо, с
неимоверной быстротой тараторил:

- Все спрашивают по одному вопросу, помимо билета. И комбат, и
Градусов. В общем - экзамен! Ни разу в жизни такого не видел!

- Ну, жизнь-то у тебя того... не особенно длинная, - пророкотал
Полукаров скептически. - А вообще: любая обстановка требует оценки,
братцы. Так гласит тактика. - И он основательно устроился на подоконнике.
- Я в обороне пока, братцы.

- А как твоя эрудиция? - с вызовом спросил Гребнин.

- Это, брат, глубже понимать надо, - прогудел Полукаров с подоконника и
трубно высморкался. - Вглубь надо копнуть.

- Ясно! А я иду. Риск - милое дело! - Гребнин с решимостью рубанул
рукой и устремленно шагнул к двери. - Была не была! Хуже, чем знаю, не
отвечу! Ты как, Миша?

- Идем, - согласился Луц. - Попросимся без списка. Ждать невозможно!
Стоп, Саша!..

Из класса вышел лейтенант Чернецов - был он в новом кителе, молодое
лицо чрезмерно сдержанно, но глаза выдавали волнение - солнце падало под
козырек фуражки.

- Тихо, товарищи! Что за шум? - живо сказал Чернецов и тотчас обратился
к Зимину: - У вас четыре. Вы хорошо отвечали, но волновались. И совершенно
напрасно. Сейчас, пожалуйста, Брянцев, Гребнин, Дмитриев. Входите. Где
Брянцев?

"Да, где же Борис? - подумал Алексей. - Я не видел его..."

Отвечающий Дроздов на минуту замолчал у доски, густо испещренной
формулами. За длинным столом - посередине - сидел майор Красноселов,