Заубуш был твердо убежден, что главное в жизни - удовлетворять желания,
сама жизнь есть не что иное, как удовлетворение желаний. Похоть и алчность
прорывались у барона на каждом шагу, умственная никчемность этого человека
превосходила даже его тщеславие.
раз безуспешно пробовал намекать Генриху на то, что лакомые кусочки надо
глотать без размышлений и промедления. Ведь и меч ржавеет, коль его долго
держать в ножнах. Император оставлял без внимания бесстыдные намеки
Заубуша. Словно в ответ велел показать винные погреба аббатства, без
сопровождения, без верного барона, с одной Евпраксией спускался туда. Они
блуждали по узким проходам меж огромными серыми бочками, император цедил
красное вино, наливал в бокалы из зеленоватого сирийского стекла; Генрих и
Евпраксия смотрели друг на друга сквозь стекло, сквозь вино, сквозь
сумерки подземелья. Что видели? Какие миры?
русской княжной зашли излишне далеко. И продолжаются излишне долго. Теперь
она попыталась изобразить свое аббатство этаким мирным прибежищем науки и
всяческих достоинств. Заубуша это совсем уже вывело из себя. Пока
император без смысла и без конца разглагольствовал с русской княжной,
барон вынужден был пребывать в нервическом состоянии. Жаждал удовольствий,
но должен был опасаться удовлетворить их, раз его император вел себя так
странно. А ведь просто невыносимо быть среди такого множества молодых
женщин и не получить возможность переспать хотя бы с одной из них.
осторожно, если приходилось выходить за ворота аббатства, то старалась,
чтоб сопровождал ее Кирпа и еще кто-нибудь из своих дружинников. Ни Кирпу,
ни дружинников барон, ясное дело, не мог считать для себя соперниками, но
счел необходимым заранее устранить и эту, пусть незначительную, помеху. В
некий день дружинники исчезли. Первым обнаружил это отец Севериан, который
не разделил участи дружинников лишь благодаря своему духовному сану, но
тоже чувствовал себя под угрозой; он быстро направился к Евпраксии и
сообщил ей, что ее люди, то есть воевода с воинами, бесследно исчезли.
Евпраксия спросила у Адельгейды, что произошло, аббатиса ничего не знала.
Никто в Кведлинбурге не ведал, куда подевались русские. Жили мирно, были
приветливы, доброжелательны, может, кто-то из них и прижал в темном углу
какую-нибудь толстоногую девку, но сделал такое с надлежащей бесшумностью,
по-воински, умело и быстро. Никто ничего не имел против этих добрых людей.
Умели они еще варить пшеничное пиво, чего здесь никто не умел; пиво
пришлось кведлинбурждам по вкусу, так кто же мог поднять руку на эдаких
умельцев?
прячась. Евпраксия запечалилась и возмутилась, на все приглашения
императора отвечала отказом, да так, что он, удивленный, прислал спросить,
что с нею случилось, и тогда она передала письмо, в котором жаловалась на
допущенное насильство и просила, чтобы он своей властью помог восстановить
справедливость.
холодного камня, угнетало ее вечно низкое небо, мокрая бугристая земля,
пугали черные леса. Они стояли, будто горелые, а меж деревьями - пустая
даль, как между чужими людьми. Была она чужой для всех, такой и осталась.
<И узнаете правду, а правда вас сделает свободными>. Угрозы отовсюду,
угрозы всегда, неотвратимые и жестокие, - вот и вся правда. Император
рассказывал ей о превратностях своей борьбы. Ради чего все его битвы? Чтоб
вот так исчезали добрые люди? Чтоб маркграфы гнали в рабство
соседей-славян, связанных подобно стае охотничьих собак? Исчезли дорогие
ей люди. Все девять. Дело само по себе угрожающе-зловещее, а если еще
принять в соображение, что у нее теперь совсем нет больше никого? В это
страшно поверить! Что сказал бы император, если б, однажды проснувшись, не
нашел в своем государстве ни одного подданного, ни одной живой души? А в
ее маленьком государстве произведено почти такое опустошение.
