Развращенный изобилием пищи, я как-то на пробу купил кругляк узкой кровяной
колбасы черного цвета. Она почему-то омерзительно воняла. Специфически,
наверное. Как заморский плод дуриан. Колбаса лежала на столе и имела такой
непрезентабельный вид, что, когда Королев вошел в комнату и увидел ее, то
подумал, что совершен хулиганский акт: на стол насрали. Такой вид имела
запорожская кровяная колбаса. Мы ее потом съели.
собравшись вечерком, попить чаю. Отдохновенно, на закате дня, перед
погружением в объятия Морфея испить стаканчик-другой ароматного грузинского
напитка номер 36. Под интеллигентную беседу о целках.
одну толстую целку. Был такой случай. Маленький росточком Вова задался целью
поебаться. Привел толстую девку, на которую никто не зарился, и которой тоже
давно уже пора было расставаться с девственностью, потому что дальше
оставаться целкой было уже просто неприлично. Вова замесил круто, по всем
правилам -- вино, карты, музон. Но на звуки музона после 23-00 нагрянули
оперы. И обнаружили весь спектр запретных удовольствий в Вовиной комнате:
музыка после 23-00, азартные игры, спиртные напитки и баба после 23-00 в
чужой комнате. Вове обломилось моральной пизды в виде хозработ. Но Вова не
сдался.
невинность, попутно обесчестив честную до того девушку.
свой рассказ Вова Королев, хрустя ароматным сухариком и скромно позвякивая
ложечкой в стакане.
как всегда остроумно заметил я.
одновременно. Он точно поймал мою мысль. Калиостро -- не хуй собачий.
съездили на "Ракете" в Днепропетровск. Мы всячески оттягивали устройство на
работу. Прослышав об этом, нас вызвал руководитель практики композитор
Берковский и сильно поругал, сказав, что мы его подводим:
всех. Мы попали в ад...
самую жопу. В теплое местечко. Я, Микоян и Королев Вова.
раскаленного металла с линии стана 550.
рольгангу, автоматически сталкивался на боковой отвод, откуда шлепперами
сбрасывался на бугеля. Бугеля -- это вилкообразные подставки, куда падает
прокат.
РАБОЧЕЕ МЕСТО.
хуй не в этом. Искусство это не "что", искусство это "как". Хуйня крылась в
технологии подъема. Ведь просто так эту массу раскаленных докрасна
металлических прутов или бревен не поднять. Надо перевязывать как кучу
хвороста. Поэтому с двух сторон на раскаленную пачку прутов вручную
набрасывались кольца из толстой проволоки и за них вручную же цеплялись
крюки крана.
было отсчитать 6 витков, положить проволоку на наковальню и отрубить
колуном. Потом связать кольцо в 4 витка -- работа очень высокой
интенсивности, поскольку в процессе производства строповочного кольца
участвовали не только руки и не только ноги (ими придерживались нижние витки
проволоки), но и живот, который служил для формовки кольца. Животом
связанному кольцу придавалась овальная форма. Методом налегания.
ОРУДИЯ ТРУДА.
самым ужасным: 4-5 тонн раскаленного докрасна или добела металла излучали
нестерпимый жар. К этому раскаленному мареву нужно было подойти вплотную и
надеть кольца на торцы связки и зацепить за них опустившиеся крановые крюки.
на складе вместо обычной спецодежды выдали штаны и куртку из толстенного
войлока. И еще рукавицы из шинельного сукна обитые кожей и пропитанные
негорючим составом. Но они все равно горели, дымясь белым дымом. Случайное
неосторожное касание металла во время строповки -- и черная рукавица
вспыхивала, а на коже оставался ожоговый, трудно выводимый черный след --
въевшиеся в руку остатки сгоревшего огнегасящего состава.
пристегивались к каске. Их выдали только через несколько смен, поэтому
сперва, надевая кольца и цепляя крюк, я отворачивал рыло, щурил глаза,
работал практически вслепую и чувствовал как на лбу в буквальном смысле
закипает пот. И рожа была вся красная, обожженная. Зенки лезли из орбит. Ну
а после того как выдали щитки, стало полегче, жгло только шею.
десятилетиями. Еще отец Яшки, проходивший в свою бытность практику в
Запорожье, вязал эти кольца. А теперь мы. А говорят, в одну речку нельзя
войти дважды. До хуя можно войти. Особенно у нас.
специальный мужик. Подбегал, прикладывал к торцу клеймо и хуячил молотком.
Раньше здесь был специальный пневматический клеймитель, но он сломался, и
остался один мужик. Интересы у нас с мужиком были разные. Когда шел мелкий
сорт -- "макароны" -- нам была лафа: во-первых, тонкий металл успевал остыть
почти до малинового цвета, а во-вторых, пока насыплются полные бугеля этой
мелкоты, можно посидеть на лавочке. А мужик заебывался клеймить каждую
макаронину. Долбил как дятел. Зато когда катали крупный сорт, нам приходил
пиздаускас. Клеймовщик вразвалку приближался к металлу, вальяжно хуякал по
нескольким бревнам и садился. А мы въебывали как пчелки папы Карло: с одной
стороны, несколько таких бревен полностью заполняли бугеля и мы то и дело
бегали делать подъемы, вязали кольца, звонили в колокол по крану. С другой
стороны -- толстый металл не успевал остыть на холодильнике и оставался
бело-желтым. Мы горели. Горели на работе. А иногда бревно ложилось на бугеля
косо и приходилось в два лома выворачивать его в нужном направлении.
Просовываешь лом под белый раскат в плывущем мареве раскаленного воздуха и
виснешь на нем в противовес животом, а напарник в это время делает тоже с
другой стороны.
редкими белыми лампами высоко-высоко да сантиметровым слоем окалинной пыли
на всем вокруг.
неудобно вязать кольца, а надевать ее перед каждым подъемом я заебывался. Мы
старались быстро накинуть кольца, зацепить крюки и отвалить от жаровни.
Какое-то непродолжительное время пока накидываешь и цепляешь, военная
рубашка, в которой я там уродовался, держала жар, потом, если замешкаешься,
так раскалялась, что обжигала кожу. После месяца работы рубашка из зеленой
превратилась в черную и почти все пуговицы на ней отгорели. Когда перед
самой первой сменой Баранов впервые увидел меня в ней, он похвалил:
все равно невозможно.
Русанов Владислав
Бажанов Олег
Сертаков Виталий
Белогорский Евгений
Орлов Алекс
Василенко Иван