стол.
столу. Там он утоп в обтянутом кожей кресле. Круг, которому начал жать левый
ботинок, поискал куда бы присесть, не нашел и оглянулся на золоченые стулья.
Однако хозяин дома предусмотрел и это: раздался щелчок, и копия klubzessela
[кресла] Падука выскочила из ловушки вблизи стола.
его организма расширилась и загрубела. Клок волос на макушке шишковатой, до
синевы выбритой головы был аккуратно расчесан надвое. Был он прыщавее, чем
когда-либо, и приходилось гадать, какой же могучей силой воли должен
обладать человек, чтоб удержаться и не выдавить черные головки, засорившие
грубые поры крыльев и окрестностей крыльев его толстоватого носа. Верхнюю
губу уродовал шрам. Кусок пористого пластыря был прилеплен сбоку от
подбородка; еще больший кусок с замызганным уголком и сбившимся ватным
тампоном виднелся в складке шеи, как раз над жестким воротом полувоенного
френча. Словом, он был немножко слишком поганым, чтобы казаться
правдоподобным, поэтому давайте позвеним в колокольчик (что в когтях у
бронзового орла), и пусть похоронщик слегка его приукрасит. Ну вот, кожа
вычищена и обрела марципановый ровный оттенок. Лоснистый гладкий парик с
изысканно переплетенными рыжими и белокурыми прядями прикрывает голову.
Розовая краска спрятала непристойный шрам. Право, прелесть что было бы за
лицо, если бы нам удалось закрыть ему глаза. Но как ни давили мы на веки,
они распахивались снова. Я никогда не замечал, какие у него глаза, или же
его глаза изменились.
гляделки, к тому же бедняга смертельно смутился, оказавшись наедине с
большим, тяжелым Адамом Кругом.
вечно хотят видеть меня и говорить со мной о своих горестях, о своих
правдах. Я устал, мир устал, мы оба устали. Горести мира -- мои горести. Я
говорю им: говорите со мной о горестях ваших. Чего же ты хочешь?
пробормотав его, Падук склонил главу и уставился на свои руки. То, что
осталось от его ногтей, выглядело узенькими полосками, потонувшими в
желтоватом мясе.
dragotzennyi [дражайший], то я хочу выпить.
выслушивал, дергалась. Затем он передал трубку Кругу, который с удобством
облапил ее и сказал: "Да".
правило, Главе Государства не говорят 'dragotzennyi'.
любезности, принесите сюда коньяку. Обождите немного----
проповеднический, или же галльский жест усталости и отвращения -- поднял обе
руки и уронил их снова.
остаешься прежним, но мир кружится. Гумакрад, бедный, маленький Гумрадка.
вспомнили учителей с их причудами, -- одними и теми же, не странно ли, на
протяжении многих лет, и что же могло быть забавней привычных вычур? Брось,
dragotzennyi, бросьте, сударь, все это мне знакомо, да к тому же, у нас есть
что обсудить, и оно важнее клякс и снежков.
нож для бумаг, слоновая кость.
положил трубку. -- Зачем ты хотел меня видеть?
на другой конец доски и заставить твой край подняться.
расторопно обслужил двух друзей и вручил Кругу письмо. Круг отхлебнул и
начал читать, что там написано. "Профессор, было написано там, -- Ваши
манеры все еще некорректны. Вам следовало бы принять во внимание, что
несмотря на узкий и ломкий мостик школьных меморий, соединяющий ваши две
стороны, вглубь их разделяет пропасть величия и власти, которую даже
гениальный философ (а именно таковым Вы и являетесь -- да, сударь!) не имеет
надежды измерить. Не должно Вам допускать себя до этой гадкой фамильярности.
Приходится вновь предупреждать Вас. Умолять Вас. В надежде, что туфли не
слишком жмут, остаюсь -- Ваш доброжелатель."
хриплым голосом.
медлит этот достойный и умный человек? Почему не служит он Государству? И я
отвечаю: не знаю. И они также теряются в догадках.
И городские клубы. И великие ложи. Почему это так, почему он не с нами? Я
лишь эхо их вопрошаний.
клюве. Он ковылял к столу на уродливых дряхлых лапах, и когти его издавали
звук, какой производят на покрытых лаком полах собаки с необстриженными
ногтями. Падук выпрыгнул из кресла, подскочил к престарелой птице и вышиб ее
из комнаты, точно футбольный мяч. И грохнул дверью. Телефон верещал из
последних сил. Падук выдрал его из розетки и вбил в ящик стола.
знать, почему схвачены четверо моих друзей? Не для того ли, чтобы создать
вокруг меня вакуум? Оставить меня дрожать в пустоте?
я -- мальчонка, вцепившийся в прозаического всадника и вперившийся в
волшебные туманы. Пф!
рукоятка.
стола.
в каждой -- нацеленная на тебя винтовка. Так ты уж, пожалуйста, без жестов.
Они нынче нервные. Все от погоды. Эта серая мразь.
покое, дай им и мне выехать за границу. Это избавит тебя от массы хлопот.
только твои попытки вызвать во мне интерес к нему. Оставь меня одного.
Когда в организме клетка заявляет: "оставьте меня одну", возникает рак.
право, не заслуживают интереса со стороны такого ума, как твой. Ну, а
теперь----
встречи Падук промолчал. Сказанное же им свелось к нескольким отрывистым
плоскостям. Наверняка, он слегка барабанил пальцами по столу (эти все
барабанят), и Круг отзывался собственной дробью, но более ничем нервозности
не выказывал. Снятые сверху, они вышли бы в китайской перспективе -- вроде
кукол, отчасти обмякших, но, верно, с жесткой сердцевиной под благовидными
одеяниями, -- один привалился к столу в полоске серого света, другой сидит
от стола несколько вбок, скрестивши ноги и покачивая вверх-вниз ступней, той
что повыше, -- и скрытый зритель (какое-нибудь антропоморфное божество, к
примеру) наверняка позабавился бы формой видимых сверху человечьих голов.
Падук отрывисто осведомился у Круга, достаточно ли тепло в его (Круга)
квартире (никто, разумеется, не мог ожидать, что революция обойдется без
перебоев в снабжении углем), и Круг ответил: да, достаточно. А нет ли у него
затруднений с молоком и редисом? В общем есть, незначительные. Он отметил
ответ Круга на странице календаря. Его опечалила весть о том, что Круг
овдовел. Не приходится ли ему родственником профессор Мартин Круг? А у
покойной супруги родственники имелись? Круг предоставил ему необходимые
сведения. Падук откинулся в кресле и постучал себя по кончику носа резиновой
оконечностью шестигранного карандаша: теперь он держал его за концы,
горизонтально, и слегка перекатывал между большими и указательными пальцами,
видимо заинтересованный пропажей и появлением Эберхарда Фабера No.
23/8. Эта роль не из трудных, но все же актеру следует
быть осторожным и не переусердствовать в том, что Грааф называет где-то
"мерзостной нарочитостью". Круг между тем потягивал свой коньяк и нежно
нянчил стакан. Внезапно Падук резко согнулся к столу, выдрал ящик и вынул
украшенный лентами отпечатанный текст. И протянул его Кругу.