обычных людей. Не ведает, откуда что берется, куда девается. Не
углубляется в мелкие перемены, потому отдельные судьбы не волнуют его. В
его руке сила обобщения, высшая сила, высший порядок. Душами отдельных
людей пусть занимаются священники, для императора существует люд. Воинов в
битве пусть расставляют бароны, для императора существует войско.
Бургграфы пусть чинят суды каждый в своем городе, он вершит суды
имперские. Он обобщает, надзирает, держит в руках связи всего государства.
Углубиться в одиночные явления, попробовать постичь суть каждого события,
сойти с высот вниз, погрязнуть в надоедливую повседневность - это все
равно, что возвратиться в первоначальное состояние в те дни, с которых
начинал он свое восхождение на неприступные вершины власти.
К этому толкало его еще неясное самому чувство, под властью которого
пребывал он здесь, в Кведлинбурге, толкала удивительная сила, что
приковала его к русской княжне, вынудила на время даже изменить своим
привычкам, своей натуре, чуть ли не заискивать перед этой, в сущности,
девчонкой - и когда? Когда повержены все противники, когда он возвысился
над всеми, когда он ставит князей, назначает епископов и самого папу,
когда города покорно распахивают пред ним ворота, соседние властители шлют
сговорчивых послов, заморские короли ищут его расположения.
холодному дворцовому покою, гремел меч по каменному полу; в который уж раз
с отвращением взглядывал Генрих на обитый позолоченно-линялой кожей
потолок, на резные неуклюжие стулья - наследство императоров-саксонцев, на
огромный стол, под которым при них спали когда-то охотничьи псы, чьим
тяжелым духом провоняло - до сих пор не выветрить - неприветливое
помещение.
пил много и охотно, Генрих и сам пил со своими баронами, а теперь, словно
забыв об этом, сердито гаркнул Заубушу:
подчеркивая, как трудно ему наклоняться, да Генрих знал, каким гибким и
ловким может быть он и с деревянной ногой. Не дав барону опомниться,
обрушил снова угрожающий вопрос:
посмотрел на императора. Они много лет знали друг друга. Гнев императора
бывал страшным, но барон за эти многие годы понял: без Заубуша Генрих
обойтись не сможет. Даже псы покинули императора, когда он перебирался
через горы, торопился вовремя вымолить прощения у Гильдебранда. А Заубуш
был с ним. Был с ним в той римской церкви, где на Генриха напали двое с
обнаженными мечами. Нападение тем более неожиданное, что страшнейший враг
императора Гильдебранд тогда уже был мертв. Но остались враги помельче.
Никогда не бойся врагов великих - бойся мелких. Они и прислали
подкупленных убийц на мессу. А те не приняли в расчет барона: калека. Это
и погубило их, Заубуш ловко подставил одному нападавшему свою деревяшку, и
тот полетел вниз головой, а другого свалил удар Заубушева меча. Калека, не
сдавайся!.. После того случая император согласился с бароном, что <молитвы
надо оставить попам>. В церковь император пошел здесь, в Кведлинбурге.
Видно, княжна затащила его туда. И это письмо ее рук дело: обвиняет его,
Заубуша. Вот уже много лет никто не обвинял его. Не решались. Не смели.
первый предвестник бешенства; он не очень боялся и таких приступов, но
коль замешана женщина, должно быть осмотрительным.
все знает.
император. Заубуш нарочно медленно волочил свою деревяшку. Спешить не
стоило. Такое не показывают и простым смертным, кому суждено на этом свете
испытать все самое горькое. Дьявол ее забери, эту русскую девку, сто тысяч
свиней!
вино - их молчаливое причастие, как он думал, их совместной великой
судьбе; спускались куда-то ниже, углубляясь в таинственные подземелья;
гремели кованные железом двери, несло сыростью, мраком, смердящей
столетней грязью, пугающей потусторонностью. Оттоны умели строить не
только крипты для мощей святых мучеников, но и бездонные каменные мешки
для мучеников живых. Камень слезился водой, бил диким холодом, мрак
косматым туманом накатывался отовсюду, гнетом наваливался на людей, гасил
огонь. Еще одна дверь, еще, скрежещет поднимаемая разбухшая дверца-крышка,
Громыко Ольга
Мурич Виктор
Панов Вадим
Самойлова Елена
Сапковский Анджей
Шилова Юлия