пойдет на выставку. Я уже сделал все нужные приготовления для того, чтобы
пробыть здесь весь день. Здесь и позавтракаю. Я ведь отлично знаю, как мой
шеф любит такие зрелища.
своего приказчика единым взглядом. Но Перри уже оправился от смущения,
готовился показать себя во всем блеске и мысленно похвалил себя за
последнюю цветистую фразу.
и, я надеюсь, идти хорошо, - добавил он звучно. - Смею вас уверить, я
сделаю для этого все, все, что в моих силах. - Тон его был так серьезен,
влажные глаза сияли так красноречиво, что при всей своей апатии Мэри
неожиданно стала благодарить его, сама не зная за что.
нужна была новая шапка, но Мэри, которой представился удобный случай уйти,
продолжала сидеть, прикованная усталостью к удобному стулу и словно
расслабленная душевным оцепенением. Ей не хотелось идти домой, и Перри,
пользуясь счастливой возможностью развернуть свои таланты перед ее глазами
(хотя и следившими за ним довольно равнодушно), торжественно обслуживал
покупателя, проделывая чудеса ловкости и проворства с картонками и
лесенкой и даже с бумагой и бечевкой. Проводив покупателя, он воротился за
прилавок и, наклонившись вперед, сказал самодовольным и конфиденциальным
тоном:
монополия. - Перри остался весьма доволен и этой своей фразой. Хотя термин
был им позаимствован из книги по экономическим вопросам, которую он
одолевал по ночам, он произнес его таким тоном, как будто это было его
собственное умозаключение, глубокое и оригинальное.
улучшить торговлю, введя какие-нибудь новшества, даже и помещение
расширить не мешало бы, - заключил он внушительно.
ее. Беседа выходила несколько односторонняя.
смотрел на это лицо с выражением почтительной заботливости, потом,
наклонясь к прилавку и оперев подбородок на скрещенные пальцы, изобразил
усиленное восхищение.
прежде, но кажетесь немного нездоровой. Боюсь, что вас измучила жара. Не
угодно ли стакан воды?
услужливостью, вылетел, как пуля, за дверь, тотчас же вернулся со
стаканом, налитым до краев сверкающей влагой, и сунул холодный запотевший
стакан в вялую руку Мэри. - Выпейте, мисс Мэри, - упрашивал он, - это вас
освежит.
мысль наполнила его тревогой.
- спрашивал он с усиленной заботливостью.
Словно молния сверкнула перед ней, указав ей дорогу. Она поглядела на
Перри с пристальным вниманием, затем устремила глаза через открытую дверь
вдаль, и в душе ее созрело внезапное решение, отчего линия рта сразу стала
твердой и прямой.
встала, пробормотала: "Мне пора идти, мистер Перри. Благодарю за вашу
любезность". И, раньше чем он успел опомниться, спокойно вышла из лавки,
оставив Перри тупо глазеющим на стакан, на пустой стул, в пустое
пространство. "Что за странная девушка! - думал он. - Вдруг встала и ушла,
хотя я был так любезен с ней! Впрочем, женщины - странные создания!.. И в
конце концов я успел показать себя в самом лучшем свете".
которая вела на дальнюю окраину города, в Ноксхилл. Случайное замечание
Питера Перри подсказало ей выход, которого она до сих пор слепо искала, и
оно-то побудило ее теперь идти в Ноксхилл. Она решила обратиться к
какому-нибудь доктору. Доктора все знают, им можно довериться, они добры:
они исцеляют, дают советы, успокаивают, они хранят доверенную им тайну.
Она первым делом подумала об единственном знакомом враче, докторе Лори,
который официально считался их домашним врачом, хотя бывал в их доме раз в
десять лет. Ей живо вспомнилось, как он в свой последний визит положил ей
руку на голову и сказал с показным добродушием: "Даю пенни за один локон,
мисс! Идет? У вас их и так достаточно!" - Ей тогда было десять лет, и
пенни она получила, несмотря на то, что доктор не срезал у нее локона. С
тех пор он ни разу не был у них в доме, но Мэри часто встречала его на
улице, в его двуколке, в которой он целый день разъезжал по больным. В ее
глазах он остался таким, каким запечатлелся в детской памяти, - ученым,
великим человеком, занимавшим особое место среди других. Лори жил в
Ноксхилле на склоне холма, в большом особняке, старом, обросшем мхом, но
производившем еще внушительное впечатление. Решительно направляясь к этому
дому, Мэри вспомнила, что прием у доктора начинается с двенадцати часов.
торопливостью, скоро пришлось замедлить шаг. А ведь несколько месяцев тому
назад она могла бы пробежать все это расстояние, ничуть не запыхавшись!
Быстро утомившись, она почувствовала, что и решимость ее слабеет, и стала
раздумывать, что она скажет доктору. Мысль обратиться к нему за советом
показалась ей сперва такой удачной, что она не подумала о том, как трудно
ей будет осуществить ее. Но сейчас эти трудности представлялись ей
настойчиво, с мучительной ясностью и с каждым шагом казались все более
непреодолимыми. Начать ли ей с разговора о своем здоровье? Доктор,
конечно, первым делом удивится, что она пришла одна, без матери. Это была
неслыханная вещь, и Мэри подумала, что он, может быть, даже откажется ее
принять одну; если же он и согласится ее принять и она по неопытности
приведет недостаточно вескую причину своего прихода, то он, конечно,
несколькими пытливыми вопросами разобьет непрочную ткань лжи, сплетенную
ею, и пристыдит ее. Она уныло подумала, что единственный выход - сказать
доктору всю правду, довериться ему. Но что, если он расскажет родителям?
Оправдывает ли цель ее визита к нему такой ужасный риск? Мысли ее путались
в лабиринте нерассуждающей тревоги, когда она начала взбираться по
Ноксхиллскому холму.
притягивающему всех больных и страждущих, сверкала большая медная доска,
некогда, в первые тревожные дни своего существования, искалеченная камнями
озорных уличных мальчишек, а ныне отполированная и начищенная до такого
блеска, что на ней ничего нельзя было разобрать.
собирая все свое мужество, она увидела приближавшегося пожилого мужчину, в
котором узнала знакомого. Сообразив с внезапным испугом, что рискованно
войти к доктору, пока этот человек не скроется из виду, она повернулась
спиной к нему и медленно прошла мимо дома. Уголком глаза рассматривала она
этот большой, массивный дом с строгим портиком в стиле георгиевской эпохи,
с окнами, таинственно завешенными портьерами шафранного цвета;
беспокойство ее росло, дом, маячивший перед глазами, казалось, нависал над
ней все большей громадой, сомнения нахлынули с новой, еще большей силой.
Она подумала, что неразумно идти к врачу, который так хорошо ее знает.
Денису может не понравиться, что она сделала такой шаг, не посоветовавшись
сначала с ним. Может быть, лучше выбрать более удобное время для посещения
доктора. Она ведь не больна, она здорова, как всегда, у нее все нормально,
она просто жертва собственного воображения, и то, что она делает, ненужно
и опасно.
либо не входить вовсе. Говоря себе, что она сначала войдет, а потом
подумает обо всех своих затруднениях, она уже положила было руку на
щеколду калитки, но вдруг вспомнила, что у нее нет с собой денег, чтобы
уплатить доктору, а уплатить следовало, хотя бы он этого и не потребовал,
теперь же, чтобы избежать осложнений, могущих повести к раскрытию ее
тайны. Она отдернула руку и снова начала в нерешительности ходить по
тротуару, как вдруг увидела горничную, выглядывавшую из-за портьеры одного
из окон. Горничная ее не замечала, но взволнованной Мэри почудилось, что
та подозрительно ее рассматривает, и это мнимое наблюдение за ней отняло у
нее последнюю каплю решимости. Она почувствовала, что больше не в
состоянии выносить мучительные колебания, и с виноватым видом торопливо
пошла прочь от дома, словно уличенная в каком-нибудь ужасном проступке.
время ее угнетало, почти мучило то; что она не выполнила своего намерения.
Она называла себя мысленно взбалмошной дурой и трусихой; лицо ее горело от
стыда и смущения; она испытывала потребность во что бы то ни стало
скрыться от людских взоров. Чтобы не встретить никого из знакомых и
воротиться домой как можно скорее, она пошла не по Хай-стрит, а по узкой
запущенной улице, официально носившей название Колледж-стрит, но именуемой
всеми просто "Канавой". Она ответвлялась от большой проезжей дороги в том
месте, где та делала изгиб в сторону, и проходила под железной дорогой
прямо к городскому парку. С поникшей головой Мэри нырнула в мрак Канавы,
словно желая в нем укрыться, и торопливо зашагала по этой неприятной и
пользующейся дурной славой улице, с неровной мостовой, с канавами, где
Акунин Борис
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Акунин Борис
Шилова Юлия
Грабб Джеф