застыло в морщинах, говорящих тем, что собрались у постели, что воля к жизни
ушла.
от Франции теперь мало проку, и Питер заклеймил ее как представителя "пятой
колонны" - эта фраза только-только начинала входить в моду. Потом они пошли
танцевать в "Сьюиви". Она танцевала, пила виши и разговаривала толково и
саркастически, как очень умный мужчина. На ней были новые серьги в виде
тоненьких изумрудных стрел с рубиновыми наконечниками, словно пронзавшими ей
мочку; она сама их придумала и зашла за ними сегодня утром, на обратном пути
от своего поверенного. Девушки в их компании заметили ее серьги; они
заметили все особенности ее туалета:
приходила.
на Гровнер-сквер. С начала войны лифтер дежурил только до полуночи. Она
захлопнула двери кабины, нажала кнопку мансардного этажа и поднялась в свою
пустую, молчаливую квартиру. Разгребать пепел в камине не надо было;
подсвеченные стеклянные угли вечным жаром горели в элегантной стальной
корзине; температура в комнатах оставалась неизменной зимой и летом, днем и
ночью. Она смешала большую порцию виски с водой и включила приемник.
на иностранных языках. Она слушала и крутила ручку настройки. Иногда ей
попадались взрывы музыки, один раз молитва. Немного погодя она смешала еще
виски с водой.
хозяйки. Когда она пришла утром, миссис Лин лежала в постели, но не. спала.
Платье, в котором она выходила накануне, было не беспорядочно разбросано по
ковру, как случалось порою, а аккуратно повешено.
приемник и газеты.
тихо проспала до той поры, когда надо было вставлять в рамы окон черные
фанерные щиты и прикрывать их бархатными портьерами.
IX
Грэнтли Грин?
Север и Восток уже потерпели от его ударов. Деревня Грэнтли Грин лежала на
юге, где край горных отрогов и лощин, сглаживаясь, переходил в равнину
сидровых садов и огородов с коммерческим уклоном.
знаю. Погоди, мне что-то на днях говорили о Преттимэн-Партридже. Нет,
непомню.
которой собирался поехать на следующий день.
была пивоварня, затем он был превращен в жилой дом. Он имел широкий
правильный фасад, облицованный камнем и выходящий на деревенскую лужайку.
Занавески и фарфор на окнах свидетельствовали о том, что он в "хороших
руках". Безил с удовлетворением отметил про себя фарфор - большие черные
веджвудские вазы, ценные, хрупкие и, несомненно, дорогие сердцу хозяев.
Когда дверь отворяли, открывался вид прямо сквозь весь дом на белую лужайку
с заснеженным кедром.
волосами, белой кожей, огромными бледно-голубыми глазами и крупным робким
ртом. Она была одета в костюм из твида и шерстяной джемпер, как на прогулку,
но мягкие, подбитые мехом туфли говорили о том, что она все утро сидела
дома. Все в ней было крупное, мягкое, округлое и просторное. Ее, пожалуй, не
взяли бы манекенщицей в магазин готовой одежды, но толстой ее назвать было
нельзя. В век более рафинированный ее сочли бы изумительно сложенной; Буше
нарисовал бы ее полуобнаженной, в развевающихся сине-розовых драпировках, а
над персиково-белой грудью непременно парила бы бабочка.
Стоять в дверях ужасно холодно, а если я попрошу вас в дом, придется купить
ваш товар.
дом. Простите, это все? Я не хочу быть невежливой, но я должна закрыть
дверь, не то я замерзну.
веджвудскими вазами. - Вы что-нибудь продаете? Или с какими-нибудь анкетами?
Или просто какая-нибудь подписка? Если продаете или анкеты, тут я ничем не
могу помочь: мой муж служит в йоменской части, его нет дома. Если подписка,
то деньги у меня наверху. Мне сказано дать столько же, сколько даст миссис
Эндрюс, жена доктора. Если вы к ней еще не заходили, зайдите еще, когда
выяснится, на сколько она раскошелилась.
были ковры и занавески, и вся мебель была размещена заново. Перед камином
стоял очень большой диван, подушки которого, обтянутые набивкой, еще хранили
отпечаток форм красивой молодой женщины: она лежала на нем, когда Безил
позвонил. Он знал, что положи он руку в округлую вогнутость, где перед тем
покоилось ее бедро, рука ощутила бы тепло, знал, какие подушки она
подоткнула под локоть. Книга, которую она читала, валялась на коврике из
Овечьих шкур, лежавшем перед камином, Безил мог бы в точности воссоздать
положение, в каком лежала хозяйка, раскинувшись на подушках во всей неге
первейшей молодости.
квартирьер. Ищу подходящее место для троих эвакуированных детей.
даже не могу присмотреть за овчаркой Билла, я и за собой-то не могу как
следует присмотреть. Что мне делать с тремя детьми?
заходила одна чудачка, некто миссис Харкнесс. Казалось бы, можно и
пообождать с визитами до конца войны, как вы думаете? Так вот, она ужас что
такое рассказывала о детях, которых к ней прислали. Им пришлось подкупить
того человека, подкупить буквально, деньгами, лишь бы этих зверенышей от них
забрали.
ослепляли его, как ослепляют кролика фары автомобиля. Это было
восхитительное ощущение.
даже не знаю вашего имени.
чудно.
по имени Мэри Никольс?
ее, мне тогда было шестнадцать. Вы познакомились с ней на пароходе по пути
из Копенгагена.
теперь на него с пристальным я не вполне лестным вниманием.
подумала...
Мэри была небольшая гостиная окнами во двор, на первом этаже. В ней Мэри
угощала подружек чаем. Туда она приходила много дней подряд, садилась перед
газовым камином, ела пирожные с грецкими орехами от Фуллера и слушала
подробный рассказ о Переживании Мэри. "Неужели ты больше не увидишься с
ним?" - спрашивала она. "Нет, это было так прекрасно, так законченно". -
После своего Переживания Мэри запоем читала романтиков. "Я не хочу это
портить". - "Миленькая, мне кажется, он ни капельки тебя не стоит". - "Нет,
он совсем не такой. Ты не думай, что он как те молодые люди, с которыми
знакомишься на танцах..." Она тогда еще не ходила на танцы, и Мэри это
знала. Рассказы Мэри о молодых людях, с которыми она знакомилась на танцах,
были очень трогательны, но не в такой степени, как повествование о Безиле
Силе. Это имя глубоко запало в девичью душу.
Нет, это не говорило ему ни о чем. Какое утешение, думал он: доброе дело
всплывает из толщи времени, чтобы облагодетельствовать благодетеля. Человек
закатывает кутеж с девчонкой на пароходе. Потом она уходит своим путем, он
своим. Он про все забывает: благодеяния подобного рода были для него не