всему миру!
грустью сравнивая сегодняшний день с незапамятными благословенными годами,
оплакивая печальные достижения цивилизации и восхваляя то рвение, с каким
наши почтенные бюргеры пытаются сохранить остатки достойных уважения
обычаев, предрассудков и заблуждений от всепоглощающих волн современных
нововведений. Но вот постепенно мои мысли приняли другой оборот, и я
незаметно пробудился к наслаждению окружавшей меня красотой. То был один из
тех восхитительных осенних дней, какими небеса особенно часто дарят
прекрасный остров Манна-хату и его окрестности. Ни одно даже самое легкое
облачко не затемняло лазурный небосвод; солнце в сияющем великолепии
совершало свой путь в эфире, и его честная голландская физиономия, казалось,
приняла выражение необыкновенной доброжелательности, когда оно
приветствовало вечерней улыбкой город, освещать который своими живительными
лучами было для него наслаждением. Даже ветры как бы сдерживали дыхание в
немом почтении, чтобы не потревожить покоя этого часа, и ничем не
взволнованная гладь бухты представлялась сверкающим зеркалом, в которое
природа смотрелась и улыбалась! Знамя нашего города, подобно лучшему
носовому платку сохраняющееся для торжественных дней, неподвижно свисало с
флагштока, напоминавшего ручку гигантской маслобойки. И даже трепещущие
листья тополя и осины, как языки представительниц прекрасного пола редко
пребывающие в неподвижности, теперь не дрожали под дуновением небес. Все
словно разделяло глубокий покой природы. Громадные восемнадцатифунтовые
пушки спали в амбразурах деревянных батарей, как бы собираясь со свежими
силами, чтобы вести битвы за свою родину в следующее Четвертое июля {2}.
Одинокий барабан на Говернорс-Айленд забыл призвать гарнизон к _лопатам_,
вечерняя пушка еще не подавала сигнала всем почтенным, благонамеренным
курицам по всей округе усаживаться на насест; и флотилия лодок, стоявших на
якоре между островом Виселицы и Коммунипоу, дремала над наметами и позволяла
безобидным устрицам мирно лежать до поры до времени в мягком иле их родной
отмели! Мои собственные чувства были в согласии с этим заразительным покоем,
и я непременно задремал бы на одной из тех скамеек-коротышек, которые наш
милостивый магистрат установил для блага гуляющих и выздоравливающих, если
бы изумительное неудобство этого сидения не исключало подобной возможности.
на темное пятнышко, появившееся на западе, как раз позади Бергенской
колокольни; постепенно оно увеличивается и нависает над будущими городами
Джерси, Харсимус и Хобокен, которые, как три жокея, выстроившись рядом,
готовятся к соревнованию за место под солнцем и в начале скачки натыкаются
друг на друга. Вот темное пятно охватывает длинную полосу берега древней
Павонии, простирая широкую тень от высоких зданий Уихоука до самого лазарета
и карантина, воздвигнутого нашей мудрой полицией для затруднения торговли;
вот оно карабкается по ясному небосводу, облако громоздится на облако, как
волны, набегающие одна на другую, скрывая от глаз дневное светило, затемняя
обширную часть горизонта и неся в своем лоне гром, град и бурю. Земля
кажется взволнованной от этого смятения на небесах: прежде спокойное зеркало
исхлестано бешеными волнами, которые с глухим ворчанием устремляют свои
изломанные валы к берегу. Устричная флотилия, только что мирно
покачивавшаяся близ Острова Виселицы, спешит теперь, испуганная, к берегу.
Прежде гордый, непреклонный тополь гнется и раскачивается под безжалостным
ветром. Низвергающиеся потоки проливного дождя и гулкий град затопляют и
засыпают аллеи на батарее, под арками ворот спасается от бури толпа
подмастерьев, служанок и французиков, прикрывающих шляпы носовыми платками.
Недавно столь прекрасный ландшафт, теперь являет взорам картину беспорядка и
дикого смятения, как будто снова воцарился древний Хаос и опять закружили в
необъятном вихре враждующие стихии природы. Вообрази себе, о, читатель,
страшную битву между Юпитером и титанами, воспетую старым Гесиодом {3},
вообрази себе беспрестанный рев небесной артиллерии, бьющей по головам
гигантских сыновей Земли. Короче говоря, вообрази себе все, что когда-либо
говорили или пели о буре, шторме и урагане, и ты избавишь меня от труда
описывать то, что происходило.
