Чтение 24–й страницы книги ~Это трава~

огне, - закончила она на высокой ноте,

- Вы послушайте меня, - снова заговорил однорукий.

- Убирайся прочь, - закричала великанша, приближаясь к нему, - рехнулся
ты, что ли?

Подняв словно для защиты единственную руку, он нырнул в толпу.

- Бог еще может сделать из тебя человека, - крикнула ему вслед
проповедница, - ты еще встанешь на ноги.

- Дожидайся, - огрызнулся он с насмешкой. Маленькая женщина с острым
личиком тронула меня за рукав и тихо сказала:

- Дай докурить.

Я протянул ей пачку сигарет. Взяв одну, она зашептала с жаром:

- Желаю тебе счастья. Я буду молиться Спасителю, чтобы он тебе помог.
Боже милостивый... Желаю тебе удачи. Я помолюсь за тебя.

Она возвела глаза к небу и снова опустила их. Однорукий, пробираясь
сквозь толпу, грубо толкнул ее, и она тут же набросилась на него:

- Чтоб тебе никогда счастья не было, - крикнула она злобно. - Чтоб ты
пропал. Господь тебя накажет.

- И подумать, что всего лишь девятнадцать веков назад он был здесь, на
земле, - сказал пьянчужка в ответ на какое-то восклицание пророчицы.

- А знаешь, почему его нет среди нас, - отозвалась она торжествующе. -
Он ждет, чтобы трубный глас возвестил конец света.

И проповедница стала раскачиваться как в трансе.

- Отрекитесь от всякой скверны! Отрекитесь от нее! - Тут она с
неожиданной силой взвизгнула: - Близок конец! Все мы скоро умрем.

Это мрачное пророчество вывело пьяницу из состояния задумчивости, в
которое он на время погрузился. Он посмотрел на проповедницу, разинув рот,
затем повернулся ко мне и сказал испуганно:

- А ведь в этом что-то есть.

- Придите ко мне все страждущие... - продолжала проповедница.

- Со мной что-то произошло, клянусь богом. Я узрел свет истины, - вдруг
объявил пьяница.

- На Грэйс милость господня.

Высокая женщина приблизилась ко мне и, наклонившись, шепнула на ухо:

- Знаешь, Грэйс Дарлинг написала книгу.

- Да что вы?! - сказал я.

- А ты, видать, писатель?

- Пописываю немного.

На лице ее появилось заговорщическое выражение. В глубине глаз словно
приоткрылось окошко, затем она сощурилась и спросила шепотом:

- Хочешь пойти ко мне на ночь?

- Нет, спасибо, - ответил я.

Выражение ее лица тотчас же изменилось, окошко захлопнулось, и она
сказала:

- Нет так нет.

- ...Значит, ты - писатель, - продолжала она уже совсем другим тоном. -
Я тоже. Читал когда-нибудь "Тэсс из страны бурь"?

- Читал.

- Это я написала.

- Хорошая вещь, - заметил я.

Тем временем проповедница, закончив тираду, сошла со своей "трибуны".
Великанша положила одну руку на ее поникшие плечи, другую - на мои и
сказала:

- Надо нам троим как-нибудь собраться и помолиться богу отдельно, без
всяких там пьянчужек и прочей швали.

Но тут ее тронул за плечо тот самый пьянчуга.

- Хочешь выпить? - прошептал он. - Я раздобыл бутылочку.

- А деньги у тебя есть? - спросила женщина, продолжая обнимать за плечи
меня и проповедницу.

- Пара монет найдется.

- Сейчас приду. - Она снова повернулась к нам, продолжая разговор: -
Нам надо бы собраться втроем и восхвалить господа.

- Душу-то спас? - спросила меня проповедница.

- Пожалуй, спас, - подтвердил я.

- Ну, пошли, что ли, - с нетерпением прервал нас пьяница.

- Мне пора, - сказала великанша и похлопала проповедницу по плечу. -
Славно потрудилась, милая, да благословит тебя бог.

Она властно взяла пьяницу за руку и уверенно зашагала, уводя его в
темные закоулки Литтл Лонсдэйл-стрит,

ГЛАВА 6

Разговоры с людьми, которым городские улицы заменяли домашний очаг,
закаляли мой характер.

Прежде я иногда считал себя несчастным человеком, на долю которого
выпали беды и лишения, неведомые другим людям. Общаясь с этими отверженными,
я стал меньше ощущать свою собственную неполноценность. Напротив, я стал
смотреть на себя чуть ли не как на счастливца. Мои костыли начали казаться
мне мелкой неприятностью по сравнению с трудностями, которые эти люди
испытывали на каждом шагу; видя, как они льнут ко мне, как благодарны за
участие, проявленное к их судьбе, я с каждым днем чувствовал себя все более
довольным и счастливым.

