на спинку ее стула, - приятно было смотреть на них и улавливать в их чертах
это сходство.
с одного на другое.
нему мистер Дарней, когда речь зашла о старинных лондонских зданиях.
есть что посмотреть, много любопытного, - во всяком случае, это мы успели
обнаружить, но не больше.
хотя лицо его залилось краской, - правда, не в качестве... н-не на правах
посетителя, которому позволяют повсюду ходить и все осматривать. Так вот,
когда я там сидел, я слышал одну любопытную историю,
каменщики наткнулись на заброшенную подземную темницу, сложенную когда-то
давным-давно, а потом замурованную. Все ее внутренние стены, каждый камень,
все сплошь было покрыто надписями, нацарапанными несчастными узниками; там
были даты, имена, жалобы, молитвы, а на стыке двух стен, в самом углу, один
бедняга, приговоренный, должно быть, к смертной казни, вырезал, перед тем
как его увели, три буквы на камне. Они были вырезаны кое-как, наспех,
нетвердой рукой и чем-то мало подходящим для этой цели, и когда их
попытались расшифровать, то сначала прочли Р.О.И., а потом, приглядевшись
внимательней, разобрали, что последняя буква не И., а Й. Ни в одном тюремном
архиве не нашлось имени узника с такими инициалами и ни в одном предании не
сохранилось такого имени. Много было всяких предположений и догадок, и,
наконец, кто-то догадался, что это вовсе не инициалы, а целое слово - РОЙ.
Разобрали пол, и когда под этой надписью подняли плиту, то в земле нашли
истлевшие в прах клочки бумаги, слипшиеся с истлевшими клочками не то
бумажника, не то мешочка. Что там написал безвестный узник, так, конечно, и
не узнали, но он что-то написал и спрятал, чтобы это не попало в руки
тюремщика.
ужасный, что все перепугались.
неожиданно, что я испугался и вскочил. Идемте домой.
крупными каплями, и доктор показал им свою руку, забрызганную дождем. Однако
он не проронил ни слова насчет рассказа о находке, и когда они шли домой,
проницательный взгляд мистера Лорри подметил, а может быть, мистеру Лорри
только почудилось, что он подметил, как на лице доктора, когда он заговорил
с Чарльзом Дарнеем, снова промелькнуло то же непонятное выражение, с каким
он смотрел на него в тот памятный вечер в коридоре суда.
кажется ли ему все это, не изменило ли ему зрение. Рука золотого великана,
торчавшая над крыльцом, вряд ли могла поспорить с доктором и превзойти его в
твердости, когда он, остановившись под ней, сказал, что он и по сию пору
пугается всяких неожиданностей (и неизвестно, пройдет ли это у него), вот
хотя бы сегодня его напугал самый обыкновенный дождь.
опять напала трясучка, но никаких толп народу так и не появлялось. Зашел
посидеть мистер Картон, но с ним вместе чужих набралось всего-навсего двое.
равно все изнемогали от жары. После чая расположились у окна; сидели
сумерничали, смотрели, как собираются тучи. Люси устроилась рядом с отцом,
около нее Дарней, а Картон стоял, прислонясь к окну. Белые длинные оконные
занавеси трепыхались от яростных порывов ветра, врывавшегося в тупик; он то
и дело взвивал их к самому потолку и размахивал ими, словно это были его
призрачные крылья.
крупные, тяжелые, редкие капли. Медленно он собирается.
ждут; сидят в темной комнате н ждут, - вот-вот блеснет молния и ударит гром.
бегом, испугавшись грозы; в гулком тупике эхо со всех сторон доносило шаги;
шаги то приближались, то удалялись, но не видно было ни души.
Дарней.
спросила Люси. - Я иногда сижу здесь вечером, и мне вдруг начинает
казаться... но сегодня меня в дрожь бросает даже от этих моих глупых
фантазий! Сегодня какой-то особенный вечер, такое все темное,
таинственное...