наши доблестные капитаны гражданской гвардии, которые бесстрашно ведут своих
солдат сквозь дождь, пусть решает читатель. Возможно, он тоже будет
несколько смущен, недоумевая, почему я нарушил безмятежный дух моего труда,
включив в него описание этой страшнейшей, неслыханной бури. По этому
последнему пункту я готов охотно просветить его. Панорама, открывающаяся с
батареи, была нарисована просто для того, чтобы порадовать читателя
правильным описанием этого знаменитого места и его окрестностей; во-вторых,
шторм разыгрался отчасти для того, чтобы внести некоторое разнообразие и
живость в эту спокойную часть моего труда и не дать окончательно заснуть
дремлющим читателям, а отчасти для того, чтобы послужить приуготовлением или
скорей увертюрой к бурным временам, надвигавшимся на мирную провинцию Новые
Нидерланды и угрожавшим сонному правлению прославленного Воутера
Ван-Твиллера. Так опытный сочинитель пьес, используя все скрипки,
французские рожки, литавры и трубы своего оркестра, создает тот страшный
адский грохот, который называется мелодрамой; так он, пуская в ход, гром,
молнию, смолу и селитру, подготавливает появление духа или убийство героя.
Теперь продолжим наш рассказ.
{4}, Томас Джефферсон {5} и Том Пейн {6}, я настаиваю, что в отношении
народов старое правило "честность - лучшая политика" является чистейшим и
гибельным недоразумением. Возможно, оно было достаточно верным в те честные
времена, когда его изобрели; однако в наши развращенные дни, если народ
вздумает положиться в своих действиях на одну только справедливость, он
окажется до известной степени в положении честного человека среди воров,
который имеет мало шансов извлечь пользу от своей компании, если он может
уповать только на честность. Так во всяком случае обстояло дело с
простодушным правительством Новых Нидерландов, которое, подобно почтенному
доверчивому старому бюргеру, спокойно обосновалось в Новом Амстердаме, как в
уютном кресле, и погрузилось в сладостную дремоту, а тем временем коварные
соседи приходили и обчищали его карманы. Таким образом, начало всех бед
нашей великой провинции и ее великолепной столицы мы можем приписать
спокойной самонадеянности или, точнее говоря, злосчастной честности ее
правительства. Так как, однако, я не люблю приступать к важному разделу моей
истории в конце главы и так как мои читатели, подобно мне самому, должны
были, несомненно, здорово устать от нашей длинной прогулки и от бури, нас
застигшей, то я считаю, что нам пора закрыть книгу и выкурить трубку, а
затем, освежив свои мозги, сразу приступить к делу в следующей главе.
ГЛАВА VI
мест. Показывающая, кроме того, истинное значение свободы совести и
рассказывающая о забавной затее этих грубых варваров - поддерживать доброе
согласие в общении и способствовать росту населения.
бедствия, нависшего в это самое мгновение над честной, ничего не
подозревающей провинцией Новые Нидерланды и над ее сомневающимся
губернатором, необходимо привести некоторые сведения об орде чужеземных
варваров, живших за восточной границей.
мудрое правительство Англии установило единую веру для народа, нечто вроде
большой дороги к спасению души или, скорее, религиозной заставы, где каждого
верноподданного направляли на путь к Сиону, не забывая при этом брать с них
мзду в пользу _сборщиков пошлин_.
всем оставаться при своем мнении (стремление чрезвычайно предосудительное в
глазах правителей ваших свободных европейских государств); они весьма
самонадеянно осмелились иметь собственное суждение в вопросах религии,
осуществляя свое, как они считали, естественное и неотъемлемое право на
свободу совести.
вслух, отчего их языки находились в постоянном движении, а в ушах окружающих
стоял вечный гул, то из этого естественно следовало, что их свобода совести
предполагала также _свободу слова_, бесконтрольное осуществление которой
вскоре ввергло страну в сумятицу и вызвало благочестивое возмущение
бдительных отцов церкви.
столь действенными для возвращения заблудших овец в стадо; иначе говоря, их
умасливали, их увещевали, им угрожали, их избивали. Слова, наставления {1},
кнут были полностью использованы без всякой пощады, но и без всякого успеха.
Наконец, достопочтенные духовные пастыри, устав от их беспримерного
упрямства, были вынуждены в избытке чувствительности и милосердия
последовать тексту священного писания и буквально "посыпать их главы горячим
пеплом" {2}.
всегда отличалась эта порода людей; и вот, вместо того, чтобы подчиниться
столь ужасной тирании, они все, как один, сели на судно и отправились к
диким просторам Америки, где могли спокойно наслаждаться неоценимым
сокровищем - болтовней. Едва высадившись {3} на эту говорливую землю, они
все, словно заболев от непривычного климата, сразу же стали кричать и в
течение целого года у них стоял такой радостный гам, что, судя по дошедшим
до нас рассказам, они напугали всех птиц и зверей по соседству и заставили
онеметь от ужаса рыб, которые в изобилии водились у тех берегов и с той поры
стали называться _немыми рыбами_ {4}.
обязана своим возникновением знаменитая привилегия, которой так громогласно
хвастаются по всей нашей стране, которую с таким красноречием используют в
Бажанов Олег
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия