Чтение 24–й страницы книги ~Сын полка~

подумает, что мы с тобой живем хуже, чем его разведчики. Верно, Соболев?
- Это уж как водится,- сказал Соболев, тоном своим давая понять, что он
вполне разделяет мнение капитана о разведчиках как о людях хотя и толковых,
но имеющих слабость пускать пыль в глаза своим угощением.
Соболев поставил на столик два стакана в серебряных подстаканниках и
налил крепкого, почти красного чаю, от которого сразу распространился
чудеснейший горячий аромат.
И тут только Ваня понял, что такое настоящее богатство и роскошь.
Сахар, правда, был не рафинад, а песок, но зато Соболев подал его в
стеклянной вазочке. Свиной тушенки с картошкой тоже не было. Но зато капитан
Енакиев поставил на стол коробку с печеньем "Красный Октябрь" и выложил
плитку шоколада "Спорт", что заставило пастушка почти онеметь от восхищения.
Капитан Енакиев с веселым оживлением смотрел на Ваню:
- Ну, пастушок, говори: где лучше - у нас или у разведчиков?
Ваня чувствовал, что здесь лучше. Но ему не хотелось обижать
разведчиков и отзываться о них дурно, в особенности за глаза.
Он подумал и сказал уклончиво:
- У вас богаче, товарищ капитан.
- А ты, Ванюша, хитрый. Своих в обиду не даешь... Верно, Соболев? Не
дает своих в обиду?
- Точно. Разве солдат своих в обиду даст?
- Ну ладно, Соболев. Пока можешь быть свободен. А мы тут с
красноармейцем Солнцевым побеседуем по душе... Такие-то дела, Ванюша,-
сказал капитан Енакиев, когда Соболев ушел к себе за перегородку.- Что же
мне с тобой дальше делать? Вот в чем вопрос.
Ваня испугался, что его снова хотят отправить в тыл. Он вскочил с ящика
и вытянулся перед своим командиром:
- Виноват, товарищ капитан. Честное батарейское, больше не повторится.
- Чего не повторится?
- Что явился не как положено.
- Да, брат. Явился ты, надо прямо сказать, неважно. Но это дело
поправимое. Научишься. Ты парень смышленый... Да ты что стоишь? Садись. Я с
тобой сейчас не по службе разговариваю, а по-семейному.
Ваня сел.
- Так вот я и говорю: что мне с тобой делать? Ты ведь хотя еще и
небольшой, но все же вполне человек. Живая душа. Для тебя жизнь
только-только начинается. Тут никак нельзя промахнуться. А?
Капитан Енакиев смотрел на мальчика с суровой нежностью, как бы пытаясь
взглядом своим проникнуть в самую глубь его души.
Как не похож был этот маленький стройный солдатик с нежной, как у
девочки, шеей, уже натертой грубым воротником шинели, на того простоволосого
босого пастушка, который разговаривал с ним однажды у штаба полка! Как
неузнаваемо он переменился за такое короткое время! Изменилась ли также и
его душа? Выросла ли она с тех пор, окрепла ли, возмужала? Готова ли она к
тому, что ей предстоит?
И Ваня почувствовал, что именно сейчас, в эту самую минуту,
по-настоящему решается его судьба. Он стал необыкновенно серьезен. Он стал
так серьезен, что даже его чистый выпуклый детский лоб покрылся морщинками,
как у взрослого солдата.
Если бы разведчики увидели его в эту минуту, они бы не поверили, что
это их озорной, веселый пастушок. Таким они его никогда не видели. Таким он
был, вероятно, первый раз в жизни.
И это сделали не слова капитана Енакиева - простые, серьезные слова о
жизни - и даже не суровый, нежный взгляд его немного усталых глаз,
окруженных суховатыми морщинками, а это сделала та живая, деятельная,
отцовская любовь, которую Ваня почувствовал всей своей одинокой, в сущности
очень опустошенной душой. А как ей была необходима такая любовь, как душа ее
бессознательно жаждала!
Они оба долго молчали - командир батареи и Ваня,- соединенные одним
могущественным чувством.
- Ну, так как же, Ваня? А? - наконец сказал капитан.
- Как вы прикажете,- тихо сказал Ваня и опустил ресницы.
- Приказать мне недолго. А вот я хочу знать, как ты сам решишь.
- Чего же решать? Я уже решил.
- Что же ты решил?
- Буду у вас артиллеристом.
- Вопрос серьезный. Тут бы не худо родителей твоих спросить. Да ведь у
тебя, кажись, никого не осталось.
- Да. Круглый сирота. Всех родных фашисты истребили. Никого больше
нету.
- Стало быть, сам себе голова?
- Сам себе голова, товарищ капитан.
- Вот и я сам себе голова,- неожиданно для самого себя, с грустной
улыбкой сказал капитан Енакиев, но тотчас спохватился и прибавил шутливо: -
Одна голова хорошо, а две - лучше. Верно, пастушок?
Капитан Енакиев нахмурился и некоторое время задумчиво молчал,
поглаживая указательным пальцем короткую щеточку усов, как имел обыкновение
делать всегда перед тем, как принять окончательное решение.
- Ладно,- сказал он решительно и слегка ударил ладонью по столу.- Рано
тебе еще в разведку ходить. Будешь у меня связным... Соболев! - крикнул он
весело и решительно.- Сходи к разведчикам и перенеси в мой блиндаж койку и
вещи красноармейца Солнцева.
И судьба Вани опять переменилась - с той быстротой, с какой всегда
меняется судьба человека на войне.