что это такое.
только того, кому они приходят в голову, на других они не действуют. Я
иногда сижу здесь одна вечером и слушаю, как эхо в тупике вторит всем этим
отдаленным шагам, и вдруг мне начинает казаться, что все эти шаги
когда-нибудь ворвутся в нашу жизнь.
Сидни Картон.
Эхо в тупике подхватывало их и вторило этой беготне; шаги раздавались под
окном и даже в комнате; они приближались, убегали, останавливались, - но все
эти шаги эхо доносило с улицы, а в тупике не было ни души.
придется поделить их между собой?
фантазия, вы сами заставили меня рассказать. Когда мне это пришло в голову,
я сидела одна, и мне казалось, что я слышу шаги людей, которые вот-вот
войдут в нашу жизнь, мою и папы.
не спрашиваю, никаких условий не ставлю. Вот она - эта толпа, которая идет
на нас, мисс Манетт, я уже вижу ее - при блеске молнии. - Последние слова он
произнес вслед за вспышкой молнии, которая ярко осветила его фигуру в нише
окна.
Вот они бегут сюда - страшные, неотвратимые, яростные!
шумом, что Картону пришлось замолчать, потому что его все равно не было
слышно. Ливень сопровождался неистовой грозой, молнии непрестанно бороздили
небо, раскаты грома следовали один за другим, и весь этот грохот, шум, треск
разбушевавшихся стихий продолжался, не умолкая, далеко за полночь, когда
дождь и ветер, наконец, затихли и выглянула луна.
в чистом и ясном после грозы воздухе, когда мистер Лорри вышел на улицу. Его
встретил Джерри в высоких сапогах и с фонарем, поджидавший, чтобы проводить
его домой в Клеркенуэл. Между Сохо и Клеркенуэлом немало глухих закоулков, и
мистер Лорри, опасаясь грабителей, всегда прибегал к услугам Джерри, который
приходил провожать его; только обычно это происходило часа на два раньше.
ночь и мертвого разбудит и заставит подняться из могилы.
Джерри, - и не верится мне, что увижу.
ночи, мистер Дарней. Доведется ли нам когда-нибудь провести вместе еще такую
ночь?
народу, которые с бешеной яростью стремительно ворвутся в их жизнь.
в его великолепном парижском дворце шел утренний прием, что бывало только
два раза в месяц. Монсеньер еще не изволил появиться из своих внутренних
покоев, которые для его почитателей, толпившихся в длинной анфиладе комнат
поодаль, были чем-то вроде "святая святых", то есть совершенно недоступным
святилищем. Монсеньер собирался пить утренний шоколад. Монсеньер мог с
удивительной легкостью глотать самые разные вещи, и злые языки поговаривали,
что ему ничего не стоит проглотить сразу всю Францию; однако утренний
шоколад никак не мог попасть в глотку монсеньера без помощи четырех дюжих
молодцов, и это не считая повара.
подражая скромному благородному обычаю, заведенному его светлостью, носил не
иначе как двое золотых часов в кармане, никак не меньше - и вся эта четверка
прилагала столько стараний, дабы поднести сей благословенный напиток к устам
его светлости. Первый лакей торжественно вносил шоколад в священные покои
его светлости; второй взбивал и вспенивал шоколад особой маленькой мутовкой,
которую он для этой цели всегда носил при себе; третий подавал любимую
салфетку; четвертый (тот, что с двумя часами) наливал шоколад в чашку. Ни
без одного из этих четверых шоколадочерпиев монсеньер, разумеется, не мог
обойтись, не уронив своего достоинства, ибо он был так высоко вознесен, что
само небо с изумлением взирало на своего баловня. Каким несмываемым позором
было бы для его фамильного герба, если бы в этой церемонии подношения
шоколада участвовало не четверо, а только трое: ну, а уж если бы их осталось
Влодавец Леонид
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Кервуд Оливер Дж.