Мы понимали друг друга. Неуверенность в завтрашнем дне, бедность
связывали их узами более тесными, чем дружба. Скоро и я почувствовал, как
сильны эти узы. Неприятности, которые причинял мне мой физический
недостаток, были хорошо понятны этим людям: ведь в конце концов это была
одна из проблем, осложнявших человеческие отношения, - только так они ее и
воспринимали.

Теперь уже моя злость, мое возмущение были обращены не против того, что
мешало в жизни мне самому, - ибо я понял, что мне еще повезло, - а против
того, что калечило жизнь многих мужчин и женщин, которых мне приходилось
встречать.

Неожиданно я почувствовал, что кому-то нужен. Какое волшебное,
возвышающее чувство! Я увидел перед собой цель, почувствовал, что вношу в
жизнь свою долю. Мои записные книжки стали заполняться разными историями,
рассказанными мне в порыве откровенности этими людьми, - историями, которые
я твердо решил когда-нибудь поведать миру.

- Я ей говорю: "Ради бога, не уходи ты от меня. И не забирай детей -
это все, говорю, что у меня есть. Ради них я землю копаю. Я его скорей
пристрелю, чем детей потеряю..." Понимаешь, Джин всего восемь лет, а она
подходит ко мне и спрашивает: "Еще чашечку чая?" Ну, как тут не растаять? А
Джорджа я воспитываю так, как меня самого учили на нашем корабле
"Уорспайте". Каждое утро он чистит зубы и волосы приглаживает щеткой, а
когда вечером возвращается из школы, то опять чистит зубы и приглаживает
волосы. А что с ним будет, если он тому парню в руки попадет? И с Джин что
будет? Я пришел к выводу, что любовь неминуемо рушится, если между мужчиной
и женщиной встает такой порок, как пьянство, если нищета, безработица,
отчаяние затуманивают их разум. Я чувствовал, что любовь необходима обоим
для дальнейшей жизни, и когда мне приходилось видеть крушение любви, я
впадал в уныние и порой испытывал страх.

Как-то в дансинге я стоял у стенки, вдруг мимо меня пробежал молодой
человек, за ним девушка. Она схватила его за руку, и они остановились
неподалеку от меня, горячо споря. Девушка была в длинном вечернем платье,
подчеркивавшем стройность ее фигуры. Рассмотреть ее было невозможно, в
темноте она казалась легкой тенью, разделенной пополам светлой полоской
обнаженных рук, стиснутых на груди.

Свет, падавший сквозь стекло телефонной будки, позволил мне разглядеть
лицо молодого человека. Оно выражало непреклонную решимость не поддаваться
ее мольбам.

Он с силой отшвырнул ее от себя:

- Оставь меня наконец в покое! Отвяжись от меня, слышишь? Ты не даешь
мне проходу. Отправляйся домой, сейчас же.

Он кричал пронзительным голосом, в котором звучало ожесточение. А она
крепко держала его за рукав и тихо в чем-то убеждала.

- Ты мне уже все это говорила. Отстань от меня. Ты мне не нужна. Пусти
меня!

Он вырвался и сделал несколько шагов, но она снова нагнала его и снова
вцепилась в него, сквозь рыдания умоляя не бросать ее.

- Ты всегда потом каешься, - кричал он, - ты мне осточертела. - И в
ответ на какие-то ее робкие слова вдруг заорал: - Нет, я не пьян. Понятно?
Убирайся ко всем чертям! Пусти меня, проклятая!

" Он толкнул ее с такой силой, что она пошатнулась, но тотчас же снова
с плачем бросилась к нему. Он попытался увернуться и двинулся к двери, но
девушка догнала его, судорожно обняла и спрятала лицо у него на груди.

- Не липни ко мне. - Он оттолкнул ее от себя. - Делай что хочешь. Живи
как знаешь. Мне ты не нужна. Рыдая, она что-то ему зашептала.

- Все это я уже слышал, - крикнул он. - Оставь меня в покое. Отцепись,
понятно! Ты мне надоела, - никак не отвяжешься.

Она продолжала что-то говорить, уткнувшись ему

в грудь.

- Вот что, иди домой. Нечего тут тебе околачиваться! Неужели ты не
можешь оставить человека в покое? Она обняла его за шею и заплакала навзрыд.

- Ладно, ладно. Пошли! Я тебя провожу, - оборвал он ее. - Я провожу
тебя домой. - И затем крикнул с яростью: - Перестань только виснуть на мне.

Он решительно двинулся вперед, одной рукой обняв ее за талию, и чуть ли
не поволок за собой. Она продолжала его упрашивать, пытаясь заглянуть ему в
лицо,

- Помолчи, ради бога, - огрызался он. - Снова принялась за свое. Мне
наплевать на все, что ты говоришь, Замолчи!

Наблюдая за ним, я дивился его неистовому озлоблению. Я понимал, что