Чтение 24–й страницы книги ~Испытательный срок~

пальто. Доктора Кукшина, покойника.

- Вот видите, - сказала вдова. - Я тоже так догадывалась, что это
чье-то пальто. И как он не боялся его носить! Ведь всегда могли
родственники доктора узнать, если вы, например, не родственник и тоже
узнали. Но он очень смелый, Федя. Ведь сколько раз я ему говорила и советы
давала, чтобы он бросил свое занятие. Я так ему говорила: "Брось, Федя,
свою глупость, и тогда я буду с тобой жить. Даже, если хочешь,
обвенчаемся. Я свободная гражданка". А он одно говорит: "Дотя... (Он так
зовет меня - Дотя...) Я, - говорит, - Дотя, не глупее тебя". И вот,
пожалуйста, достукался... - И женщина заплакала. - А я ведь знала его,
когда он еще кровельщиком был. Он был хорошим кровельщиком. Он сватался ко
мне, когда я еще не замужем была. Но родители толкнули меня, глупости
ради, за Курмакова, вот за покойного моего мужа Курмакова, - и вдова
показала на портрет мужчины с узенькими проволочными усами, висевший над
сундуком, где спит Буланчик.

Егоров так же, как Водянков, как Воробейчик, осматривает, обыскивает
весь домик, пока спит Буланчик. А Жур стоит подле Буланчика. И Егорову
интересно, о чем думает сейчас Жур.

Наконец Жур кладет руку на плечо Буланчика.

- Ну-ка...

Буланчик вскакивает, сует руку под подушку. Но под подушкой уже нет
браунинга. Браунинг в кармане у Жура.

- Да ты не пугайся, - говорит Жур. - Тебе бы раньше надо было
пугаться...

Водянков пошел позвонить по телефону, чтобы вызвать автобус.

Автобус затарахтел у домика скорее, чем оделся Буланчик.

Буланчик все медлил и медлил. Жур обозлился.

- Выходи, - сказал он, слегка подтолкнув Буланчика. - Выходи. Нечего
дурака валять...

Буланчик подошел к дверям в брюках, в сапогах, но без пиджака.

И тут черт дернул Егорова сказать:

- Пусть он наденет пальто, а то вон какой ветер. Его в одну минуту
прохватит насквозь...

И Егоров, не спросившись, снял с вешалки пальто и, как швейцар, подал
Буланчику.

Журу он не сообразил сегодня помочь надеть пальто, когда они ехали на
операцию, не успел сообразить. А тут вот вору, преступнику, вдруг решил
оказать услугу.

- Тебе бы, Егоров, на вешалке служить хорошо, в парикмахерской
Маргулиса, - зло засмеялся Воробейчик.

И Жур сердито посмотрел на Егорова.

Всю дорогу в автобусе Воробейчик смеялся над Егоровым.

А Жур сердито молчал. Уж это можно было понять, когда Жур сердится.
Конечно, он сердится не только на Егорова. Ему неприятно, что так
бестолково прошла операция.

Буланчик - это мелочь для Жура, копеечный трофей. Не стоило всю ночь
бродить под ветром, чтобы словить Буланчика. А крупное дело не вышло.

Вот из-за этого и сердился Жур. Про Егорова он, наверно, и не думает,
забыл. И Егоров немножко успокаивается.

Но когда автобус въехал во двор уголовного розыска и Воробейчик стал
выталкивать арестованного из автобуса, не Воробейчик, а Жур вдруг сказал
Егорову, кивнув на Буланчика:

- А ты что же? Подхвати его под ручку, окажи помощь... уж если ты
такая... сестра милосердия...

Не поймешь Жура.

Зайцева он не взял на операцию за то, что Зайцев грубо обошелся с
убийцей. А на Егорова сердился за то, что Егоров такой жалостливый. Чего
же хочет Жур? Чего же он сам добивается?

- Иди домой, - сказал Жур Егорову. И посмотрел на свои ручные часы. -
Нам скоро опять на работу. Иди поспи...

Егоров пошел было домой, но, проходя по коридору мимо дежурки, увидел
Зайцева. И Жур увидел Зайцева.

- А ты почему не ушел?

- Жду.

- Кого это?

- Вас. Надо бы нам все-таки поговорить, - как бы с вызовом сказал
Зайцев.

- Что, мы с тобой завтра поговорить не успеем? - нахмурился Жур. -
Завтра еще будет время...

- А может, мне завтра не приходить, - достал из кармана Зайцев пачку
папирос "Цыганка Аза". - Мне тоже без толку неинтересно тут толкаться,
если не дают работы. - И, слегка встряхнув пачку, так, что из нее
наполовину выдвинулись три тоненькие папироски, протянул Журу. - Курите...

Жур не взял папиросу. Жест стажера, видимо, не понравился ему. И слова
не понравились. Жур еще больше нахмурился. Но Зайцев не придал значения
этой хмурости и, еще раз встряхнув пачку, протянул ее Егорову.

