Чтение 24–й страницы книги ~Один год в Израиле~

"Вот, -- думаю я, -- квартира еще не своя, куплена в рассрочку, вдруг да
рухнет..."

Леня кричит. Какой бездельник, этот мальчишка, ничего не понимает. Папа
так тяжело работает, чтобы заработать, чтоб обеспечить нормальную жизнь. А
ребенок не понимает, как папе тяжело.

Ребенку, наверное, легко. Он молчит.

-- Что делать? Что делать? -- ломает голову Рита. Леня замечает, что я
смотрю на картины, развешанные по стенам их гостиной -- недавно картин не
было. Леня перестает кричать.

-- Нравится? -- спрашивает меня.

-- Да. Из Союза?

-- Картины -- да. А рамки сделали здесь. Только повесили.

-- Дорого?

-- Полтыщи.

Картины, в самом деле, неплохие -- пейзажи и натюрморты, рамки добротные,
сделаны хорошо. От картин в комнате уют и обжитость, Лене это нравится, и он
доволен, что правится мне. Квартиру выплачивать еще двадцать девять лет,
прошел только год, как взяли ссуду. Но есть хотя бы иллюзия своего угла.

Вдруг обнаружилось, что куда-то запропастились часы. Ленины часы. И,
конечно, их куда-то задевала Лариса. Только она могла...

Лариса сидела с ним рядом, ей хотелось по-доброму поговорить с мужем.
Может быть, уложить детей и вырваться куда-нибудь хоть на вечер, отвлечься
от всего этого.

-- Где часы?!

-- Я не видела твоих часов.

Лучше бы она промолчала.

В конце концов, часы нашлись в самом неожиданном месте, и положил их туда
он сам. Леня хлопает дверью и уходит. Ему опять предстоит дальняя дорога, он
не может отказаться от заказа. Каждый заказ -- это деньги, денег нужно много.

-- Железный шекель, -- бросает ему вслед Лариса. -- Ты не человек, ты
железный шекель.

Она не плачет, просто тупо и устало смотрит перед собой -- в пустоту.
Потом встряхивает головой, отгоняя свои мысли. Я замечаю в ушах у нее
сережки с маленькими камушками под цвет глаз. Они очень идут ей.

Рита перехватывает мой взгляд.

-- Купила из своих чаевых. Совсем недорого. Правда -- красивые?

-- Мужу нравятся? -- спрашиваю я Ларису.

-- Мой муж их не заметил.

Господи, для кого же ты хочешь быть красивой? Неужели для тех, кто дает
чаевые?

...Я смотрю на прелестное лицо женщины на фотографии. Что будет с ними, с
этими четырьмя?

-- Ничего, -- говорит Лариса, словно угадав мои мысли. -- В конце концов,
все как-то устраиваются.

"IX"

Иногда мы собираемся вместе -- попить кофе или чего покрепче. Покрепче
реже, чаще кофе, на кофе хватает. На базаре есть разнообразное сладкое
печиво -- недорого и стряпать не надо. А за чашкой кофе тоже можно поговорить
и вспомнить былую жизнь.

Жили, в общем, неплохо. Был у каждого свой угол, свои обжитые стены.

Старожилы, выходцы из Союза, относятся к нашим рассказам скептически.
Как-то разговорились с одной дамой. Дама была довольна собой и очень
возмущалась олимами.

-- Каждый рассказывает сказки. У всех были квартиры. Машины были.
Зарабатывали хорошо. Зачем едут? Зачем -- если там так хорошо?

-- А вы зачем приехали?

-- Но мы же давно.

-- Ну, а мы теперь. Кто-то раньше, а кто-то позже. Главное, что приехали.

Собеседница не поняла, взглянула удивленно. Она говорила уже на ломаном
русском, уехала тридцать пять лет тому из коммунальной московской квартиры.
Так и осталась Россия в ее голове коммунальной. А у нее, у дамы, теперь
возле самого моря красивая квартира и доход приличный, хоть вначале и были
трудные годы. А у дочки вилла в три этажа, и сын при деле. Только олимы из
России не вписываются в ее душевный комфорт.

-- Все требуют, все им не так. А везут с тобой!.. Я смотрю, что везут с
собой на багаже. Барахло. Ну, самое настоящее барахло. Лучше бы кто-нибудь
привез с собой миллион, открыл дело. И другим была бы работа.

Насчет миллиона эта женщина с кем-то нас перепутала. Может быть, с
американцами. Откуда у нас миллионы? Даже те немногие рубли, что скопили за
свою трудовую жизнь, не дали нам взять с собой, вывозить деньги не раз¬
решалось. Ограбила нас родная страна. Все нажитое бросили. Немногое, правда,
можно было положить в багаж. Собеседница говорит "барахло". А моя знакомая
олимка, получив багаж, обнимала и гладила нехитрый гостиный гарнитур. Жили
не богато, не бедно, нормально жили, и была у них обыкновенная приличная
мебель. И радовалась она своему диванчику не потому, что такая уж
шмоточница, а просто поставила это барахло в немилой чужой съемной квартире
и на миг почувствовала себя дома.

