Чтение 24–й страницы книги ~Сорок пять~

некстати. Но, предупреждая, он тем не менее выполняет свой долг.

- Все это касается только меня.

- Ах, коль скоро ваше величество так смотрит на дело, вы, сир, совершенно
правы: не будем больше об этом говорить.

Наступило молчание, которое первым нарушил король.

- Ну, хорошо! - сказал он. - Не порти мне настроение, герцог. Я и без
того угрюм, как египетский фараон в своей пирамиде. Лучше развесели меня.

- Ах, сир, по заказу не развеселишься.

Король с гневом ударил кулаком по столу.

- Вы упрямец, вы плохой друг, герцог! - вскричал он. - Увы, увы! Я не
думал, что столько потерял, когда лишился прежних моих слуг.

- Осмелюсь ли заметить вашему величеству, что вы не очень-то изволите
поощрять новых.

Тут король опять замолк и, вместо всякого ответа, весьма выразительно
поглядел на этого человека, которого так возвысил.

Д'Эпернон понял.

- Ваше величество попрекаете меня своими благодеяниями, - произнес он
тоном законченного гасконца. - Я же не стану попрекать вас, государь, своей
преданностью.

И герцог, все еще стоявший на месте, взял складной табурет, принесенный
для него по приказанию короля.

- Ла Валетт, Ла Валетт, - грустно сказал Генрих, - ты надрываешь мне
сердце, ты, который своим остроумием и веселостью мог бы вселить в меня
веселье и радость! Бог свидетель, что никто не напоминал мне о моем храбром
Келюсе, о моем добром Шомбере, о Можироне, столь щекотливом, когда дело
касалось моей чести. Нет, в то время имелся еще Бюсси, он, если угодно, не
был моим другом, но я бы привлек его к себе, если бы не боялся огорчить
других. Увы! Бюсси оказался невольной причиной их гибели. До чего же я
дошел, если жалею даже о своих врагах! Разумеется, все четверо были храбрые
люди. Бог мой, не обижайся, что я все это тебе говорю. Что поделаешь, Ла
Валетт, не по нраву тебе в любое время дня каждому встречному наносить удары
рапирой. Но, друг любезный, если ты не забияка и не любитель приключений,
то, во всяком случае, шутник, остряк и порою можешь подать добрый совет. Ты
в курсе всех моих дел, как тот, более скромный друг, с которым я ни разу не
испытал скуки.

- О ком изволит говорить ваше величество? - спросил герцог.

- Тебе бы следовало на него походить, д'Эпернон.

- Но я хотя бы должен знать, о ком ваше величество так сожалеете.

- О, бедный мой Шико, где ты?

Д'Эпернон с обиженным видом встал.

- Ну, в чем дело? - спросил король.

- Похоже, что сегодня ваше величество углубились в воспоминания. Но не
для всех это, по правде сказать, приятно.

- А почему?

- Да вот ваше величество, может быть и не подумав, сравнили меня с
господином Шико, а я не очень польщен этим сравнением.

- Напрасно, д'Эпернон. С Шико я могу сравнить только того, кого люблю и
кто меня любит. Это был верный и изобретательный друг.

И Генрих глубоко вздохнул.

- Не ради того, я полагаю, чтобы я походил на мэтра Шико, ваше величество
сделали меня герцогом и пэром, - сказал д'Эпернон.

- Ладно, не будем попрекать друг друга, - произнес король с такой лукавой
улыбкой, что гасконец, при всем своем уме и бесстыдстве, от этого несмелого
укора почувствовал себя более неловко, чем если бы ему пришлось выслушать
прямые упреки.

- Шико любил меня, - продолжал Генрих, - и мне его не хватает. Вот все,
что я могу сказать. О, подумать только, что на том месте, где ты сейчас
сидишь, перебывали все эти молодые люди, красивые, храбрые, верные! Что на
том кресле, куда ты положил свою шляпу, раз сто, если не больше, засыпал
Шико.

- Может быть, это было и очень остроумно с его стороны, - прервал
д'Эпернон, - но не очень-то почтительно.

- Увы! - продолжал Генрих. - Остроумие дорогого друга исчезло, как и он
сам.

- Что же с ним приключилось, с вашим Шико? - беззаботно спросил
д'Эпернон.

- Он умер! - ответил Генрих. - Умер, как все, кто меня любил!

- Ну, так я полагаю, сир, - сказал герцог, - что, по правде говоря, он
хорошо сделал. Он старел, хотя и не так быстро, как его шуточки, и мне
говорили, что трезвость не была его главной добродетелью. А от чего помер
бедняга, ваше величество?.. От расстройства желудка?..

- Шико умер от горя, черствый ты человек, - едко сказал король.

- Он так сказал, чтобы рассмешить вас напоследок.