19

С этого дня Ваня стал в основном жить у капитана Енакиева.
Но капитан Енакиев взял его к себе вовсе не для того, чтобы
действительно сделать из мальчика связного. У него были гораздо более
широкие намерения. Он хотел лично воспитать Ваню.
Со свойственной ему основательностью капитан Енакиев составил план
воспитания. Он продумал его во всех подробностях, так же как он продумывал
для своей батареи решение боевой задачи. Но, обдумав план всесторонне, не
торопясь, он приступил к его осуществлению быстро и решительно.
Прежде всего, по этому плану, Ваня должен был постепенно научиться
выполнять обязанности всех номеров орудийного расчета.
Для этого, посоветовавшись со своим старшиной, капитан Енакиев
прикомандировал Ваню к первому орудию первого взвода в качестве запасного
номера. Первые дни мальчик очень скучал по своим друзьям-разведчикам.
Сначала ему показалось, что он лишился родной семьи. Но скоро он увидел, что
новая его семья ничем не хуже старой. Эта семья сразу приняла его как
родного.
Ваня еще не знал, что нет людей более осведомленных, чем солдаты.
Солдатам всегда все известно. Все новости узнаются мгновенно, как принято
говорить - "по солдатскому телеграфу".
Когда Ваня явился к первому орудию, то, к его крайнему удивлению, там
уже о нем было все известно. Орудийный расчет прекрасно знал историю
мальчика. Знал, как его нашли разведчики в лесу, как он убежал от Биденко,
как ходил со слепой лошадью в разведку, как попался немцам, как был
освобожден, и вообще абсолютно все, вплоть до компаса и букваря с прописью
"Рабы не мы. Мы не рабы".
В особенности орудийному расчету нравился случай с Биденко.
Они все время заставляли Ваню рассказывать эту историю с самого начала.
Они хохотали, как дети, когда рассказ доходил до места с веревкой. Они
валились на плечи друг другу головой, хлопали друг друга по спине кулаками,
вытирали слезы рукавами. Они еле могли говорить от смеха, душившего их.
- Слышь, Никита, он его дергает за веревку, а этот притворяется, что
спит. Чуешь?
- Ах, чтоб ты пропал!
- Вполне, как говорится, связался черт с младенцем.
- Точно. Именно, что связался. Тот его дергает, а этот задает храпака.
А потом тот его обратно дергает, а этого уж и след простыл. Ищи ветра в
поле.
- Ай, пастушок! Ай, друг милый! Такого знаменитого разведчика обдурил!
Это ж надо уметь.
- Да. Ничего не скажешь. Силен!
Разведчики принадлежали к батарейной аристократии. Слов нет, они жили
богато, по-хозяйски. Один их знаменитый чайник чего стоил! Но и орудийный
расчет жил тоже не худо. Правда, такого исключительного чайника у них не
было, и насчет трофеев дело обстояло куда хуже, чем у разведчиков, которые
всегда были впереди. Но зато они владели превосходной громадной
эмалированной кастрюлей, в которой приготовляли себе сами необыкновенно
вкусные ужины. Они оставляли от обеда мясные порции и жарили их с гречневой
кашей на коровьем масле.
Жили орудийцы тесной, дружной семьей. Жили, пожалуй, еще дружней, чем
разведчики. Да это и понятно. Разведчики редко собирались все вместе. А
орудийцы постоянно находились все вместе возле своей пушки. Тут они и
воевали, тут они и отдыхали, тут они и питались, тут они, как говорится, и
песни пели.
А пели они песни действительно замечательно, потому что на редкость
удачно подобрались по голосам.
Кроме того, у них был еще один козырь против разведчиков: у них был
замечательный, очень дорогой баян, подарок шефов, которые приезжали в гости
к батарейцам с Урала в 1942 году. И, кроме того, был знаменитый на всю
дивизию баянист Сеня Матвеев, сержант, командир орудия. Так что когда,
бывало, во время наступления батарея меняла позицию, то первое орудие
мчалось вперед с музыкой. Орудийный расчет сидел на грузовике и пел хором, а