Ограбила нас бывшая наша родина. Ну, а эта, историческая? Эта -- не
грабит, даже немного деньжат подбросила, чтобы не помирали с голоду. Но в
общем не очень-то и она нас жалует.

Я часто веду сама с собой один и тот же разговор. Иногда я завожу этот
разговор с другими. Но больше -- сама с собой.

-- Тянет тебя обратно?

-- Куда?

-- Туда, откуда приехала, где жила.

Но я жила во многих местах. Родилась на Украине. Когда началась война, мы
бежали под бомбами, нас приютил сначала Казахстан, потом Узбекистан. После
войны мы вернулись на Украину. Закончила институт и уехала работать в
Сибирь. В последние годы -- опять Украина. Когда сын закончил школу, он уехал
учиться в большой русский город. Все это была, так нас учили, наша огромная
и прекрасная родина.

А теперь все рассыпалось.

-- Значит, некуда ехать?

-- Значит, некуда.

-- А в город, где я родилась?

-- Место рождения мое случайное...

-- А если бы не рассыпалась страна?

-- Не знаю, не знаю... Не тянет. Туда -- не тянет. Мы неплохо, мы нормально
жили. Но все равно оставались евреями. Может быть, потому что нам не давали
об этом забыть?

Да, забыть не давали. Были отделы кадров на предприятиях, приемные
комиссии в институтах. Приветливые соседи по дому: "Ах, вы такой хороший
человек и совсем не похожи на еврейку". Иногда о ком-то: "Еврей, а человек
хороший". Сослуживцы: "Он такой умный, такой умный -- еврей". Были пьяные
соседи по трамваю, эти высказывались иначе. Они торили нам дорогу на нашу
историческую родину. Но все равно мы жили неплохо. У каждого был свой угол.
Была работа. Был заработанный кусок хлеба. С маслом. Мы чувствовали себя
людьми.

-- Значит?..

-- Нет. На той земле нет места, куда бы я хотела поехать.

-- Может быть, потому что то все-таки была не наша земля?

Может быть. У нас были друзья -- и русские и из других народов. У нас были
книги -- русских, но и не только русских писателей. Но почему же у каждого из
нас, из тех, кто вообще читал, на книжных полках непременно были Шолом-
Алейхем и Фейхтвангер? И судьба Михоэлса была нашей болью. И поэтов-евреев
мы хранили особенно нежно. Что делать -- мы были евреи галута.

При запрете на правду вообще, на всякую правду, правда еврейской истории
была втройне под запретом. Но мы хотели знать. Знать истоки, в чем истина и
почему мы гонимы. И кто они были, мудрецы нашего народа? И что они нам
завещали? И почему мы все-таки выжили? И почему мы есть, хотя нас убивали и
убивали?

В книгах западных авторов мы выискивали по крупицам правду о нас, мы
готовы были платить любые деньги за эти книги. Мы хотели знать.

Может, этого требовал голос крови? Значит, он все-таки есть?

Может быть. Может быть, есть. Было больно и сладостно сознавать себя
частицей богоизбранного и в то же время такого трагического народа.

-- А здесь -- о чем голос твоей крови?

Здесь?

Я хочу услышать его, голос моей крови. А он молчит. Почему? Я не знаю.
Неужели только потому, что нет здесь у меня своего угла? А может, потому что
вблизи все оказалось менее духовно. Не знаю. Я не хочу возвращаться. Но и на
этой земле нет места, где бы я чувствовала, что здесь мой дом. Неужели мне
так и суждено -- до гробовой доски не иметь места, куда бы хотелось прийти и
преклонить колена? Или вечный жид живет в каждом из нас?

-- Подожди, -- прерываю я самое себя. -- Говорят, должно пройти не год и не
два, по меньшей мере пять лет, пока ты врастешь в эту жизнь, в эту страну и
почувствуешь себя дома.

Пять лет? Что будет через пять лет? Я обрету, быть может, квартиру. И
машину. Хотя машину -- вряд ли. Но даже если так, будет у меня свой угол. И
приличная мебель. И этого достаточно? Достаточно, чтобы почувствовать, что
здесь моя родина. И осознать наконец: я, еврейка, в стране Израиль. Господи,
неужели все так просто? Память поколений во мне не в счет. Нужно еще пять
лет.

...Мы сидим за длинным низким столом. Пьем кофе. У Миши.

Я завожу тот самый нескончаемый разговор.

-- Ты все еще хочешь ехать обратно?

-- Конечно.

-- Почему?

-- У меня там было все. Квартира, машина, все в доме. Достаток.

-- А здесь?