- Вот и ошибаешься: он даже постарался не огорчить меня сообщением о
своей болезни. Он-то знал, как я сожалею о своих друзьях, ему часто
приходилось видеть, как я их оплакиваю.

- Так, значит, вам явилась его тень?

- Дал бы мне бог увидеть хоть призрак Шико! Нет, это друг его, достойный
Горанфло, письменно сообщил мне эту печальную новость.

- Горанфло? Это еще что такое?

- Один святой человек; я назначил его приором монастыря святого Иакова, -
такой красивый монастырь за Сент-Антуанскими воротами, как раз напротив
Фобенского креста, вблизи от Бель-Эба.

- Замечательно! Какой-нибудь жалкий проповедник, которому ваше величество
пожаловали приорство с доходом в тридцать тысяч ливров, его-то вы небось не
будете этим попрекать!

- Уж не становишься ли ты безбожником?

- Если бы это могло развлечь ваше величество, я бы, пожалуй, попытался.

- Да замолчи же, герцог, ты кощунствуешь.

- Шико ведь тоже был безбожником, а ему это, насколько помнится,
прощалось.

- Шико явился ко мне в те дни, когда меня еще могло что-нибудь
рассмешить.

- Тогда вашему величеству незачем о нем сожалеть.

- Почему?

- Если вашего величества ничто не может рассмешить, Шико, как бы он ни
был весел, не очень помог бы вам.

- Этот человек на все годился. Я жалею о нем не только из-за его острот.

- А из-за чего же? Не из-за его наружности, полагаю; рожа у господина
Шико была прегнусная.

- Он давал мне хорошие советы.

- Ну вот, теперь я вижу, что, если бы он был еще жив, ваше величество
сделали бы его хранителем печати, как изволили сделать приором какого-то
простого попа.

- Ладно, герцог, пожалуйста, не потешайтесь над теми, кто питал ко мне
дружеские чувства и к кому у меня тоже была привязанность. С тех пор как
Шико умер, память о нем для меня священна, как память о настоящем Друге. И
когда я не расположен смеяться, мне не нравится, чтобы и другие смеялись.

- О, как угодно, сир. Мне хочется смеяться не больше, чем вашему
величеству. Я намеревался лишь сказать, что только сейчас вы пожалели о Шико
из-за его веселого нрава и требовали, чтобы я вас развеселил, а теперь вдруг
желаете, чтобы я нагонял на вас грусть... Тысяча чертей!.. О, прошу
прощения, сир, вечно у меня вырывается это проклятое ругательство!

- Хорошо, хорошо, теперь я поостыл. Теперь я как раз в том расположении
духа, в котором ты хотел меня видеть, когда начал свой зловещий разговор.
Выкладывай же дурные вести, д'Эпернон: простых человеческих сил у короля уж
наверно хватит.

- Я в этом не сомневаюсь, сир.

- И это большое счастье. Ибо меня так плохо охраняют, что если бы я сам
себя не оберегал, то мог погибнуть десять раз на день.

- Что было бы весьма на руку некоторым известным мне людям.

- Против них, герцог, у меня есть алебарды моих швейцарцев.

- На расстоянии это оружие слабое.

- Против тех, которых надо поразить на расстоянии, у меня есть мушкеты
моих стрелков.

- А они только мешают в рукопашной схватке. Лучше, чем алебарды и
мушкеты, защищают королевскую грудь груди верных людей.

- Увы! - молвил Генрих. - В прежнее время они у меня имелись, и в грудях
этих бились благородные сердца. Никогда никто не добрался бы до меня в те
дни, когда защитой моей были живые бастионы, именовавшиеся Келюс, Шомбер,
Сен-Мон, Можирон и Сен-Мегрен.

- Вот о чем вы сожалеете, ваше величество? - спросил д'Эпернон: он решил,
что отыграется, поймав короля на откровенно эгоистическом признании.

- Прежде всего я сожалею о сердцах, бившихся в этих грудях, - произнес
Генрих.

- Сир, - сказал д'Эпернон, - если бы у меня хватило смелости, я заметил
бы вашему величеству, что я гасконец, то есть предусмотрителен и сметлив,
что умом я стараюсь возместить те качества, в коих отказала мне природа,
словом, что я делаю все, что должен делать, и тем самым имею право сказать:
будь что будет.

- А, вот как ты выходишь из положения: ты распространяешься о подлинных
или мнимых опасностях, которые мне якобы угрожают, а когда тебе удалось меня
напугать, ты заканчиваешь словами: будь что будет!.. Премного обязан,
герцог.

- Так вашему величеству все же угодно хоть немного поверить в эти
опасности?

- Пусть так: я поверю в них, если ты докажешь мне, что способен с ними
бороться.

- Думаю, что способен.

- Вот как?