- Хотя ты, кажется, не куришь.

- Иди домой, - опять сказал Жур Егорову. И слегка подтолкнул в плечо.

Но Егоров не уходил. Ему интересно было, чем кончится разговор Зайцева
с Журом.

Зайцев размял папиросу в пальцах.

- Мне все-таки непонятно, Ульян Григорьевич, чем я вам не угодил. Ведь
все-таки, как ни крутить, этот Соловьев убийца, хотя и ваш знакомый...

- Он приятель мой, - сказал Жур. - Хороший старый приятель, с молодых
лет...

- Ну, тем более. Но я-то тут при чем? Я действовал согласно инструкции.

- Что, в инструкции сказано, что надо бить по глазам?

- В инструкции это не сказано, - чиркнул спичкой Зайцев и стал смотреть
на огонек, раньше чем прикурить. - Но понятно, что если убийца с топором,
надо действовать решительно и смело. И не целовать убийцу. В инструкции
прямо говорится...

- Что ты мне тычешь инструкцию? - отогнал Жур от себя рукой дым от
папиросы Зайцева. - В инструкции всего не запишешь. Где, в какой
инструкции сказано, что делать, когда хорошая, честная женщина живет с
бандитом и любит его?

- У меня еще не было такого случая, - не понял Зайцев, к чему такой
поворот в разговоре.

- И у меня раньше такого не было, - сказал Жур. - Ты вот инструкции
читаешь. Прочитал еще книгу какого-то Сигимица...

- А что, инструкции не надо читать? - перебил его Зайцев. - Вы
считаете, не надо?

- Нет, надо, - подтвердил Жур. - Но надо еще согласовывать инструкцию
со своим умом, со своей совестью и с сердцем, если оно не деревянное...

Эти слова не удивили Егорова. Он даже уловил и противоречие.

- А я, - вдруг вмешался в разговор он, - а я, вы считаете, товарищ Жур,
поступил неправильно, когда подал пальто этому Буланчику? Я ведь тоже,
выходит, послушался своего сердца...

- Ты - это другое дело, - оглянулся на Егорова Жур. - Может, ты и
правильно поступил...

- А почему же вы на меня сказали, что я эта... сестра милосердия?

- Ну, я тоже не святой, - улыбнулся Жур. Как-то непривычно для него,
почти растерянно улыбнулся. - Я тоже могу ошибиться. И у тебя это как-то
не к месту получилось. Но вообще-то нигде не сказано, что арестованного
надо обязательно морозить. Ты правильно поступил, дал ему пальто, но
подавать пальто не надо было. Это смешно. Но ты погоди, ты сбил меня. Я
чего-то хотел ответить Зайцеву.

- Вы хотели мне ответить, чем я вам не угодил.

- Да что, дело в том, что ли, чтобы мне угождать? - опять нахмурился
Жур. - Ты можешь угодить любому начальству. Но дело не в этом. Ты обязан,
мы все обязаны угождать всему народу в его трудной жизни...

- Ну, всем я угодить не могу, - скатал Зайцев окурок, как шарик, и
бросил в высокую вазу для окурков. - Это значит, и бандитам надо угождать.
И ворам...

- Воры и бандиты - это не народ.

- А откуда же они берутся? - прищурился Зайцев.

- Вот над этим и надо подумать, - поднял брови Жур. - Надо понимать,
как живут люди. В инструкции этого всего написать нельзя. Надо самим
додумываться, отчего люди бывают плохими или несчастными.

- Человек создан для счастья, как птица для полета, - сказал Егоров. -
Я прочитал это в одной книге.

- Вот это хорошая книга. Я ее не читал, но знаю - хорошая, - поддержал
Егорова Жур. - И мы с вами ведь не просто сыщики, как было в старое время.
Мы с вами раньше всего большевики. А большевики объявили всему миру, что
добиваются сделать всех людей счастливыми. И мы не должны держаться тут
как будто мы какие-то чурки с глазами. Как будто мы ничего не чувствуем, а
только лупим по глазам. Убийца, мол, значит, бей его...

Зайцев слушал теперь Жура, похоже, почтительно, но глаза у него как-то
нехорошо косили. Вдруг он спросил:

- А вы сами, Ульян Григорьевич, извиняюсь, с какого года член партии?

- Я? - опять чуть растерялся Жур. - Я с семнадцатого. А что?

- Ничего. Просто так спросил. Мой отец тоже с семнадцатого. Даже почти
что с шестнадцатого...

Егорову было неприятно, что Зайцев задал Журу такой вопрос. Но Жур,
должно быть, не обиделся на Зайцева. Жур только сказал:

- Не задевает, я вижу, вас, ребята, то, что я говорю. Молодые вы еще,
не обтрепанные в жизни. Не клевал еще вас жареный петух. Ну ладно,
пойдемте спать...